Atem (СИ) - "Ankaris". Страница 27

— Бегаю. Дождь на улице, а я в зале. В одиннадцать. Хорошо, — последовала череда лаконичных ответов. — Спасибо, но мне пора, — повесив трубку, обратился Штэфан уже к Дэниэль. — Позвоню вечером, узнать о твоём самочувствии. — И, громко топая, побежал по ступенькам вниз к выходу.

Последняя фраза повисла в спёртом воздухе лестничной клетки едкой копотью, словно теперь его слова стали «шаблонной любезностью». Но сознание уцепилось совсем за другое — за ложь. Сознание пыталось найти объяснение, только что произошедшему. «Плевать. Плевать, кому и что он говорит», — жалкая попытка сознания обмануть подсознание. И мысль-истина уже победоносно скалится.

Захлопнув за собой дверь, в надежде, что с громким хлопком лопнут вернувшиеся страхи, Дэниэль снова просчиталась. Свет в прихожей, так и оставшийся включенным до утра, осветил картины памяти прошлого вечера. Очевидно, они ещё не скоро рассеются туманом воспоминаний. Куда ни глянь — сплошные отголоски: на теле куртка Штэфана, в руке пакетик с лекарствами, который он вручил ей со словами: «Тебе повезло, для горла у меня целый арсенал пилюль». Ещё и зеркало, словно выждав подходящего момента, предательски подчеркнуло все уродства больного тела: раздувшиеся лимфоузлы превратили тонкую шею в отвратительный змеиный капюшон.

— Идиотка. — Больше не сдерживая слёз, опустилась она на колени перед собственным отражением.

Десять тридцать девять, а машина Майера уже стоит у дома, дверь в студию — нараспашку. Снизу доносятся голоса и смех. Скрипучий дедовский смех Ксавьера.

— Хей, — поздоровался я, спустившись к парням.

— Ну, нам пора, — похлопав Тони по плечу, Ксавьер кивком указал на выход.

Пока я собирал вещи в дорогу, Майер, откинув лестницу, ведущую на чердак, точно коршун, усевшись на верхней ступеньке, наблюдал за моими перемещениями из комнаты в комнату и попутно пересказывал пропущенные мной события.

— … Всё прошло хорошо, — подытожив рассказ, оценил он вчерашний вечер.

— Это главное, — ответил я и выкатил из спальни чемодан, набитый костюмами для предстоящей фотосессии. — Можем идти.

— Тони я лично отвёз обратно. Ты уж прости, но живёте вы на одной улице, поэтому объехать окна твоего дома не получилось. — Нарисовавшаяся на его лице загадочная ухмылка, закончила мысль за него сама.

Три часа в дороге до Бохума обещают быть интересными. И это вербальная ирония.

— Неужели я настолько зациклен на себе и работе, что не смог бы понять всей ситуации? — Повернув ключ зажигания, задумался Ксавьер над собственными словами, отчего его глаза вмиг сузились. Подобный скептический взгляд означал только одно — вопрос Майера вот-вот разобьётся вдребезги; да он и сам это отчетливо видел. — Простого объяснения было бы вполне достаточно. — Вновь прищуренный взгляд, сосредоточенный на дороге выдаёт истинные помыслы. — Если бы ты сразу сказал, что у вас всё серьёзно… — Его мобильный разразился пронзительной мелодией, оборвав мысль, и я отвернулся к окну.

Что вообще означает это «серьёзно»? И что это «всё»? Оба слова вместе звучат уж как-то угрожающе. Но я не ощущал надвигающейся опасности. А стоило ли?

— Штэф! — Ксавьер щёлкнул пальцами перед моим лицом, пытаясь привлечь внимание, и принялся выуживать информацию.

Я рассказывал с неохотой, расставляя акценты только на хронологической последовательности событий, так как понимал — в действительности Майера это мало интересовало. К тому же моё повествование прерывал его то и дело «просыпающийся» телефон. Предложение — и звонок. Ещё пара предложений — снова режущая слух мелодия, и вот мы уже направляемся в офис. Ксавьер извинялся и, задавая какой-нибудь встречный вопрос, вроде «и что потом?», продолжал слушать. Казалось, мой пересказ был адресован не ему, а мне самому. Благодаря чему, удалось посмотреть на ситуацию и себя со стороны объективного зрителя — я превратился в восторженного школьника.

