Нечестивые джентльмены (ЛП) - Хейл Джинн. Страница 10

— Я так понимаю, — наконец произнёс он, — что сегодня вопросов больше не будет.

— А Джоан? — спросил Харпер.

— Если в тебе осталась хоть капля здравого смысла, ты оставишь всё как есть. — Сариэль прижал обожжённую руку к груди. — Ты что, не видел, что только что произошло?

— Но ведь она жива, — настаивал капитан.

— Да, насколько я понимаю. Ты даже представить себе не можешь, какой силы должна быть ярость, чтобы спровоцировать подобную атаку.

— Ты знаешь, где она? — не унимался Харпер.

— Нет, — покачал головой Сариэль. — Однако если ты намерен упорствовать, я прошу больше меня в это не втягивать. Думаю, из-за тебя и твоей сестры умерло достаточно Блудных.

Харпер нахмурился. Потом встал и поправил пальто.

— Спасибо, что уделили мне время, мистер Сариэль, — проговорил он, направляясь к двери, и оглянулся на меня.

Я почти ничего не соображал из-за нестерпимого жжения в спине. Попытался подняться, но Сариэль поймал меня за руку. Я так удивился этому, что на мгновение позабыл про боль. От прикосновения его мягких и теплых пальцев должно было стать легче, но этого не случилось.

— Я простил тебя много лет назад, — прошептал он.

— Знаю, — ответил я и поднялся. — Но от этого только хуже, честно.

Сариэль отвернулся. Он не станет умолять. Я и не хотел, чтобы он умолял. Я вышел вслед за Харпером.

Глава шестая: Офориум

От глубоких порезов и ожогов серебряной водой я был как в тумане, уже не различая, что и как болит, мучает ли меня истерзанная спина, или это ожили воспоминания о старых ранах. Ощущения сплетались друг с другом и опутывали меня, будто кокон.

Харпер предложил помочь, но я отказался. Я захлопнул входную дверь у него перед носом и, словно в полусне, спотыкаясь, вскарабкался по ступенькам в свою комнату. На обратном пути из Квартала Блудных я почти не видел Харпера и не слышал, что он говорил. Смутно вспомнилось, как он стирал с моей спины вспенившуюся кровь. Потом мир вокруг перестал существовать.

Боль сжималась вокруг меня кольцами, и былое сливалось с настоящим. Обрывки прошлого, которые я старательно вытеснял, вдруг обрушились лавиной на измученный разум. Оказавшись в комнате, я рухнул на колени и прижался лицом к прохладному деревянному полу. Мышцы дрожали так, что я не мог стоять, но раненая спина не позволяла сесть на стул или лечь. Сжавшись в комок, я предавался воспоминаниям.

В руках Инквизиции мне пришлось намного хуже, чем сейчас. Но тогда я не знал, что пытки меня сломят. Я верил в свою силу и храбрость. Я считал себя стойким мужчиной, не способным на предательство. А потом молитвенные машины принялись кромсать моё тело. На открытые раны лилась вода с серебром, навсегда втравляя каждую букву Писания в кожу. На руках, груди, спине и в паху до сих пор сохранились сотни крошечных белых шрамов. Это символы трусости, похожие на едва заметные водяные знаки.

Я полагал, что сильнее боли. Распростёртый на столе, истекающий кровью и обожжённый, я был уверен, что никогда не произнесу имя Сариэля. Но я не знал себя. И инквизиторов я тоже не знал, зато они знали меня. Они умеют обращаться с такими, как я. Через них, будто деньги в банке, прошли тысячи демонов. Я не представлял никакой загадки для Инквизиции. Они просто сунули меня в обойму своих святых агрегатов и вскрыли, как раковину устрицы.

Иглы молитвенной машины не всегда подавали на раны воду с серебром. Дни невыносимой агонии чередовались с днями сладостного покалывания. Они накачивали моё тело офориумом, чтобы я крепко запомнил, как приятно получить короткую передышку. Под конец уже не нужно было запугивать меня пытками, достаточно стало просто лишить удовольствия. Я выдал им Сариэля.

Стоя на коленях в своей комнате, я мог думать только о том, как эти длинные иглы вонзаются мне в вены. Капли крови стекали по груди и падали на доски пола. Спина пульсировала болью от серебряной воды Харпера и муками воспоминаний о нескольких месяцах в застенках Инквизиции.

