Второгодник (СИ) - Литвишко Олег. Страница 9

— Я к вам по делу.

Мужчина поднял голову, упер в меня взгляд не то удивленный, не то сердитый и трагикомически произнес:

— Да ну?!

— Почему не работаем, товарищ? Рабочее время в разгаре, страна ждет древесины, в виде досок! — в том же стиле произнес я.

— Во как! — выдохнул мужчина. В его глазах одновременно появились улыбка и интерес.

— Ты кто, отрок?

— Игорь, друг Вовки. А вы, полагаю, Виктор Сергеевич, его отец.

— И что же надо от меня Игорю, другу Вовки.

— Можно только поболтать или по делу тоже?

— Да все равно, у меня до конца смены времени — вагон. Как ты заметил, я не загружен работой, — сказал Виктор Сергеевич, откинувшись на стенку. — Давай — по делу, так интересней.

— Вы не могли бы взять какое-то количество школьников в качестве учеников пилорамной профессии? Ну, скажем, человек 20–25 старшеклассников.

— Во как! — начал повторяться дядя Витя. — Интересно излагаешь. И как это все понимать?

— А что я непонятного произнес? Упрощаю для особо одаренных. Можете научить 20–25 старшеклассников пилить доски?

Виктор Сергеевич упер в меня долгий взгляд. Смеяться было нельзя, поэтому терпел с серьезным лицом семилетнего дитяти. Не знаю, что там увидел дядя Витя, но он наконец, изрек:

— Ты серьезно?

— Конечно серьезно, только я пока зондирую почву. Еще надо сначала Нонну Николаевну настроить на правильную волну.

— Ты кто? — четвертый раз за сегодняшнее утро услышал я сакраментальный вопрос.

— Хочется ответить: "Конь в пальто", но воздержусь. Я — молодой человек, слегка двинутый мозгом после падения с дерева. Вовка в курсе этой жуткой истории.

— А, так это про тебя Вовка рассказывал? Как-то странно ты мозгом двинулся.

— Да, по-всякому бывает. Просто не знаю, что ответить на ваш вопрос. Мне его сегодня уже четвертый раз задают. Просто чувствую себя умудренным стариком. Например, вас воспринимаю как молодого человека, а Вовку — как внучонка. И все это случилось после того, как очнулся после падения с дерева. До этого был такой же, как ваш сын.

— Во как! — не страдая разнообразием в выборе выражения эмоций, воскликнул Виктор Сергеевич. — А зачем тебе ученики, пилорама и все остальное?

— Да вот хочу школу на правильные рельсы поставить, да и чтоб скучно не было.

— Ну, научить-то я, конечно, могу, только странно все это как-то, — подобравшись, сказал Вовкин отец. — Никогда о таком не слышал. А что касается пилорамы, так стоит она уже третий месяц.

— А, кстати, почему? — перебил я Виктора Сергеевича.

— На экспорт не отправляем, потому что вагонов не дают. Уже больше года не выбираем план по вагонам, а у них там показатели летят… Короче, выкинули нас из планов. А по стране… Наш продавец умер недавно, а тот, которого нашли ему на смену, не просыхает на пару с начальником. Все договора испоганили, всем должны, никто с нами работать не хочет. Вся надежда на братца нашего начальника. Он какая-то шишка в Москве.

— Все понятно. Грустно, но не смертельно. А работать-то есть кому?

— На пилораме?

— На пилораме, лесовозах, ремзоне, в столярном цеху — везде, короче.

— Ну, что сказать? Сможем запустить две пилорамы, для остальных — людей нет. На ходу два лесовоза, остальные при необходимости можно починить, в столярке нужны расходники: фрезы, диски, ремни и прочая мелочь. В целом, не все так плохо, но скоро люди могут поразъехаться, если работы не будет, да и растащат все стоящее. Вот сижу тут, чтоб хоть что-то осталось.

— Ладно, дядя Витя, поправим все. С октября, а может раньше, начнем хозяйственную революцию, надо только дождаться начала учебного года и закрутить хлопцам мозги в правильную сторону.

— А зачем ждать октября, если можно начать сегодня?

— Кто же меня слушаться будет? Или вы думаете одними призывами обойтись? Мне надо за директора школы и школьный коллектив спрятаться. Все проблемы понятны до слез, надо только придумать, как подступиться, чтоб не посадили. Прорвемся! А пока, пойду поброжу. Не хотите со мной?

