Болото - Левантская Гюрза. Страница 12

Начальник надсмотрщиков появлялся на работах достаточно регулярно. Он интересовался всем, от количества выработки до состояния здоровья рабочих и рабов. Не надо было понимать их речь, чтобы догадаться, что он интересуется малейшими изменениями в отведённых ему владениях. Он был краток и немногословен. На долгие доклады отвечал односложно, но запоминал всё и за порядком следил строго. Подчинённые его любили и уважали, это было заметно невооружённым взглядом. Он не чурался замарать руки, если помощь требовалась кому-то из его соотечественников. Это ценили. Его выговоры тоже были коротки, но по замирающим фигурам дроу и опущенным взглядам было видно, насколько близко к сердцу принимают его слова провинившиеся. После памятной ночи со снотворным она стала свидетельницей сцены, во время которой начальник рублеными фразами отчитывал охранника, всыпавшего ей порошка сверх дозы. Их как раз вывели утром из барака, и начальник пришёл переговорить с проштрафившимся до смены утреннего караула. Несмотря на окаменевшее выражение лица, по застывшей осанке охранника было чётко ясно, что выговор даётся ему куда тяжелее, чем если это была бы публичная порка. В тот миг она пожалела мужчину, который, несмотря на оплошность, позаботился о ней, вызвал доктора, кормил с ложки. Ира подошла к ним, преодолевая страх, это было то время, когда она ещё не привыкла к мысли, что за попытку изъясниться тут не хватаются за плети.

– Начальник, он не виноват, – тихо произнесла она, прерывая разговор и вжав голову в плечи.

Они непонимающе обернулись.

– Он правда не хотел мне зла… – сказала она снова, от отчаяния, что её слов совсем не понимают, понижая голос ещё сильнее. На неё всё ещё смотрели, не отрывая глаз. Всё ещё без капли понимания. Тогда она решилась на жест, за который по-хорошему могли бы и наказать. Она, как всегда, подумала об этом опосля. Собрав свою волю в кулак, она придвинулась ближе и, встав спиной к охраннику, вытянула руку в сторону, заслоняя его от начальства. Немая сцена длилась минут десять. Она чувствовала нарастающую дырку у себя на затылке и боялась мигнуть лишний раз от пристального взгляда прямо перед собой. В итоге начальник хмыкнул, кинул взгляд на подчинённого, сказал одно слово и пошёл по своим делам. Ира быстро обернулась к охраннику. Ей даже показалось, что впервые она увидела на лице дроу хоть какую-то эмоцию. Удивление или что-то вроде того. Говорить никто ничего не стал, они просто медленно склонили головы и разошлись. Ира думала, что ей когда-нибудь всыпят за подобные поступки. А что думал дроу, было известно ему одному. Последствий для неё эта история не имела, и Ира немного поуспокоилась.

Для того чтобы привыкнуть к тому, что в рамках своего статуса рабыни у неё, как ни странно, достаточно свободы, потребовалось время. Отношение здешних хозяев к рабам настолько не вязалось с привычным, тем, что показывают в кино и описывают в книгах, что первое время она старалась не выходить за рамки и прощупывала собственный круг дозволенного микроскопическими шажками. Здесь не хватались наказывать за любую провинность, всегда предупреждали, если ты что-то делал не так, как положено. Бежать никто не пытался, видимо, все были уверены в невозможности данного шага. Поэтому единственное, что беспокоило здешних рабовладельцев, – поддержание порядка изнутри. Несмотря на собственную вынужденную немоту, она не чувствовала себя ущербной. К её жестовому языку здесь относились терпеливо, стараясь понять. Никто не ходил за тобой конвоем, это было ненужно – охраны вокруг ровно столько, чтобы держать под наблюдением каждый кусочек территории в бараке и вокруг него, а полёт арбалетного гарпуна был достаточен, чтобы пресечь её жизнь при надобности из любой точки. Не говоря уже о том, что рабов было шестнадцать, а дроу гораздо больше.

