Расческа для лысого (СИ) - Зайцева Мария. Страница 10

Бл***…

Я разворачиваюсь, поправляю короткую клетчатую юбку, подтягиваю гольфики, улыбаюсь улыбкой "невинная девочка, мечта педофила". Может, прокатит…

— Добрый день, Василий Георгиевич… Какими судьбами?

— По службе, Лена, — ощупывает меня капитан полиции внимательным взглядом, задерживаясь на ногах и гольфах. И чуть ли не сглатывая. Фууу, извращенец. — А у тебя занятия закончились? Подвезти?

Ага, знаю я, куда ты меня подвезешь, козлина…

— Нет, спасибо, я жду подругу.

— Давай я с тобой подожду. Расскажешь, как у тебя дела.

Черт! Вот попала! Как от него избавляться-то?

— Все хорошо, Василий Георгиевич. А как у вас? Где ваша фуражка?

Ой, а чего это мы челюсть сжали? Вспомнили нашу первую встречу? Я хорошо ему тогда, еще участковому, на фуражку плюнула, душевно получилось. А нечего потому что пьяных и веселых девушек с лавочки гнать! Мало ли, что бабки с соседнего дома устроили обрыв проводов в отделении? Это они от зависти! А вели мы себя тихо. Отмечали день рождения. А потом пришел он. Я была уже на жоре, веселая и буйная. И восемнадцати мне не было в тот момент. Поэтому всех разогнали по домам, а Лену, как самую крикливую, отбуксировали в отделение. Я сопротивлялась. Ну вот и…

Я припоминаю уставшее лицо сестры, которую как раз вызвали в отделение забирать меня, и слезы в ее глазах, когда сказали, какой штраф мне выкатят.

И со злостью смотрю на бывшего участкового, а теперь оперативника уголовного розыска.

Потому что то, как я попала в полицию тогда, само собой, моя вина. А вот то, что этот придурок слетел с катушек и начал таскаться за мной по пятам и злоупотреблять своим служебным положением, уже не моя. Я ему авансов не давала. И плевок на фуражку за попытку флирта засчитаться не может.

— Язва ты, Лена, — качает головой капитан, — может, хватит уже бегать, а? Поехали, накормлю тебя, домой отвезу.

— Ага, — хамлю я, — к себе. Нет уж. Я вам говорила, Василий Георгиевич, я старость уважаю, но не настолько, чтоб ноги перед вами раздвигать!

Я специально говорю это громко, чтоб напугать, такие, как он, любители молоденького мяса, обычно боятся огласки. Вот и этот оглядывается испуганно, но затем, вместо того, чтоб отойти, наоборот, качнувшись ко мне, хватает за руку, дергая на себя.

— Дура ты, Мелехова, дура! Я ж по-человечески хотел, по-нормальному… А ты, овца тупая, не ценишь нихера. Хватит, три года ждал, пока ты в ум войдешь, не дождался. Значит, через жопу буду вбивать в мозги.

— Себе сначала вбей, урод, — оскаливаюсь я, уработав его по щеке со всего размаха. Ногтей не жалею на это дело благое.

Он отшатывается, дотрагивается до лица, стирает кровь. Поднимает на меня бешеный взгляд:

— Ах ты, сука! Да я тебя в отделение на пятнадцать суток!

И тут я понимаю, что пора уходить. Прямо вот очень быстро. Бегом.

Я разворачиваюсь на каблуках и несусь прочь, как испуганная коза, слышу за собой тяжелый топот ботинок и не менее тяжелый мат, ускоряюсь, ныряя в неприметную калитку в заборе, о которой знают только студенты универа, и вылетаю прямо на центральную улицу. К одному из высотных зданий, которых в нашем городе полно в центре.

Натыкаюсь с разбегу на кого-то, и ушам своим не верю, слыша знакомый хрипловатый мат.

Меня ловят за локти, придерживают. Крепко. Так, что не вырвешься.

Я поднимаю глаза, уже зная, кого увижу.

И посмотрел на меня. И я поняла, что получила то, что хотела. Потому что все закончилось. И совсем не моим освобождением, к сожалению.

7. Ленка

Дядя Миша, совершенно не изменился с той ночи, когда он трахал меня так, словно завтра конец света наступит, и, в приниципе, чего бы ему меняться?

Все такой же высокий, крепкий и жесткий. Нехило я о него ударилась. Прям бок болит. А голова нет. Хотя ей тоже досталось. Но нет, не болит. Только кружится чего-то. И глаза оторвать невозможно от его лица серьезного. Но это от испуга и неожиданности ступор, само собой.

