Разящий клинок - Кэмерон Майлз. Страница 95

Буркнув что-то, Длинная Лапища удалился в казармы и прилег там часок соснуть.

На следующий день от яда в дворцовой кухне скончалась хорошенькая служанка принцессы Ирины, предмет вожделения полудюжины схолариев, двух нордиканцев и Фрэнсиса Эткорта. Плохиш Том, как услышал, бросился через весь дворец, чтобы поспеть к ее телу, но, когда добежал до кухонь, труп уже унесли для погребения, а все, кто мог что-то сказать, вернулись к своим обязанностям.

Но Харальда Деркенсана и Анну, его милашку-шлюху, он разыскал. Мужчины обменялись рукопожатием. Они коротко переговорили, Анна несколько раз кивнула.

Вечером Плохиш Том дал отчет своему капитану, который успел осунуться, а под глазами налились тени. Капитан пил вино с сэром Милусом, и тот выглядел не лучше, а то и хуже.

— Прошу прощения, капитан... то есть милорд герцог. — Плохиш Том остановился на пороге капитанского кабинета.

Сэр Милус встал, как деревянный.

— Я пойду, — сказал он.

— Ты можешь слушать все, о чем доложит Том. Да прости же мне, Милус! Я поддался чувствам. — Герцог положил руку на плечо знаменосца, но старший рыцарь лишь поклонился и вышел с грацией достаточной, чтобы никто не понял, зол он или нет.

— Должно быть, натворил ты делов, — ухмыльнулся Том. — Ни разу не видел, чтобы ты с кем-нибудь так миндальничал.

— Я был конченым идиотом, а хуже всего, Том, мне сдается, я схожу с ума. Нет, забудь про эти слова. В доках что-нибудь уцелело?

Кончиком боевого ножа герцог взболтал что-то в своем кубке с вином.

— Мастер Энеас думает, что один корпус из трех можно спасти, — ответил Том. — Я поручил это дело и удвоил охрану. Если оно важно, то я признаю вину, и поступай как знаешь.

Повисло молчание.

— Что ж, я признаю, что тоже виноват, можем погоревать на пару. Так просто ты от своей работы не отвертишься. — Герцог залпом осушил кубок.

— Ты много пьешь последние дни. — Том налил чуток и себе.

Тоби не высовывался и, казалось, тоже хотел довести себя до синяков под глазами.

— Да, а в иные дни я слышу в башке гребаный голос и никогда не бываю один! — Герцог сплюнул.

— Да ладно, это всего лишь Изюминка, — рассмеялся Том.

Капитан поперхнулся вином.

— Том, ты меня смешишь. Я вот побаиваюсь, что спятил.

— Мне-то почем знать? — сказал Том. — Послушай, кап’тан, я хочу, чтобы Бент и Калли прикинулись дезертирами. А Длинная Лапища их прикроет.

Капитан вздохнул.

— Нам нельзя терять тройку лучших людей, но — да. Это твоя вотчина. Что-нибудь слышно от Йоханнеса?

— Проводники его запутали, и он считает, что нарочно. Одного убил, — пожал плечами Том.

— Нас здесь весьма не жалуют, Том. Но Йоханнес знает, что делает. Нам нужно это дерево. — Он поднял взгляд. — А что Изюминка?

— Болтает с людьми, каких знает. Она странная. Была здесь шлюхой, да?

— В этом самом городе, — кивнул Красный Рыцарь.

— Ох ты ж. Сегодня вечером у нее разговор с оружейником. Говорит, что пятьдесят лет назад этот черт был у ее отца в подмастерьях. — Том сообщил об этом довольно равнодушно. — Кроме того, она нашла мне кое-каких полезных людей.

— Платных осведомителей? — спросил Красный Рыцарь. — Шпионов? Шлюх? Кабацкую шантрапу?

— Ну да, — кивнул Том.

Красный Рыцарь состроил мину:

— Согласись, мы живем у самых истоков рыцарства?

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

СВЯЩЕННЫЙ ОСТРОВ — ШИП

Шип все активнее использовал мотыльков, благо они были выносливы, проворны и очень быстро плодились. Источник силы — Дезеронто,

как выражались местные, — теперь располагал таким количеством мотыльков и их личинок, что тихое биение хрупких крыльев, когда насекомым причиняли беспокойство, сливалось в немалый шум, и Шип потратил на них времени больше, чем на дела более срочные. Себе он твердил, что надобность в них не исчезнет, но правда, которую он легко признавал, была в том, что он влюбился в это племя и собирался переделать их в угоду собственным целям и ради одной только эстетики.

