Клинок предателя - де Кастелл Себастьян. Страница 59

Одну за другой я оторвал черные пуговицы плаща и снял с них мягкие кожаные чехольчики, под которыми засияли золотые кругляши. На каждой монете стояла печать королевских магистратов. Этой суммы было достаточно, чтобы на протяжении года кормить двенадцать семей.

— Мне нужны присяжные, — сказал я. — Двенадцать мужчин и женщин, которые возьмут на себя ответственность за исполнение закона. Двенадцать человек, которые останутся здесь после того, как я уеду, и сделают все, чтобы сказанное сегодня не забылось. Двенадцать человек, готовых умереть ради победы. — Я швырнул золотые монеты на землю, они зазвенели и покатились.

Никто их не поднял.

Рижуйский валун затопила тишина: дворяне, простолюдины и стражники застыли в ожидании. Алина сжала мою руку, но я даже не смог посмотреть на нее. Я снова подвел ее. Навлек жуткую смерть на нас обоих, потому что всем сердцем поверил в гениальность королевского плана, в то, что много лет назад Пэлис поручил мне важную и значимую миссию. «Найди чароиты», — сказал он, словно драгоценные камни или слова могли изменить мир. А теперь Алина умрет, просто потому что она хотела услышать, как назовут ее род, и защитить свои права на наследство, словно в этой адской дыре это имело хоть какую–то ценность. В конце концов городской мудрец даже этого удовольствия ей не доставил. Назвал ее имя, но не фамилию.

Герцог с улыбкой смотрел на меня. Он будет улыбаться до тех пор, пока не перестанет вращаться последняя монета, пока он не увидит отчаяния на моем лице, пока кто–то из толпы наконец не сообразит, что захотел чересчур многого, и не решит вернуть расположение герцога, убив нас.

Городской мудрец сидел рядом с герцогом; казалось, что он задремал. Старый болван, который не смог даже вспомнить родовое имя Алины. Перед моими глазами вновь встали руины ее дома, превращенного в оскверненную могилу для членов семьи Тиаррен; они умерли, исчезли, и даже имена их больше не будут поминаться в Рижу. Глаза почти всех стоявших были прикованы к последнему вращающемуся диску, но некоторые смотрели на меня. Знали ли они леди Тиаррен и ее детей? А может, заранее винили меня в том, что случится? Сколько смертей! И все ради того, чтобы эта тринадцатилетняя девочка встретила свой конец на Рижуйском валуне, поставив все на кон в надежде, что жители самого развращенного города в мире встанут на ее защиту и рискнут ради нее своими жизнями. Я повернулся к Алине — она одарила меня отважной улыбкой, хотя один уголок ее рта странно кривился, словно она намекала мне на какую–то тайну. Что за улыбка! Мне хотелось обнять ее и сказать, как же она дорога для меня, хотя я и сам не знал почему — но у меня не было ни права, ни повода сделать это. Хотелось уверить Алину, что все будет хорошо и я защищу ее, несмотря ни на что, но я не мог. Ее жизнь заключалась в блестящих металлических кругляшах и руках, которые их поднимут или нет. Мы с Алиной смотрели, как монеты вращаются все медленнее и медленнее, пока все не пришло к неизбежному концу.

Никто не поднял монеты.

Нам оставалось лишь слушать.

ПРИСЯЖНЫЕ

— Похоже, вам тут не слишком удобно, магистрат, — сказала женщина–кузнец.

Это произошло много лет тому назад в городе Уттарр, когда я находился на одном из первых своих заданий в качестве королевского плащеносца. Женщина была права.

Колодки соорудили на городской площади из местной свежесрубленной древесины, довольно крепкой, хоть и не слишком подходящей для подобной конструкции. Я провел в них уже два дня. Приехал сюда, чтобы разрешить один спор, и даже отправился к местному лорду с просьбой вмешаться. Один из многочисленных слуг лорда вызвал на дуэль парня, который вступился за честь своей незамужней сестры. Хоть поединки и не возбранялись законом, но в данном случае взрослый мужчина, опытный воин, принудил к бою мальчишку, которому едва исполнилось семнадцать, и при этом даже не позволил выбрать оружие.

