Грани веков (СИ) - Иванов Павел Викторович. Страница 27
— Так известно что! — Авдотья зачем-то оглянулась по сторонам и понизила голос. — Самозванец-то окаянный, говорят, аж до Путивля добрался! Уж на что его Басманов да Шуйский со Мстиславским били — ан улизнул от них! Говорят, воинство набрал несметное, беглых казаков, да лихих людей, да татарву набрал и теперь на Москву идти собрался! Страх! Ох, прости, царевна, болтаю всякое…
— Авдотья, — Ирина безнадежно запуталась во всех этих фамилиях, — а кто такой этот … Самозванец?
Та всплеснула руками, выдрав при этом волос.
— Да разве можно про то говорить, царевна!
— А почему нет? — удивилась Ирина.
Авдотья покачала головой. — Ежели Симеон Никитич прознает, что я про окаянного с тобой разговоры вела, живо в Тайный приказ отправит!
— Не отправит! — отрезала Ирина. — Я здесь царевна, все-таки!
Авдотья с сомнением покачала головой. — Страшный он человек, — проговорила она и тут же опасливо зажала себе рот. — Ну вот — опять, прости Господи!
— Авдотья, — с нажимом произнесла Ирина, — кто такой Самозванец?
— Да кто ж его знает! — чуть не плача воскликнула Авдотья. — Иные одно говорят, а иные — обратное… Поговаривают, что монах он беглый, с Чудова монастыря, у патриарха келейником был. А те, что к нему в войско бегут, верят, что царевич он, убиенный!
— Какой царевич? — тут же поинтересовалась Ирина, но Авдотья затрясла головой. — И не проси, царевна! Прознают, как пить дать прознают, что я тут языком молола!
Ирина вздохнула. Час от часу не легче. Самозванцы, убиенные царевичи, беглые монахи.
Она вообще сейчас должна была быть у косметолога, а вместо этого сидит на деревянном неудобном стуле в царских палатах и пытается успокоить служанку, которая чистит зубы углем…
Может, все-таки, это галлюцинация? Или, если сейчас покрепче зажмуриться, потрясти головой — вдруг удастся проснуться?
Осторожный стук в двери вывел ее из размышлений.
— Кто там?
Дверь отворилась и в комнату, почтительно кланяясь, вошел высокий худой человек, в черном бархатном камзоле, с пышным жабо. Над высоким лбом виднелись глубокие залысины; небольшие усы и бородка-эспаньолка были тщательно ухожены.
— Да будет простительна моя дерзость, царевна, — заметно волнуясь и слегка картавя, начал он, — но высочайший приказ великий царь был весьма строг — его величество просить навестить вас для осмотра и беседы.
— Его величество? — переспросила Ирина.
Авдотья фыркнула, а мужчина покраснел.
— Прошу меня извинить — я немного путать русские слова…
— Дуня, — прошептала Ирина. — Кто это?
Но у вошедшего оказался более тонкий слух, чем она предполагала.
— Я есть доктор Кристофер Рихтингер, — произнес он, приосанившись и снова поклонился. — Это не быть повод для смущения, царевна — легкое потрясение вполне естественно для вашего состояния. Вы можете забывать имена, лица, даты — но все это со временем есть восстанавливаться. Могу я подойти ближе к вам, царевна?
— Я не кусаюсь, — заметила Ирина.
— Простить меня — не понял? — доктор вытаращился на неё голубыми глазами.
— Подходите, — Ирина махнула рукой.
Также церемонно испросив дозволения, доктор прощупал у неё пульс на запястье, внимательно исследовал пальцы рук, с удивлением покачал головой при виде маникюра, довольно долго разглядывал язык и, наконец, деликатно поинтересовался, давно ли царевна пользовалась тряпками.
Ирина не сразу поняла, что он имеет в виду, потом едва не рассмеялась, но осознание того факта, что вершиной женской гигиены даже для царственных особ тут служит обычная тряпка, отрезвило её.
Доктор же оставался убийственно серьёзен.
Окончив осмотр, он извлек из кармана пузырек из зеленого стекла и поставил его на стол.
— Я рекомендовать принимать по одной капле перед сном, царевна.
— И что же это? — усмехнулась Ирина.
— О, это лекарство укрепит вашу печень, — ответствовал Рихтингер.
— Печень?
— Именно так, царевна. Нужно разогнать желчные соки, избыток которых приводит к застою и угнетению духа, сиречь, меланхолии.
