Atem (СИ) - "Ankaris". Страница 32

«Отвечал королю пастушок:

— Прикажите, господин король, запрудить все большие и малые реки на земле так, чтобы ни одна капелька не протекла в море, пока я не кончу свой расчёт, тогда я наверно скажу, сколько капель в море».

— Это не ответ!

— Ты тоже не ответил. А король просил не «правильный» ответ, а «хороший», — победоносно вздёрнула она нос: «Ну, а вот второй вопрос: сколько звёзд на небе?»

— Девятьсот девяносто девять миллионов, девятьсот девяносто девять тысяч, девятьсот девяносто девять. — Полный подозрения взгляд пробежался по моему лицу и опустился назад к странице:

«Пастух на то в ответ:

— Девятьсот девяносто девять миллионов, девятьсот девяносто девять тысяч, девятьсот девяносто одна звезда, господин король».

— В моей армии Хаббл, оттого расчёты и точнее. — Я познал средневековую логику!

«Тогда король спросил:

— Да верно ли?

— Извольте сами пересчитать, господин король.

Пришлось ему на слово поверить, потому что от счёта надо было отказаться.

Задал король третий вопрос:

— Велики ли секунды вечности и сколько в вечности секунд?»

— Ты ждёшь от меня ответа? — Утвердительный кивок. — Так-с, одна секунда — это ровно столько, сколько длится жизнь звезды. А сколько их в вечности? Столько же, сколько капель в океане.

«Отвечал пастушок:

— Господин король, там за ледяным морем стоит алмазная гора. В этой горе сто вёрст высоты, сто вёрст широты, сто вёрст глубины. Через каждые сто лет прилетает туда птица-гриф, поцарапает гору своим клювом и унесёт с собою искорку алмазную. Когда эта птица сцарапает так всю гору, тогда пройдёт первая секунда вечности».

— Твой ответ менее развёрнутый, но он мне нравится больше, — закусила она губу, не позволяя улыбке засиять вовсю ширь.

— Так чем там дело кончилось?

«И сказал на то король:

— На все мои вопросы ты отвечал, как мудрец. С этого времени живи со мною во дворце и будь мне сыном».

По комнате витала своя сказочная тёплая атмосфера, которую создавали две горящие синим пламенем конфорки, зелёные огоньки часов, старомодный торшер, армия теней, мерцающие капли дождя, осыпавшие стекло золотыми горошинами и мы, поочерёдно читающие друг другу сказки. Так прошёл час. Мирную идиллию нарушила подскочившая у Дэниэль температура. Приняв жаропонижающее, она отправилась в постель. Я сидел рядом в кресле и читал сказки, которыми сам увлёкся не на шутку. А больше ничего и не оставалось. Добрых полсотни страниц спустя Дэни наконец заснула, спихнув с кровати лежавший в ногах блокнот. Это было бы весьма комично, окажись он её очередным дневником. Нет, вот не знаю к счастью ли, но не дневник. Нечто, похожее на ежедневник. Все записи – на французском. Хотя правильнее их было бы назвать списками: столбик фраз – столбик цифр. Кажется, речь там шла о ежедневных схемах питания и тренировках. Я не стал вчитываться. Закрыв блокнот, положил его рядом с клавиатурой.

Осторожно коснувшись плеча Дэни, я попытался разбудить её, чтобы попрощаться. Но она спала слишком крепко. Оттого я, как и в прошлый раз, ушёл, оставив на кухонном столе короткую записку «Позвоню утром».

44

Жизнь — весьма эгоистичная и своенравная особа, состоящая в корыстном сговоре со Временем, она частенько превышает свои должностные полномочия. А оно, Время, так наивно, точно ребёнок малый, верит всем её россказням о честном партнёрстве. Время вручило Жизни пульт управления собой же! Усевшись где-то на задворках Вселенной, оно, болтая ногами и ковыряя в носу, безучастно наблюдает за созданием громадной космополитической монополии, во главе которой будет стоять лишь один правитель.