Я прихожу в себя быстро, игнорирую легкую усмешку на жестком лице и дергаю опять локти. Нифига. Ну, это понятно.

Вроде блатная и неприятная, а по ногам бьет слабостью. И коронка блестит нахально и весело. Так, что прям хочется в ответ улыбнуться. Но я сдерживаюсь, хмурюсь наоборот, опять дергаюсь.

— Пусти!

— Да стой ты, коза, — встряхивает он меня, затем легко перехватывает одной рукой оба запястья, а второй подтаскивает меня ближе за талию, сразу же щедро лапая за зад.

Я, конечно, с ним спала, но, нахер, это перебор! И не вовремя!

Опять дергаюсь, опять безуспешно. Только прижимает сильнее, и прям животом чувствую, что радуется мне! Извращенец! Кругом одни извращенцы! И ты, Ленка, самая главная, потому что кровь в лицо приливает, и сразу мысли неприличные и воспоминания ненужные.

— Не пустишь, пожалеешь, — шиплю я, косясь на поворот. Скоро мент поймет, куда я срулила, и выйдет на тропу охоты. И лучше бы мне в этот момент подальше отсюда быть. Сильно сомневаюсь, что дядя Миша захочет связываться с капитаном полиции.

— Да ладно тебе, — примирительно говорит Миша, наколняясь ко мне и с удовольствием вдыхая запах моих волос. Точно, как в "Парфюмере"! Да блин! Все мужики маньяки! Никогда больше сексом заниматься не буду! Один раз за последний год дала себе волю, и вот на тебе! Считает, что может меня хватать, держать и нюхать!

— Ты как здесь оказалась? Давай в машину, подвезу.

— Не надо, я сама, пусти!

— Эй, мужик, отпусти девочку!

Ох ты ж блин!

Нашел-таки кроличью нору Василий Георгиевич!

Я замираю и выдыхаю. Биться в припадке сейчас невыгодно. У мента есть оружие. Применит запросто, потом свои отмажут. Я прижимаюсь к твердому телу и поднимаю взгляд на Мишу.

Он, не особо обращая внимание на подходящего капитана, вопросительно смотрит на меня:

— Это кто?

— Это… Мент.

— От него бежала?

— Да.

— Ясно. В машину.

Он меня отпускает, показательно и демонстративно шлепает по попе, указывая направление движения.

Я и двигаюсь. Шустренько так.

Потом я ему отомщу за этот шлепок, гаду. А сейчас надо от капитана спрятаться, раз убежать не смогла. А то с него станется на пятнадцать суток меня упрятать и в обезьяннике поиметь душевно вдоль и поперек.

Конечно, я особо в это не верю, но очень уж взгляд у него был дикий в этот раз. Такой, словно перестал себя в руках держать. А я его еще и по роже смазала. Довела. Попала опять со своей несдержанностью. Полька узнает — убьет…

Я смотрю тревожно в лобовое на подходящего все ближе Василия. Рожа у него красная и злая, с моими впечатляющими царапинами на щеке. Так тебе и надо, скоту. Гадости всякие говорить не будешь. И, может, таскаться за мной прекратишь. Опускаю стекло чуть-чуть, чтоб слышать разговор.

Миша стоит спиной ко мне, и эта спина абсолютно спокойна. Монументальна, во. Закуривает, вкусно выпускает дым. У меня пересыхают губы. Курить, что ли, хочу? Или чего другого?

— Выпусти девочку, живо, — уже на подходе орет капитан, и рожа его становится похожа на стоп-сигнал на железнодорожном переезде. Красная и пульсирует.

— Ты кто такой?

Голос Миши спокоен. Равнодушен. И жаль. Очень жаль, что я не вижу его взгляда. Но мне и так хватает эмоций.

— Это ты кто такой? Я сказал, выпустил девчонку!

— Малех, ты хочешь к этому дядьке? — громко спрашивает Миша, и я ойкаю и дергаюсь.

А потом звонко выкрикиваю:

— Нет! Пусть лесом идет!

— Мужик, ты слышал. Девочка не хочет к тебе идти.

Голос Миши все такой же равнодушный, а меня отчего-то пробивает на дрожь. И хочется плотнее сжать бедра. Ух ты! Вот это да!

— Я тебе не мужик! — капитан наконец вспоминает о том, кто он, и вытаскивает корочки. Которые на Мишу не производят никакого впечатления. Он не смотрит на них, курит, молчит. — А теперь открыл машину и отдал мне девчонку.