Разящий клинок - Кэмерон Майлз. Страница 83

Отец Арно промокнул глаза.

— Простите, — буркнул он. — Не хочу показаться тряпкой. Просто очень устал от неудач.

Она выжидающе смотрела на него и слушала.

Но он удивил ее кривой улыбкой:

— А вы, сестрица? Почему вы поколебались в вере?

У нее не было желания ни дискутировать, ни исповедаться; она знала свой грех, и разговоры о нем грозили только подорвать ее чувство защищенности.

С другой стороны, он ей доверился.

— Я влюблена, — сказала она и содрогнулась от одного слова, как будто дотронулась до священной реликвии.

Его улыбка обозначилась яснее.

— А, любовь! — произнес он, отпил еще вина, и руки у него снова затряслись.

Она не поняла, сказал ли он это с горечью.

— Вас кто-нибудь спрашивал, не вы ли убили великанов? — поинтересовалась она.

— О да. Оба мертвы. Две Божьи твари — невинные, как младенцы, и мы убили обеих.

Его глаза на секунду опустели и ожесточились. Затем смягчились, и отец Арно дернул краем рта в своеобразном тике.

— Тьфу, я слишком болтлив. Снимешь с себя обет молчания — и знай балаболишь.

Она встала и потянулась.

— Вы мне не кажетесь особо разговорчивым, господин пастырь. Зато про себя я думаю, что слишком устала и больше не могу пить.

— Кто он? — осведомился отец Арно. — В кого вы влюблены?

Она мотнула головой.

— Это не важно. Его тут нет, и я не могу согрешить. — Она осталась премного горда непринужденностью своего тона.

— Я тоже влюбился в одну даму, — сказал отец Арно. — Разрушил ее жизнь. Я был горделив и тщеславен, а наша любовь была Божьим даром. Даже сейчас я не уверен, что раскаиваюсь. — Он поболтал вином в кубке. — Разве не занятно, что Бог лишил меня власти исцелять, а моя могучая десница продолжает разить насмерть? Несмотря на мой грех?

С глухим стуком Амиция плюхнулась обратно на скамью.

— Покамест похоже, что вам интереснее быть романтическим героем из баллады трубадура, нежели хорошим человеком. И невзирая на это, господин пастырь, я уверяю вас, что только вы сами стоите между собой и способностью исцелять.

Какое-то время они сидели, сверля друг друга взглядом.

Он покачал головой и снова скривился.

— Иные случаи в нашей жизни и впрямь похожи на лучшие трубадурские баллады. Мы разве не за это их любим? И все же — все же! — ваши слова чем-то меня язвят и сердят, и это хорошо. Я уже думал, что мои незадачи с ворожбой исходят откуда-то изнутри, как некая амнезия. Но там ничего нет.

Она простерла руку:

— Дайте взглянуть.

Отец Арно мотнул головой.

— Нет, сестрица, — извиняйте, но вы для меня слишком сильны. Я пойду исполнять мой долг, и, может быть, мы с Богом снова подружимся. — Он встал. — Известно ли вам, что худшее в любви — это нарушение уклада? Годы целибата, и нате — все перевернулось вверх дном. Я вижу в вас не сестру, а женщину. Куда ни глянь — вокруг одни женщины.

— Не такая уж и напасть, — заметила Амиция. — Разве не лучше было бы, если б кто-то из нашего ордена жил и служил с вашими?

— Это уж точно переделает наши монастыри, — рассмеялся он.

Она скрестила руки на груди.

— Мне холодно. Спокойной вам ночи, отче.

Он проводил ее взглядом и, когда она поднялась по ступеням, налил себе вина, а потом со слезами перебрал четки.

На следующий день, когда жизнь раненых оказалась вне опасности, а мертвеца погребли, священник приготовился к отъезду.

Крейфорд обнял его.

— Вы отличный воин, отче, — сказал он. — Жаль, что не остаетесь. Куда поедете?

Отец Арно был в сапогах, при шпорах и в теплом плаще через плечо. Он поклонился хозяйке Мидлхилла.

— Благодарю за гостеприимство, миледи.

Она присела в реверансе.

— Отче, могу я просить у вас благословения?