В памяти тут же разыгралась сцена недавнего эпизода: трамвай стучит колесами, огибая парк. Золотые кроны берёз залиты оранжевым светом только зажегшихся фонарей, отчего листва кажется каплями чистого янтаря. А мы разгорячённо спорим о Шекспире, в биографии которого довольно много белых пятен. Дэниэль пытается переубедить меня, но доводы звучат неубедительно, впрочем, как и мои аргументы. Не знаю, почему это так важно для неё, чтобы дата рождения поэта не совпадала с датой его смерти — двадцать третьим апреля. Я настаивал на справедливости заключений большинства историков. Если уж он и крещён двадцать шестого апреля, значит — двадцать третьего появился на свет. Во времена Елизаветы I младенцев было принято крестить на третьи сутки после рождения. Да, возможно, кто-то отступал от правил. Но я верил, хотел верить, что не в случае с гениальным драматургом. И дело вовсе не во власти незыблемых церковных законов, а в силе куда более могущественной — в суевериях. Дэни считала, что я во всём отчаянно стараюсь углядеть иронию. Наш спор был прерван колким замечанием какой-то недовольной фрау, сидящей напротив. «Молодые люди, в общественном транспорте следует вести себя подобающим образом», — сказала она, оскорблённо скривив лицо. Однако мне запомнился не упрек, а её обращение. В тот момент я подумал, что не будь рядом Дэниэль, мне не выпала бы честь оказаться записанным в ряды «молодых».

— Разговоры, «Титаник», четыре часа сна — отличный у тебя выдался вечер, — Ксавьер подвёл черту под моим монологом. — И что потом?

— Потом я сделал блинчики, а она разрыдалась, ничего не объяснив. Ни черта не понимаю.

— Может, блинчики дрянь? — серьёзно спросил он и, извинившись, вновь отвлёкся на звонок; а я не успел ответить, что она их даже не попробовала.

— Где твой телефон? — оглушил меня его вопрос, вдребезги разбивший зеркала моей памяти, а с ними и образ Дэни. — Да он со мной. Как и планировали, — продолжил Майер говорить с трубкой, а я принялся шарить по карманам — пусто, расстегнул рюкзак — и там пусто. Неужто в багажнике?

Повернув за угол, мы припарковались перед зданием Gun Records. Ксавьер молниеносно скрылся за входной дверью, а я, открыв багажник, начал рыться в чемодане.

— Нашёл? — Минуты погодя, так же стремительно выбежал он из студии с папкой в руке.

— Вероятно, забыл его дома. — Очередные поиски не увенчались успехом.

— Назад я не поеду, — в шутку сказал Ксавьер, хоть его желание полностью совпадало с моим. Терять время на дорогу обратно вовсе не хотелось. Но меня пугало не потраченное время, а собственное суеверие. Немного поразмыслив, я пришёл к выводу, что пару дней смогу обойтись без связи. — Кстати, твои ребята просили передать, что снимают тебя с должности солиста группы из-за систематического не соблюдения обязательств. Нет, — засмеявшись, продолжил он, вновь заводя машину, — вообще-то так поступил бы я. Ты можешь коротать ночи с кем и как угодно, вот только…

— Брось, Сави. Это всего лишь телефон.

— Угу. — Недоверчивый прищуренный взгляд выпустил мириады стрел скептицизма, острия которых вонзились в мои глаза жгучей правдой, а затем последовал длинный монолог о грамотном разделении личной жизни и профессиональной деятельности. — Так что это всего лишь верхушка айсберга, — добавил он, свернув с первого автобана на двадцать восьмой.

— Тебе не кажется, что Бохум южнее?

— Заскочим в Дельменхорст? — прозвучал вопрос-утверждение. — Обещал бабуле, — пояснил он, хоть в этом уже и не было необходимости. Знаю, бывали.

— Не спорю, твоя бабка милая старушка, но вот дед…

— А-а… дедуля, — он мечтательно закатил глаза, расплывшись в блаженной улыбке. — Дед и вправду мало кому нравится. — Кроме Ксавьера, разумеется, который, как мне однажды показалось, мог бы стать прекрасной копией своего деда, пойди он по его стопам.

Майер-старший посвятил жизнь военному делу. Во времена Вармахта он был морпехом и входил в младший офицерский состав. А после окончания войны и роспуска Кригсмарине, продолжил службу в Бундесмарине, уйдя из морской пехоты во флот, где в середине семидесятых получил высшее воинское звание — адмирала. Мне довелось пообщаться с ним лично несколько раз, но каждая встреча мало чем отличалась от предыдущей.