Вилья на час (СИ) - Горышина Ольга. Страница 8

Я мотнула головой.

— Я знаю только про те танцы, которые танцевала — вальс, пасодобль, самбу… — начала я и под взглядом Альберта смолкла.

— Ты русская, так? Значит, знаешь сказку про Царевну-лягушку?

— Конечно, знаю!

— Там как раз описано испытание танцем.

— О, да, царь попросил жен своих сыновей станцевать на пиру. Это и есть испытание?

— Не совсем. Это древний ритуал. Невеста должна крутиться и прыгать очень долго, пока жених не посчитает, что она убедила его в своей силе. В этом танце он едва поддерживает ее, выдумывая новые испытания, и она должна не оступиться до конца танца.

— А если оступится?

— Тогда он найдет себе другую. Все просто.

Я уставилась в габаритные огни одиноких машин. Спасибо, Альберт, за то, что так легко кинул ложку дегтя в мед нашего вечера. И это ты еще не знаешь, что мы с Димкой танцевали вместе аж целых девять лет! Вот бы ты разошелся! Или это случайно у тебя вырвалось, потому что мозг от лицезрения моих коленок отключился?

— Только в сказках спутали немного порядок испытаний, — продолжал Альберт спокойно, вновь вернувшись с волос на колени.

— Если уж следовать традиции или элементарной порядочности, то стрелять женихи должны были после танца, а не до. Иначе какая девушка станет ловить их стрелы… А если несколько поднимут, которую брать в жены? Я лично против гаремов и против шашней на стороне, — и тут он замолчал и повернул ко мне голову: — Ты что, не понимаешь, о чем я говорю?

— Нет, — Я злилась в открытую и на его язык, и на его руку. Хотелось отстегать его букетом.

— Только ту, кто способна родить ребенка, берут в жены. To есть у наших предков секс был до свадьбы, а не после, потому что женились только на беременной невесте. Никому не нужна была бесплодная жена. Если знаешь, даже после принятия христианства славянские народы продолжали называть женщину невестой до рождения первого ребенка. Теперь поняла, о какой стреле шла речь в сказке и что означает — словить стрелу?

Габаритные огни превратились в красных гигантов. To ли движение стало плотнее, то ли у меня глаза округлились. Когда мы с Ленкой ходили выбирать свадебное платье — хорошо, что не купили! — она отказалась от своей любимой «Маргариты». Коза, она знала от меня, что Димка никогда не предохраняется, доверяясь моим таблеткам. Если он спал с нами обеими, то и она должна была их жрать, но не жрала… Она залетела, и Димка решил поиграть в порядочность и бросил ту, что не была беременной, то есть меня. Ленка, коза, понимала, что Димка иначе никогда от меня не уйдет… Он бесспорно козел, но она просто сучка…

— Сказки — это школа жизни, потому они никогда и не были добрыми, — продолжал Альберт крутить рулем и молоть языком.

— Спасибо за разъяснения. Я никогда не думала про детскую сказку в таком ключе…

О, да! Какой же слепой я была! Ленка ждала задержки, чтобы сунуть Димке под нос тест с плюсиком, потому все убеждала меня потянуть со свадьбой до сентября, а мы хотели расписаться в июне. Идиотка, она же знала, что Димка не хочет заводить детей до тридцати…

— Сказки детскими не бывают. Это все уроки для взрослых. Горькие уроки, но лучше их выучить.

Я кивнула. Я выучила, выучила… Сейчас бы только забыть про этих двух сумасшедших, которые сделают несчастным маленькое существо — забыть хотя бы на этот вечер. Надеюсь, Альберт сумеет вытрясти из меня эти жуткие мысли! Я не хочу о них думать. Я хочу быть свободной от всего. Хотя бы на час. Надо попросить его танцевать молча. Или рассказывать только о музыкантах.

— Расскажи про Баха! — выпалила я, когда Альберт сделал музыку еще тише. — Пожалуйста.

— Нет, — отрезал Альберт. — Если я расскажу о Бахе сегодня, то мне нечего будет рассказать тебе завтра. И сегодня ты еще не сможешь прочувствовать до конца ужас нашего с ним знакомства. И вообще мы приехали.

Он заглушил мотор. Я глянула в окно, но ничего не увидела, кроме тьмы. Он успел погасить фары, а уличные фонари не горели.

— Где мы? — спросила я, почти испугавшись, но водительское кресло уже опустело.

Альберт распахнул дверцу и помог мне выйти.

