Приговоренные к войне - Вольнов Сергей. Страница 35

Амрина, ранее полностью одобрявшая все социальные устои Локоса, в последнее время всё чаще обнаруживала фальшивость и негуманность декларированных ценностей своего общества. И это недовольство бродило в её душе, не находя выхода. Взять хотя бы этот Выбор! По закону её мира, после рождения ребёнка семейная пара должны была принять решение: будет ли новорожденный единственным отпрыском в семье или же планировалось со временем увеличивать численность потомства?

Если, в официально установленном порядке, заявлялось желание завести второго ребёнка – семейную чету переводили на Репродуктивный учёт второго уровня. Если же такой цели муж и жена не ставили, то через год семейная пара должна была расстаться – ведь биологический долг перед цивилизацией был выполнен. А на общественный долг локосиане смотрели иначе, чем земляне. Через год решалось, с кем из родителей останется ребёнок до достижения совершеннолетия.

Ведение совместного хозяйства и помощь, кроме государственной, – исключались полностью! Видеться и общаться бывшие супруги могли, но не больше. Такими мерами, как разъяснялось посвящённым, достигалось ослабление ненужного родового влияния на подрастающее поколение и, одновременно, – усиление влияния государства. Неизбежное угасание и распад семейных традиций по мере развития общества – логичный путь, который неизбежно грозит каждой развитой цивилизации.

Такие выводы, давным-давно сделанные локосианской наукой, вначале угнетали даже в виде гипотезы, но потом – стопроцентно подтвердились через века. Вот и получилось общество одиночек. Социум «соло». Если исключить недолгий период пребывания в браке, продлеваемый только ожиданием рождения детей, то локосианское общество представляло собой общество матерей-одиночек, отцов-одиночек и детей, с малолетства привыкающих к одиночеству.

Институт семьи свёлся к соблюдению на государственном уровне кастовости и поддержания традиций в этих относительно замкнутых группах. А институт брака – носил локальный временный характер, к тому же полностью регламентировался государством.

«Д» и «С» на самом деле обрадовались приходу Амрины. Как, впрочем, обрадовались бы визиту в их скромную обитель любого члена склуфры «трёхимённых». Амрина же сделала вид, что её интересуют только проблемы, связанные с рождением и воспитанием детей. Куфхисы же, в свою очередь, сделали вид, что поверили ей.

Она бы солгала, сказав, что не может объяснить, для чего ей все эти визиты. Подсознательно она понимала наверняка, что именно ищет во всех этих встречах, но вытаскивать на поверхность причину, а тем более прямо отвечать на собственные вопросы… Нет, пока это было выше её сил.

Посторонний же наблюдатель, если бы он имелся, – непременно отметил бы хаотичность и неразборчивость связей дочери второго лица мира Локос. И это обязательно явилось бы причиной официального негласного наблюдения соответствующих служб. Ещё бы – общение с нижними слоями, включая куфхисов!

Если бы не одно «но». Хоть и не всякий из «трёхимённых», но уж дочь семиарха точно МОГЛА и ходить куда ей заблагорассудится, и встречаться с кем пожелает.

Она стояла, глотая слёзы. Хваталась за обрывки мыслей. Начинала обдумывать. Опомнившись, бросала. Как эхо, в который раз вспомнилось памятное совещание… Один малозаметный нюанс.

Всё-таки семиархи потеряли контроль над собой. Ещё бы, после такого-то сногсшибательного сообщения! Иначе бы никогда не прозвучало на заседании с присутствием скуффитов во всеуслышанье это СЛОВО. Понятие, отнесённое к категории «высший доступ» в тайном учении «Наследие ушедших семиархов»…

ОТСТОЙНИКИ.

Амрина, единственная из учеников, благодаря отцу знала, ЧТО это такое. Судя по тому, что даже Яспэ не отреагировал на запретное слово – он попросту не знал, о чём шла речь.

Яспэ, Яспэ, вряд ли ты узнаешь самостоятельно, о каких «отстойниках» упоминалось. И какой ОСАДОК в них отстаивается.

Инч Шуфс Инч Второй терпеливо стоял в прозрачном лифте, пока тот невыносимо долго поднимался. Не подавая признаков раздражения, вышел на пятом уровне, отведённом под апартаменты Амрины. Прошёл контрольное сканирование автоматической охранной системы. И уже в распахнувшиеся створы дверей РИНУЛСЯ, отбрасывая нарочитую благопристойность.