— Вы не нуждаетесь в благословении, коль скоро с вами сестра Амиция, — ответил он, однако простер руку и благословил ее вместе с дочерью и всем поместьем.

— Куда вы направляетесь, отче? — повторил сэр Джон.

— Через горы — и в Морею, — ответил священник. — Мне предстоит стать капелланом Красного Рыцаря.

Он произнес это с легкостью, но чело сэра Джона омрачилось, а монахиня прижала руку к горлу. Ее кольцо, казалось, сверкнуло на осеннем солнце.

— Я полагаю, капеллан ему нужен. Возможно, я даже сделаю его лучше. Сэр Джон покачал головой.

— Не получится. Для скороспелого аристократа он отличный боец. Не хуже любого другого наемника. Но в конце весны он лишил меня лучших ратников, а теперь забирает и вас. Впрочем, засвидетельствуйте ему мое почтение.

Сестра Амиция кашлянула.

— И мое, отче.

— Думаю, вы его знаете, — отозвался священник и взгромоздился на коня.

— Знаю, — кивнула она.

Когда священник уехал, сестра Амиция подумала: «Вот удаляется человек, который считает меня набожной ханжой. И который слишком умен себе же во вред. Они отлично поладят». Вздохнув, она отбросила сожаления и вернулась к своим заботам.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ЗАМОК ТИКОНДАГА — ГАУЗ МУРЬЕН

Гауз погрузилась в исследования, как в далеком детстве, когда она снова и снова перечитывала материнские книги и бабушкин гримуар. Дни становились холоднее и ненастнее, мужнин меч все жестче карал пришедших из-за Стены и насаждал среди хуранцев опять же мужнины представления о мире, а она все читала, а потом взялась за одно из сложнейших в ее жизни заклинаний.

Работа началась с мудреных диаграмм, начертанных серебром на полу ее рабочего кабинета, который находился высоко над внутренним двором замка. Чары были так густы, что потребовали действий, которых она обычно избегала. Она не терпела изысканий и диаграмм, предпочитая обходиться силой простенькой — той, что обладала с рождения.

Но сейчас дело было не в силе. Тут понадобилась скрупулезная работа.

Она собиралась выяснить, как избежала проклятия новая наложница короля. Ей приходилось пронизать поиском само время, и это было так не похоже на ее привычный стиль, что она боялась даже приступить к делу и дважды призвала демонов, чтобы спросить, как они будут в этом случае манипулировать эфиром.

Это была скучная, кропотливая работа, а заклинание демонов возбуждало гораздо сильнее, даже если было холодно — действовать пришлось обнаженной, и в замке, по осени, она по-своему рисковала.

Одна из опасностей заключалась в том, что сосредоточенность на задании могла поразить ее слепотой в отношении других истин. Она отмечала оккультным знаком Планжере — в основном чтобы не забывать следить за ним пристальнее на случай, если он разовьет чрезмерную прыть.

Затем по три раза на дню отмечала своего сына Гэвина, который находился далеко, и неизменно смотрела, как ее труд пропадает зря.

— Габриэль, — произносила она вслух, но дело не ускорялось.

На четвертый день супруг призвал Гауз через ее сына Анеаса, который долго стучал и кашлял, будучи юношей вежливым и хорошо понимавшим, чем занимается за дубовой дверью колдунья-мать. Она надела подбитое горностаем платье, излила на пол световые чары, дабы сохранить — и скрыть — свои каракули, и отворила дверь.

— Да? — осведомилась она, прислонившись к косяку.

Анеас поклонился.

— Родитель нуждается в вас, — молвил он. — Прибыл имперский офицер.

Кивнув, она сунула ноги в ярко-красные кожаные туфли. Позади нее через солнечный луч пропорхнул невзрачный серый мотылек. Он угнездился в морейской серебряной люстре, которая висела на тяжелой железной цепи.

Мотылек привлек внимание Гауз; она вскинула руку и убила его игольчатой зеленой молнией, породив круговорот радужной пыли.

— О, Ричард! — пришла она в восторг и улыбнулась. — Не знала, что тебе не безразлично.

Проснувшись, Редмид обнаружил подле себя свернувшуюся калачиком Бесс. Ее голова спряталась у него под мышкой, и он вспомнил их недавнее соитие.