Его посетила дикая мысль: когда-то он мотыльков ненавидел — но он ее отверг.

В центре открытой, лишенной крыши полости природной скалы, откуда черпались и вода, и чистая энергия, Шип установил низкий мраморный стол, а на него поставил два черных яйца, размер и форму которых он изменил. Теперь они были величиной с нагрудную пластину; яйца сделались неровными, как тыквы, и обзавелись бородавками, как у старого зверя. Внутри них, несмотря на плотную эластичную оболочку, почти видимо шевелились твари, и они продолжали расти; мраморный стол стонал под их бременем.

Яйца порождали эффект, который сам по себе был поводом к беспокойству. Все личинки, созревавшие около них, выводились сморщенными и черными, как будто яйца высасывали их сущность до того, как им удавалось напитаться и образовать кокон.

Но Шип был зорким наблюдателем и в каждом выводке личинок, что росли возле яиц, углядывал по несколько штук примечательного размера и веса. Личинки были величиной с земляных червей, а то и больше, угольно-черные и без отметин.

Запасшись терпением, он истреблял мелких и выкармливал крупных на протяжении трех поколений: одних оставлял поближе к яйцам, другим отводил место поспокойнее.

Когда лето сменилось осенью и листва на Священном острове окрасилась в разные цвета, а после начала чахнуть и опадать под проливными дождями и порывистыми ветрами, черные яйца выросли до размера ведьминских котлов. А из коконов вылупились первые поколения Черных Мотыльков величиной с соколов, с тысячей матово-черных глаз и одним хоботком. Они были похожи на уродливых единорогов.

Шип без труда подчинил их себе и отправил на север. Один пал жертвой бури. Другого Шип потерял в лесу — наверное, схватила сова. Оставшиеся три спикировали на селение сэссагов.

Они были шустры, их игольчатые хоботки разили насмерть, яд действовал мгновенно — он вызывал великолепную картину паралича с последующим превращением жертвы в студень. Но сэссаги и сами ребята не промах: девятилетняя девчонка убила первого Черного Мотылька отцовской снежной змеей. Она умелым ударом сшибла его из воздуха, пока распадались кости ее матери. Шип не успел отвести своих хищников, и все они погибли.

Проанализировав их действия, он решил, что Черные Мотыльки больше годятся для точечных убийств, чем для массового террора. Шип вывел второе поколение.

Применение насекомых в шпионских целях занимало много времени, но обеспечивало Шипу немыслимый уровень осведомленности. Он смог наблюдать за человеком или событием с пятнадцати-двадцати точек, устроив себе великолепный обзор. Усилий для этого понадобилось меньше, чем при работе с млекопитающими, но многочисленность живности и направлений требовала точной регулировки, которая ежедневно отнимала у него время и силы.

Однако в награду он начал видеть все, что нужно для нападения на Лиссен Карак. Величайшей помехой его новообретенным шпионским возможностям были старые чары, встроенные в дома и дворцы сильных мира сего — а порой даже в пастушьи хижины. Противодействие самому Шипу требовало серьезнейшей обороны, но для того, чтобы не подпустить к дверям его колдовских насекомых, хватало воли деревенской ведьмы, а герметическая новинка, появившаяся на рынке в Ливиаполисе, — оберег, который не пускал их в дом и продавался через университет домохозяйкам и странникам, — грозила сделать все дома в империи неприступными для его созданий.

Но именно эти мелочи украсили жизнь Шипа и путь наверх, который он избрал. Осенью он подвергся атаке, пришел в восторг и бросил все силы на подготовку ответных ударов.

Шип ждал и наблюдал.

Он старался не думать, что сам является чужим орудием.

Он смотрел, как растут и зреют яйца, освещенные изнутри диковинным черным огнем, который не подчинялся его личному чародейству.

Он видел, как по Великой реке пришла четверка кораблей; их прямые мачты и округлые корпуса смотрелись в лесном краю глубоко чужеродно. Он созерцал их с огромной высоты, кружа сначала совой, а после — вороном с шестидесятифутовым размахом крыльев. Его могущество совершило скачок вперед, и сердце билось с обновленной силой. Когда-то он был человеком и вот придал себе новый облик. Теперь он мог принимать разнообразные обличия, изменяя при этом самовосприятие.