— Ну, пойдем побродим. С тобой интересно.

— Дядя Витя, а вон ту гору кругляка сколько времени придется пилить в доску? — спросил я, показывая на грандиозную гору высотой с пятиэтажный дом и длиной метров четыреста.

— Ну, если работать в одну смену всеми шестью пилорамами, то годик, наверное, — ответил Виктор Петрович, с сомнением почесывая затылок.

— А рельсовый кран работает? Чем вагоны-то грузить? Сколько вагонов, кстати, он сможет погрузить за день?

— Да, навроде, работает. А насчет погрузить, так 20 вагонов легко, а может, и больше. Только крановщицу на другую работу перевели.

— А залежи только кругляка? Или баланс (тонкие деревья до тридцати сантиметров в самом толстом месте) тоже где-то лежит?

— Да не, его, вроде, в щепу подробили, так дороже вообще-то, только вывезти не успели.

Так мы бродили по леспромхозу часа два, не встретив никого. Виктор Сергеевич вводил меня в курс дела, а я поражался всеобщему пофигизму. Даже моей, насквозь циничной, коммерсантской психике такого было не понять. Я только и смог, что вспоминать поговорку "в России деньги валяются под ногами".

Если честно, мне не хотелось уходить, потому что такой жирный, насыщенный поток информации жалко было останавливать. Я впитывал в себя эту атмосферу незнакомой для меня жизни, ее запахи и звуки. Трудно передать состояние эйфории и жажды действий, которые я сейчас испытывал. Давно подзабытые и такие приятные ощущения.

Но как бы там ни было, меня ждала мама к обеду, а в придачу очень непростой разговор. Представьте себе, что вам надо объяснить своей маме, что в ее любимого малыша вселился некий старик с кучей непонятных тараканов в голове.

— Дядя Вить, мне домой пора, мама ждет к обеду.

— Ну, давай. Заходи! — пробасил Виктор Сергеевич.

— Всенепременно, — бросил я уже на бегу.

— Мам, я пришел, — крикнул я, забегая в квартиру.

Мы с ней жили в двухэтажном деревянном доме, где на каждом этаже было три квартиры и каждая, как правило, на три семьи. В нашей одна комната пустовала. Длинный коридор, в конце которого — удобства и кухня. Из удобств был только туалет и умывальник. Посередине кухни красовался гроб дровяной плиты. Летом было чудовищно жарко, поэтому мы старались там не задерживаться. Вся наша жизнь проходила в комнате. Она была довольно большой, примерно 20 квадратных метров, разделена ширмами, за которыми прятались наши с мамой кровати. Посередине стоял большой круглый и отчаянно тяжелый деревянный стол. Маленький двухстворчатый шкафчик, несколько полок на стенах, пара табуреток — вот, собственно, и весь интерьер. Нам хватало, и мы не замечали чудовищной бедности, в которой жили.

— Иди в комнату, я сейчас, — долетел с кухни мамин голос.

Моя мама, Валентина Ивановна, несмотря на чудовищное детство, где была и блокада, и смерть родителей, и детский дом, сохранила удивительную светлость, мягкость и теплоту, в которых я купался все свое прошлое детство. Это все удивительным образом сочеталось с энергией, жизнерадостностью и фантазийностью. Она была идеальной, я бы сказал, библейской мамой и Другом. Я ее обожал тогда, обожаю и сейчас. Когда мы вдвоем, то ничего не могу с собой поделать, хожу за ней хвостиком, стараясь прижаться и обнять, и обе мои сущности в этом вопросе были абсолютно солидарны.

У нее всего два недостатка. Она отвратительно готовит и любит читать. Хорошо приготовить она могла только два блюда жареную картошку с отбивной и макароны, все с той же отбивной. Все остальное было пустым переводом продуктов, потому что есть это было совершенно невозможно.

А вот с чтением отдельная история. Дело в том, что мама читала запоем, полностью выпадая из реальности. Когда ей попадалась интересная книжка, а она умудрялась найти что-то для себя интересное даже в абсолютно идиотских экземплярах печатной продукции, то еда не готовилась, мусор не убирался, спать она не ложилась, да и на работу могла забыть пойти. К тому же умудрялась все книги: и трагические, и драматические — превращать в комедийные.