Смерть супермодели (ЛП) - ДеМайо-Райс Кристин. Страница 35

Представитель «Nordstrom» вышла из демонстрационного зала как раз вовремя, чтобы услышать перебранку. На ней были черные очки с толстыми стеклами и красная помада. Поравнявшись с девушками, она улыбнулась, как будто ни она, ни её секретари не слышали пререканий о мертвых любовниках. Уже стоя в лифте, Лора так и не смогла подобрать слова, чтобы ослабить висящее в воздухе напряжение или сменить тему. Руби упомянула что−то о своем следующем назначении, а дама из «Nordstrom» что−то сказала о ланче, и спустя шестьдесят секунд они все оказались на улице на осеннем воздухе.

— Прости, — сказала Лора, когда они с сестрой остались одни. — Я налажала.

— Да, определенно. Мне все еще нужно в туалет. — Они зашли в «Веронику» и заказали пасту.

Когда Руби вернулась из туалета, Лора спросила:

— Томасина знала Боба?

— Больше Иванну. Это она помогла нам получить поддержку, если помнишь.

— Нет, не она.

Руби пожала плечами.

— Ее присутствие не повредило. Это произвело хорошее впечатление. В общем и целом. И это правда, даже если ты отказываешься в это верить. — Они с минуту молча ели, прежде чем она продолжила. — Ты хочешь спросить меня, но боишься. Конкретные вопросы, а не глупости вроде «Что происходит?», которые перекладывают на меня всю обязанность выяснять, что ты имеешь в виду. Я не знаю, чего ты боишься, но это похоже на то, как будто тебя швыряет по волнам. Это меня бесит.

— Это тяжело, Руби.

— Да уж.

— Ты любила ее?

Очевидно, Руби ожидала более делового вопроса, потому что выглядела ошеломленной. Это, однако, было именно тем, что Лора хотела знать не только потому, что это могло изменить тон последующих вопросов, но и потому, что это подсказало бы ей, сколько она пропустила, пока с головой ушла в работу.

— Да, — ответила Руби, и груз вины, покоящийся на плечах Лоры, стал еще тяжелее

— Мне жаль, что она умерла.

Руби закрутила немного пасты, затем отодвинула тарелку.

— Она была так мила со мной. И она ценила меня и покупала мне вещи. Она относилась ко мне лучше, чем любой мужчина, с которым я когда−либо была, и она уважала то, что я не была готова совершить каминг−аут, и она была полной лесбиянкой. Все. Быть моделью — единственное, чем она хотела заниматься, она жила этим. Поэтому она и взбесилась тогда на подиуме, но я передать тебе не могу, как плохо она себя после этого чувствовала. У нее была куча денег, она показывала мне свой банковский счет и спрашивала: «Что я буду делать со всеми этими деньгами, если я их не отдам?» Она платила за аренду и платила бы и за тебя, но ты… Ты никогда бы не взяла их. Ты продолжаешь говорить о справедливости. Но разве это справедливо, что у нее было все, а нам все равно больно?

— Это моя точка зрения…

— Нет, моя. Потому что, когда ты говоришь о справедливости, речь идет о том, что у тебя ничего нет, и брать ты ничего не будешь из-за своих предрассудков, и от помощи погасить счета ты откажешься. Но это так не работает. Взять деньги у Томасины, чтобы погасить счета. Вернуть их ей ничего не дает. Твой такой подход только порождает этот порочный круг несправедливости.

— Я не могу поверить, что ты сидишь здесь и рассуждаешь о вселенской несправедливости, когда получала всегда, чего хотела. Ты всегда была завалена горой подарков, ты одарена красотой и ростом, коммуникабельностью, и всем ты сразу же нравишься.

— А чем одарена ты? Как более справедливо, ведь у тебя есть этот талант, который можно использовать, чтобы заработать деньги? И у нее была красота, которую она использовала для того же? А некоторые люди не получают ни того, ни другого. И что же делать мне? Не любить кого−то, чтобы все были равны? Боже, причем тут внешность? Она была хороша для меня, но, более зрелой. Она не вела себя как какой−то глупый щенок, а вела себя как настоящий мужчина. Не знаю, было ли это плохо? Как будто она просто знала, что я чувствую, еще до того, как я сама осознавала. И это не было жутко. Она была полностью в теме. Она владела мной и знала об этом, она не стала втыкать ножи в спину.