Его гулкие шаги разлетались по длинному коридору. Он, казалось, умудрялся поспевать за эхом. Спешил, уже откровенно, не скрывая тревоги. Ещё бы – его дочь позавчера вела себя странно, донельзя странно. Как ему доложили, совершала алогичный, хаотичный обход своих знакомых и друзей, подолгу беседовала с ними. Была среди её собеседников и семейная чета из самого низа общества, к тому же отсутствовавшая в базе данных «знакомых дочери». А вчера – и вовсе нигде не объявлялась, не отвечала на входящие сигналы. Как сквозь землю провалилась!

Хотя, если честно, он знал, что её вывело из себя.

Они встретились вечером, в день памятного внепланового заседания Высшей Семёрки. И говорили очень долго. Вернее, говорил практически он один. Она же слушала, всё больше и больше нервничала, покусывала губу, но не выпускала наружу ни огня, ни пара.

Он не ответил ни на один конкретный вопрос дочери, зато в категорической форме высказал ей то, что надлежит. И главной темой опять был ТОТ ЧУЖАК. Инч Шуфс Инч настоятельно попросил дочь – с завтрашнего дня начать направленные на Дымова мнемотрансляции, содержание которых ей будет предоставляться ежедневно. О санкции Высшей Семёрки на это нарушение законодательства Локоса уже было договорено.

Её глаза кричали, что она против, что она не хочет этого делать, но губы – молчали.

Вот и её покои… Семиарх рывком сдвинул створку двери. Не заперто.

И в этот миг его порыв угас. Из комнаты доносилась приглушённые звуки музыки. Светильники горели вполсилы. Веяло забытым уютом. Он вошёл и принялся рассматривать, как будто впервые, убранство комнаты. Как же давно он не был здесь! Всё дела. Всё никак…

Он мечтательно прикрыл глаза. И улыбнулся, когда прозвучало: «Отец… здравствуй!»

Она!

Голос продолжал звучать и… до него дошло! Он резко распахнул веки – так и есть! – комната по-прежнему была пуста. А голос звучал и звучал, но… в его голове.

Мнемо!

Ноги ослабли. Он поспешно сел на подвернувшийся стул. И молча, внимательно выслушал послание собственной дочери.

«Отец… Здравствуй, мой любимый и неповторимый отец. Здравствуй. И прощай…

Миновало десять секунд с момента, как ты вошёл в мою комнату. Именно столько я отмерила для включения своего послания. Чтобы ты не успел выйти назад, увидев, что меня здесь нет.

Отец… Я уже далеко. И если даже в твоей власти поднять всех на ноги и остановить меня – НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО. Просто выслушай меня… и вспомни, что ты сам говорил мне.

Прости за то, что не оправдаю все надежды, которые ты на меня возлагал.

Я обещаю только одно: исполнить твою просьбу. Если с тобой случится непоправимое, клянусь – где бы я ни находилась! – получив предсмертный сигнал, вернуться к твоему телу и СТЕРЕТЬ ТВОЮ ПАМЯТЬ. А там – будь что будет.

Я помню каждую твою ласку и свою радость. Я помню каждое твое наказание… свои боли и обиды… Я никогда не забуду тебя, как и не забуду твои слова. Сейчас я просто напомню их тебе самому.

Помнишь, когда у нас, после моего девятого учебного уровня, начались серьёзные разговоры по душам? Ты не ломал мою психику. Ты пытался меня понять и очень многое позволял. Однажды, когда я хотела убежать из дома, ты встал на моём пути и сказал: «Я ценю твою свободу, но меня смертельно ранит твой побег. Милая доченька, дай мне ещё немного пожить!» Я заплакала и осталась. А потом, спустя время, спросила тебя: «Отец, я где-то слышала фразу «санкция на арест». А бывает «санкция на побег»?» Ты помолчал, а после ответил: «Бывает».

Я росла дотошной и примерно через неделю спросила: «А что может быть санкцией на побег?» Ты помрачнел. Сел рядом со мной и долго-долго говорил, пояснив в конце: «Санкция на побег – это три простых осознания. Три «я понимаю». Что не смогу этому помешать, не нарушив чужой частный космос; что не стану любить сбежавшего меньше, чем сейчас; что беглец имеет право на выбор, к чему бы он ни относился. Но есть и оборотная сторона. С другой стороны, у беглеца также должны быть три осознания. Три «я знаю». Что те, от кого я убегаю, не тронули мой частный космос; что те, от кого я убегаю, меня любят; что мой выбор сократит время жизни тем, кто меня любит».