— Странный вопрос, — улыбнулся он из темноты. Глаза рядом. Голос далек. — На кладбище. Куда еще мог привести тебя вампир?

Я отступила на шаг и уперлась спиной в ледяной корпус машины — как же я могла довериться сумасшедшему, который всю дорогу твердил про мертвых девушек, любящих танцевать.

Глава V

Безумец не делал ко мне шага, но и не отступал — он забавлялся моим страхом. А как иначе? Ведь ради этого маньяки и затевают игры с жертвами. С покорными. Или нет? Каких они любят: кротких, кто в слезах валяется у них в ногах, или тех, кто выгрызает свою жизнь зубами?

— Я буду кричать, — прошептала я после пяти минут безуспешного поиска сбежавшего в пятки голоса. Как я вообще способна еще говорить по-английски…

— Кричи, — ответил он спокойно, будто продолжал рассказывать свои сказки. — Делай, что хочешь. Здесь полная свобода. Никто ничего тебе не запретит.

Сглотнув последнюю слюну, я с ужасом стала просчитывать время — сейчас не могло быть больше десяти. Окончательно стемнело совсем недавно. Но для посещения кладбища это, конечно, уже слишком поздно, но неужели поблизости нет полиции? Или хотя бы сторожей…

— Я буду кричать, — уже одними губами пробормотала я, а он вдруг рассмеялся и протянул ко мне руку:

— А говорила, что танцуешь молча.

Я с такой силой вжалась в капот, что точно оставила в железе вмятину, но рука маньяка неумолимо приближалась. Тогда я, уже не понимая, что делаю, выставила вперед букет. На мгновение ромашки скрыли от меня лицо сумасшедшего, но вот смеющиеся глаза вновь впились в мои и в этот раз оказались совсем рядом. В них надо ткнуть ногтями, а потом дать придурку по яйцам, но как? Когда ноги с трудом удерживали меня в вертикальном положении, а руку Альберт легко перехватил и поднес к губам:

— Готова ли ты к танцу, Вилья? — прошептал он сквозь мои окаменевшие пальцы.

— Это кладбище… Кладбище… Кладбище…

Слова отскакивали от клацающих зубов, как горох.

— Кладбище Святого Петра, — уточнил с прежней улыбкой Альберт и, выхватив из моих дрожащих пальцев букет, аккуратно положил на крышу машины. — Получишь цветы после танца, если не оступишься. Это будет честно, ты так не думаешь?

Какой бархатный голос, завораживающий, выхолаживающий нутро. Голос настоящего маньяка. Может, Герр Вампир сатанист? Ночь, кладбище… Какой ритуал он решил провести? Будет ли это больно — вернее, насколько больно? Как долго он думает надо мной издеваться, прежде чем убить… Я уже не хотела кричать. Я понимала бесполезность крика. С первым же «А!» его пальцы сомкнутся на моей шее. А если у него в кармане нож…

Если бы не капот, я бы не стояла на ногах, и если бы не его рука, я бы ни сделала и шага от машины. Но он лихо развернул меня, и даже при тусклом свете скрытой облаками луны, я разглядела в двух метрах от нас кованые решетки. В них можно просунуть руки, а вынуть уже нельзя…

— Я первый раз был здесь с отцом, — зашептал Альберт мне в самое ухо новую песню на старый лад. Теперь он стоял у меня за спиной и поддерживал за талию.

— Отец заставил меня прочитать все эпитафии за то, что я не проявлял особого усердия в латыни.

Господи, родители, любите детей, чтобы из них не вырастали маньяки! Рука Альберта скользнула вверх, под мою грудь, будто песни цикад могли перекрыть удары моего сердца, а, может, оно уже остановилось от страха… Липкого, терпкого, перекрывшего легкий цветочный аромат моих духов.

— Кстати, какую бы эпитафию ты хотела получить на свою могилу?

Я не побелела. Белеть дальше цвета моего плаща было некуда. Только инстинктивно рванулась из рук своего убийцы лишь для того, чтобы в очередной раз убедиться, что мне с ним не справиться.

— Заживо хоронить тебя никто не собирается.

Альберт касался губами мочки уха, и с каждой миллисекундой во мне росла уверенность, что вот сейчас он зубами выдернет серьгу — ради развлечения или чтобы усилить мой страх, хотя сильнее испугаться не мог бы даже заяц перед голодным волком. Волчьи лапы продолжали лежать у меня на талии, толкая гуттаперчевое тело вперед, к решетке кладбища.