Убив парня, он снова начал преследовать его сестру, но на этот раз за нее вступился отец.

— Знаете, в чем ваша проблема, а? — спросила кузнец.

Я наклонил голову, чтобы взглянуть на нее.

— В том, что я не слушаю?

— Не слушаете, сударь. Из вашего рта слова выходят, а в уши не входят.

Когда я только приехал в город, она уже предупреждала меня. Я нашел подтверждения тому, что было написано в плохо составленной жалобе, которую к нам принес странствующий менестрель, побывавший в этом городишке и ставший свидетелем всех событий.

— Вы не слушали, когда я сказала вам, чтобы вы уезжали. Не слушали, когда сказала, что мальчишка давным–давно погиб. Не слушали, когда сказала, что никто больше не хочет умирать ни за что.

— А как же девушка?

— Думаете, она так или иначе не угодит в постель какого–нибудь дворянина вскоре после того, как все закончится?

Лорд отказался принимать меры против своего слуги, поэтому пришлось мне. Я сам вызвал обидчика на дуэль и избил до полусмерти, а когда он попытался подкрасться ко мне со спины, уже после окончания поединка, я научил его первому правилу клинка: всадил шпагу ему в брюхо и убил.

— Вы говорите, всё говорите и говорите, — продолжала ворчать кузнец.

Она предупреждала меня о том, что лорд прикажет заковать меня в колодки, а на следующей неделе, после проведения ежемесячных слушаний, просто повесит.

— Вы говорите о законах, короле и правах. Какие права могут быть у таких людей, как мы?

Когда ко мне пришли горожане, я рассказал им о законах, призванных защищать простых людей, о правах, что принадлежат им, а еще о том, что иногда за эти права надо бороться. Закончив речь, я поступил так, как наставлял нас король: попросил двенадцать жителей города взять на себя роль присяжных, которые обеспечат исполнение приговора и безопасность семьи после того, как я уеду. Но никто не вышел, чтобы поднять золотые монеты. Даже два дня спустя они все еще валялись на земле перед колодками, в которые меня все–таки заковали.

— Сударыня, сказать по правде, я не совсем понимаю, в чем моя вина. Я совершил правосудие, дрался за честь девушки и ее отца, и меня же еще заковали в колодки.

— Да уж, справедливо сказано. Только никто в нашем городе не хочет поменяться с вами местами.

— Как, по–вашему, я должен был поступить? — спросил я.

Она встала передо мной на одно колено, едва не коснувшись золотой монеты.

— Слушать надо было, — ответила она. — А вы всё говорили, ох и хорошие же слова, да только никто не подскочил и не сказал: «Возьмите меня, сударь! Я буду вашим человеком!» Просто вы смотрите на нас так, словно мы псы или дети неразумные. И на слуг лорда напали в одиночку, как болван.

— Решил, что, может, они меня не успеют схватить, если я наскочу на них первым.

— В следующий раз просто бегите.

Она достала из торбы молот и еще какой–то инструмент, напоминавший узкую стамеску. Приставила его к замку, удерживающему колодки, и сбила одним ударом. Убрав инструменты обратно в торбу, женщина нагнулась и подняла монету.

— Не слишком–то большая плата, — сказала она.

Я избавился от колодок и попытался размять затекшие плечи и спину.

— Вам лучше поторопиться. Ваша лошадь стоит вон там за амбаром. Оседлайте ее как можно скорее, а потом скачите, куда я вам покажу.

— Они придут за вами, — предупредил я.

— Муженька своего хоть к делу пристрою, он поможет. Да и другие подтянутся, если припрет.

— Я все–таки не понимаю.

— А чего непонятного–то? Вы тут всякого наговорили, а я слушала очень внимательно.

Я слушал, но ожидание казалось невыносимым. Огромная толпа. На той стороне площади на помосте герцог с сыном, вокруг него — стражники, готовые схватить нас. И маленькие золотые диски, которые бессмысленно кружатся на камне, постепенно замедляясь.

И тут, словно молния, промелькнули мохнатые лапы: собака породы шарпни, быстрая, как скаковая лошадь, выскочила из толпы и схватила зубами одну блестящую монету, словно крысу поймала.