И Жизнь правит. Правит Временем и Человеком. Мотает секунды так, как угодно лишь ей. Довольный Человек — это скучно, Человек должен быть потешным. Вот Жизнь и выбрала для каждого эмоционального состояния Человека свою кнопку на пульте времени: счастье — «ускорение», горе — «замедление», страх — «пауза». Чувство юмора у Жизни специфическое, поэтому на кнопку «повторить» она нажимает лишь тогда, когда Человек отчебучивает что-то глупое. А Время цинично и глухо к мольбам Человека, его мало волнует вопрос скорости. Вот одарило оно Человека таким-то количеством секунд, минут, часов — и точка. Пусть те бегут, как хотят.

Вот и моя неделя пронеслась на сверхзвуковой скорости, так, что и прочувствовать толком-то не успел. По утрам я занимался сведением треков, а после обеда приезжали Том и Рене, и мы с головами уходили в работу над собственным материалом. В пятницу песня, которая должна была стать первым синглом, успешно прошла проверку «на качество» нашей технической стороной лейбла и, разумеется, самим Майером. Нам оставалось получить ответ от немецких представителей кинокомпании, занимающихся промоушеном и дистрибуцией того хоррора, о котором говорил Ксавьер. От их согласия зависело дальнейшее построение видеоряда для будущего клипа. Естественно мы не сидели сложа руки, а взялись за сочинительство музыки для грядущего альбома. Взялись настолько основательно, что за два выходных посвятили этому благородному делу часов двадцать, если не больше. Результатом подобного ревностного усердия стало полное эмоциональное и физическое истощение. И мы решили устроить однодневную передышку.

Но весь этот безумный головокружительный вихрь нот, мелодий, звуков возник не на пустом месте. Творчеству нужны эмоции, чем сильнее, тем лучше. Так, сказочный дождливый вечер вторника разразился во мне неистовым штормом доселе дремлющих чувств и самозабвенным вдохновением. Я был опьянён этими холодными сырыми днями. Мать-природа увядала на глазах, превращаясь под тяжестью людских шагающих сапог в грязевое месиво гнилых листьев. Но траурная тротуарная мелодия похоронного марша звучала для меня песнью нового рождения. Быть может, что какой-нибудь пиит эпохи романтизма обернул бы это время одряхления эдакой вычурной фразочкой «парадокс осени». Говоря клише, декаданс натуры был только за окном, в душе поэта расцветала весна.

45

Быть влюблённым в собственный труд есть высшее земное наслаждение. Быть влюблённым — высшее мирское счастье. Мой труд не оставлял меня до самого вечера, который наступал под звуки перебора струн акустической гитары да глухой стук дождя. А вечера неуклонно перетекали в упоительные литературные ночи, бесконечно долгие разговоры и интимно похрипывающие голоса, вырывающиеся из телефонных трубок. Но до меня доносился лишь один голос, мелодия которого была непоколебима даже пред окружавшим его гнётом немецкой культуры. Он и сейчас был так чертовски музыкален, что, кажется, искрился воздушными пузырьками de Champagne.

Дэни предпочла повременить с личным общением, ссылаясь на наивное заботливое желание не стать причиной и моей болезни (боги, я обезумел от своего рецепторного датчика, настроенного на волну иронии). Весьма своевременное решение, к слову, но чем судьба только не шутит! По крайней мере мы благополучно дозаписали трек, и никаких неприятностей с моими голосовыми связками не приключилось. Вот только эта изоляция её от меня или меня от неё скорее пошла на пользу самой Дэниэль, нежели моему иммунитету. Я всё больше убеждался в том, что пора бы уже заканчивать с этой порядком затянувшейся игрой. Я начинал безутешно проигрывать собственному нетерпению… Дэни же проиграла и того раньше, но я ждал добровольной капитуляции, так как сейчас, с её вдвойне ослабленными позициями, моё неспешное наступление, в конечном счёте, могло обратиться весьма вероломным поступком.

Четыре дня, вернее сказать, ночи, мы провели в дружеской компании сказок Вильгельма и Якоба Гримм, рассказов Эдгара По и фантасмагории сумрачных картин. Я надеялся, что вечер воскресенья положит конец этому дистанционному общению.

Выбравшись из студии в девять и уже поднявшись за ключами от машины, я намеривался поехать к Дэни, но меня задержал телефонный звонок, в корне изменивший планы. Да, это была она, почему-то сегодня взявшая инициативу в свои руки.