— Не утрируй, Руби.

— Ой, заткнись. Я не утрирую. Я просто говорю. Она была… Я не хочу, чтобы ты злилась, но ты будешь. Ну, она продолжала покупать мне вещи, и однажды, когда мы собирались поговорить с Джимми об арендной плате?

— В апреле?

— Она сказала: «Позволь мне позаботиться об этом».

— Ты же сказала «нет»?! — Лора почувствовала, что её мир вот−вот рухнет. Она заплатила за арендную плату из своих денег за работой по созданию выкроек, мама заплатила своей пенсией, а Руби заплатила из своих волшебных сбережений, которые, как она подозревала, были довольно волшебными, потому что их не существовало.

— Ну, конечно, я сказала нет, — продолжила Руби, — но потом она показала мне банковский счет, один банковский счет, и не поверишь, сколько там было. Она сказала: «Все эти деньги приносят еще большие деньги». И что она должна была с этим делать? Она могла бы купить дом у Джимми, и это никак бы не ударило по её бюджету. Так почему бы мне просто не позволить ей заплатить, чтобы мы могли спокойной жить вместе, а не беспокоиться и чувствовать себя виноватыми?

— Ты позволила ей?

— Если бы я её это позволила, то ты бы об этом знала.

— А мама знала?

— Теперь знает.

Сострадание, которое Лора испытывала несколько минут назад, испарилось. Сейчас ее чувства можно было описать только как полное эмоциональное отключение, сопровождаемое кипящей яростью, которая сжигало все добела изнутри. Ощущение было настолько сильным, что в мышцах покалывало, надпочечники стреляли, как будто она была самой медленной туристкой во время нападении медведя. Это был бой или бегство. Сражаться или бежать. Сражаться или бежать. Дорожка к двери выглядела заманчиво, но Руби была готова к словесному избиению.

— Ты знаешь, как это называется? — Спросила Лора, вытягивая более длинный и острый скальпель, чем хотела. — Когда ты занимаешься сексом с кем−то и берешь за это деньги?

— Даже не смей!

— Да что ты? Ты никогда не думала об этом? Тебе никогда не приходило в голову, пока ты «влюблялась» или что−то в этом роде, что эта богатая сучка может дать тебе немного в обмен на….

— Заткнись!

— Ты никогда не проявляла интереса к женщинам, пока не разорилась, а потом возникла Томасина Вэнт?

Руби встала и, размахивая пальцем, как оружием, колола и колола, цедила сквозь зубы голосом чуть тише, чем требовалось, чтобы устроить сцену.

— Ты утверждаешь, что не хочешь Джереми, потому что он шикарен и богат. Но только это не так, и ты это знаешь.

Лора втянула голову в плечи. Ее сестра не знала, что она целовалась с Джереми, и её слова звучали еще обиднее.

Руби, увидев, что сестра стушевалась, продолжила.

— Ты судишь женщин по тому, сколько денег они зарабатывают и как усердно они работают. И думаешь, что Томасина родилась с золотой ложкой во рту и палец о палец не ударила, но ты понятия не имеешь, что она относилась к себе так же требовательно, как и ты. Она чувствовала себя совершенно свихнувшейся. Почему, как ты думаешь, половина этих девушек такие, какие они есть? Потому, что они знают, что то, что они делают, слишком легко, а внутри себя они не вырабатываются на полную, и все время боятся, что недостаточно хороши, и не знают, как стать лучше. Ты бы тоже постоянно исходила рвотой и молила себя голодом, чтобы просто почувствовать, что это твоя работа, и ты её выполняешь. Особенно ты. Такие как ты превратили модельные бизнес в шоу на семьдесят часов в неделю.

— Теперь я чувствую себя ужасно. Ты закончила?

— Нет.

— Ты можешь хотя бы рассказать мне о «Белой Розе»? Или о «Пандоре»? Или еще что−нибудь, вместо того, чтобы рассказывать мне как трудно быть моделью? Потому что ты меня уже в этом убедила. Если бы общество просто дало им возможность чистить туалеты, они бы воспользовались этим в ту же секунду.

— Боже, ты меня так злишь! — Руби выглядела так, словно ее накачали адреналином.