В скором времени по шажочку Ира рискнула выходить на улицу. А когда поняла, что никто её не одёргивает в этом желании, стала возвращаться в барак только на сон. Не то чтобы её прельщало любоваться на частокол, но подышать воздухом, подумать – вне стен камеры это делалось намного лучше. Она облюбовала себе большой камень, обросший густым мхом с одной стороны, чуть в стороне от барака, и часто приходила посидеть на нём. Однажды даже выбралась ночью. Это было незабываемое впечатление: едва покинув барак, она застыла как вкопанная, глядя вверх. Чистейшее чёрное небо без единого облачка, звёзды так близко друг к другу, будто кто-то рассыпал шкатулку с драгоценностями. Конечно, ни одного знакомого созвездия. И одна, две, три… двенадцать Лун! Все в разной фазе – какая месяцем, какая полная, у некоторых «не хватало» всего лишь небольших кусочков. К своему камню Ира пробиралась, пятясь спиной, не сводя глаз с неба и шаря рукой по воздуху у себя сзади. В итоге всё равно споткнулась и свалилась, но подниматься не стала, так и осталась сидеть на траве, отвесив челюсть и глядя на небосвод. Это небо с тех пор много раз снилось ей, иногда сменяя ночные кошмары, настолько сильным оказалось впечатление от увиденного. Чёрное полотно с вкраплениями звёздных вспышек чем-то напоминало ей её хозяев. Она и сама не могла объяснить – чем.

В дроу не было злости. Не было брезгливости, раздражительности, хоть какого-то проявления жестокости. Их суровость выражалась в подчинении правилам и порядку, ничего лишнего. Надо наказать – накажем. Не надо – не будем. И была в них какая-то внутренняя отзывчивость и желание идти на контакт, так что иногда Ира забывала, что они её хозяева. Это было странно. Ей подчас казалось, что внутренний мир дроу похож на консервы – все чувства сложены под замок и только и ждут, пока банку вскроют, чтобы быть использованными по назначению. При каменных лицах, поступки кричали об умении чувствовать и сопереживать не хуже эмоциональных людей. Заметить это с непривычки было почти нереально, но Ира находилась в той ситуации, когда получать информацию иначе, чем собственным зрением, было невозможно. И довольно быстро ей стали попадаться на глаза дрожащие руки, неестественно прямые осанки, чуть более резкие, чем положено, развороты, более глубокие, чем необходимо, поклоны и прочие еле заметные телесные знаки, которые были бы невидимы на человеке, но смотрелись кричащим отступом от правила у сдержанных дроу, особенно у детей. Эти секундные жесты рисовали перед ней картины взаимоотношений между здешними жителями. Нет-нет да и проскакивала мысль, что поставь она себе задачей наладить контакт не с рабами, а с хозяевами, это было бы намного проще.

Рабы, все без исключения, презирали дроу. Каждый жест, каждое слово, сказанное в их адрес, было наполнено таким едким оттенком, что становилось противно. Они не стеснялись высказывать своё отношение им в лицо или в спину. Вот только тех, судя по всему, это ничуть не колыхало. Многие не чурались плевать вслед детишкам и женщинам дроу. Последние относились к этому, как и все в этом селении – не меняя выражения лица.

О своём «имуществе» хозяева заботились как могли. Рабов регулярно кормили, лечили при первой необходимости, одежду приносили новую раз в две недели, а старую отдавали женщинам постирать и подштопать. Памятная бочка с водой была в постоянном доступе, вот только мыться в ледяной воде было мало желающих. Ире иногда казалось, что пользуется ей она одна. Это было неприятно, но она старалась не отступать от этого правила, помня, что соблюдение гигиены напрямую связано с защитой от болезней. А в незнакомой местности мало ли что можно подцепить. Обтираться целиком старалась каждый раз перед сдачей грязной одежды – всё равно стирать, и она использовала тряпки, чтобы смыть с себя двухнедельный слой каменной пыли и земли. Её чистоплотные порывы, правда, по достоинству оценили только Маяти, чьи добрые глазки лучились одобрением, и местный врач, очевидно, наслышанный о том, что «чистота – залог здоровья!»