Ирина осторожно вытащила плотно притертую пробку. Жидкость пахла анисом.
— Только будьте осторожны, царевна, — предупредил Рихтингер, — неумеренное потребление зелья может погрузить вас в очень глубокий сон.
— Спасибо, учту, — кивнула Ирина.
— А теперь должен просить прощения — мне необходимо еще навестить вашего батюшку, — доктор отвесил глубокий поклон.
— А что с ним не так? — насторожилась Ирина.
— О, ничего особенного, царевна, — доктор замялся, бросив быстрый взгляд на горничную. — Небольшое кровопускание, чтобы дать выход флегме.
С этими словами он поспешно удалился.
Ирина проводила коллегу задумчивым взглядом.
Потом посмотрела на кровать. После горячей ванны клонило в сон. Она задумалась, когда вообще спала последний раз. Пожалуй, немного отдыха — это именно то, что ей сейчас нужно.
— Знаешь, Авдотья, — сказала она, — я, наверное, немного вздремну.
На этот раз она не отказалась от помощи, так как выпутаться самостоятельно из напяленного на себя количества ткани с кучей застежек и подвязок было непростым делом.
Под убаюкивающее воркование Авдотьи, она погрузилась в мягкий пух и тут же провалилась в сон.
Глава 16
***
«Ярик!»
Он не оборачивается. Обернешься — пропадешь, не сможешь уйти.
«Не делай этого!»
Но он лишь ускоряет шаг, подволакивая правую ногу. От осознания того, как, должно быть, нелепо это смотрится со стороны, в сердце закипает злость. Это хорошо, злость дает силы пересиливать себя, продолжать идти, хотя все внутри восстает против.
«Прошу тебя…» — слышит он тихий голос за спиной и замирает.
Она так близко, что он чувствует ее дыхание на затылке, слышит, как колотится ее сердце. Она ждёт.
Тишина вокруг. Он зажмуривается. Если только на миг обернуться, последний раз взглянуть в её зеленые дивные глаза. Коснуться пальцами её щеки. Вдохнуть аромат густых огненно-рыжих волос.
Нет! Он закусывает губу и делает шаг вперёд. И, словно свидетельствуя о сделанном выборе в небесах раздается раскат грома. Он вздрагивает. Он вздрагивает всякий раз, когда слышит гром. По искаженному гримасой боли лицу катятся слёзы, смешивающиеся с каплями дождя. Она не двигается с места. Спиной он ощущает её взгляд, немой зов, угасающую надежду.
«Что ты делаешь?!» — он не сразу понимает, что этот крик в ушах — его собственный. «Ты будешь жалеть об этом всю свою жизнь!»
Под развесистыми лапами елей — темнота. Лес высится стеной, зыбкой границей между светом и тьмой, навью и явью.
От потоков воды с неба все видится как в размытой туманной дымке. Он вступает под своды деревьев и тишина обволакивает его. Он устало опирается на палку. Выбор сделан. Отныне он — один. Знахарь. Бродяга. Калека.
***
Ярослав открыл глаза и увидел встревоженное лицо Когана, склонившегося над ним.
— Давид Аркадьевич? У нас вызов?
Голова была тяжелая и мутная, во рту пересохло.
Постепенно до него начало доходить, что он лежит на подванивающей соломе в каменной камере. У противоположной стены похрапывал Евстафьев.
— Ты кричал во сне, — объяснил Коган. Он выглядел осунувшимся, на щеках проступила щетина, под глазами залегли черные круги.
— Сколько я спал?
Врач пожал плечами. — Около часа. А может, два. Здесь трудно определять время.
Ярослав приподнялся на локтях. — А вы совсем не спали?
Коган покачал головой.
— Крысы, — коротко сказал он. — Не могу уснуть, когда эти твари шастают по углам. Почему-то лезет в голову, что они непременно обгрызут лицо во сне. Хотя, по здешним меркам, наверное, это не самая большая неприятность.
Он грустно усмехнулся.
— Думаете, нас будут пытать? — Ярослава передернуло при воспоминании о растянутом на дыбе разбойнике.
— А для чего, по-твоему, мы здесь? — Коган обвел рукой стены. — После того, как нас, так сказать, разоблачили… Очевидно, что иностранный доктор-жид и беглый конюх, подозреваемые в похищении царевны, вряд ли могут надеяться на что-то другое. Тебя я в расчет не беру, поскольку у тебя теперь что-то вроде иммунитета. Кстати, мне не показалось? Тот блаженный действительно пел Цоя?