Меня это бесило. Я хотел, чтобы исчезли мысли, чтобы тело перестало чувствовать. Я хотел забвения, хотел нырнуть в далёкое прошлое и выбросить из головы каждую мелочь, касающуюся меня.

Я медленно подполз к столу, где хранились иглы.

Глава седьмая: Огонь

Два часа спустя ночь засияла. Небо расчертили тёмно-фиолетовые и синие полосы, которые чуть колыхались, как ленты на ветру. Крошечные огоньки звёзд ярко вспыхивали.

Я открыл окно и высунулся наружу, подставляя лицо и грудь свету луны. Ласковый ветерок касался кожи и ерошил волосы. Когда я был маленьким, каждая ночь была такой, как сегодня: удивительной, красочной, сказочной.

Я оглянулся в комнату. На полу лежала изодранная в клочья рубашка. Использованная игла плавала в старой чаше вместе с увядшими георгинами. Выбор между моим неопрятным жилищем и свежим ночным воздухом оказался прост.

Я сел на подоконник и посмотрел на пустую улицу внизу. Похоже, даже бездомные коты спят. Глубоко вздохнув, я выпрыгнул. Ветер хлестал меня по обнажённой коже и свистел в волосах, пока я камнем летел вниз. От земли пахнуло нечистотами. Меня охватили ужас и возбуждение.

Изогнувшись, я взмыл ввысь, в бескрайнее небо, прочь от грязной улицы. Всё тело прошила волна удовольствия. Я пролетел над крышей фабрики, схватился за металлический дымоход и по инерции дважды описал вокруг него петлю, потом отпустил его и, вращаясь, поднялся вверх.

Далеко за пределами квартала мясников я, наконец, замедлился и стал просто парить в нежных объятиях ночного ветра. Перевернувшись на спину, я смотрел на звёзды и луну. Казалось, можно протянуть руку и нацарапать на её сверкающей поверхности свои инициалы.

Подростком я часто выбирался по ночам из Квартала Блудных, чтобы полетать. Я воображал, что мир вокруг — моё личное королевство. Как-то я несколько недель считал себя сыном неизвестного мне ангела. Покачиваясь на облаках, я представлял, что луна — мой нимб.

Однажды мама заметила мои красные от мороза уши и обо всём догадалась. Она вшила мне в пижаму свинец и сказала, что небеса не для Блудных, которые произошли из жидкого огня в мире, далеком от человеческого. А умение летать — лишь шутка Господа, искушение, преследующее нас до самой смерти. Но я всё равно не мог устоять.

Ветер нёс меня мимо жилого дома. Я заглянул в тёмную комнату. Внутри были две маленьких белых кровати, и я разглядел личики спящих в них детей. Я проплыл мимо и поднялся на крышу. Внизу рвалась с цепи собака. Какой-то мужчина прикрикнул на неё и захлопнул окно.

Я снова бросился вниз, дразня свой страх стремительным полетом. Я пронёсся над Белой рекой, вдыхая туман над водой. Зависнув над землёй с раскинутыми руками, я смотрел на спящий город. Район фабрик казался отсюда уродливой, источающей зловоние бородавкой.

В движущихся водах реки отражались мерцающие звёзды. На волнах бесшумно покачивались пришвартованные рыбацкие лодки. Поток ветра нёс меня к Краун Тауэр, и я почувствовал что-то похожее на угрызения совести, приближаясь к массивному мосту. В части города, расположенной чуть восточнее, похитили Джоан Тальботт.

Я её совсем не знал, только через окружавших её мужчин. Я читал письма Питера Роффкейла, говорил с её отчаявшимся мужем и участвовал в поисках вместе с Харпером. Я узнал о ней лишь после её исчезновения. Роффкейл погиб. Эдвард Тальботт готов отдать всё до пенни, чтобы вернуть жену. Харпер не ест и не спит. Интересно, за что все эти люди так её любят? Что она за человек?

Мне вспомнились сияющие глаза и длинные шелковистые волосы. Даже окутанный клубами дыма, её образ был потрясающе красив. Наверное, ничего удивительного, что мужчины её обожают.

Я ощутил укол ревности и раздражения. Её жизнь легка и приятна. Потом я вспомнил выпотрошенное тело Питера Рокффейла и решил, что если Джоан ещё не убили, то жизнь уже не кажется ей лёгкой и приятной. Подло, конечно, но от этой мысли мне стало лучше.