Дорога тайн - Ирвинг Джон. Страница 15

Господи, в чем тут смысл? – гадал брат Пепе; бедный Пепе считал, что услышал на латыни что-то религиозное. Пепе сталкивался с иезуитами, которые слишком фанатично следовали житию святого Игнатия Лойолы, основателя ордена иезуитов – Общества Иисуса. Именно в Риме святой Игнатий объявил, что он пожертвовал бы своей жизнью, дабы уберечь от греха хотя бы одну проститутку на одну ночь. Брат Пепе всю свою жизнь прожил в Мехико и Оахаке; Пепе знал, что только такой сумасшедший, как святой Игнатий Лойола, был готов пожертвовать своей жизнью, дабы уберечь от греха одну проститутку на одну ночь.

Ступив на усыпанный перьями асфальт, чтобы поприветствовать молодого американского миссионера, брат Пепе напомнил себе, что даже паломничество может оказаться мартышкиным трудом, если его совершает глупец.

– Эдвард – Эдвард Боншоу, – сказал Пепе схоласту.

– Мне нравится Эдуардо. Это что-то новенькое – почему бы нет! – ответил Эдвард Боншоу, ошарашив брата Пепе тем, что неистово прижал его к себе.

Пепе был очень рад подобным объятьям; ему понравилась неподдельная экспрессивность американца. И Эдвард (или Эдуардо) немедленно начал объяснять свое латинское высказывание. Пепе был удивлен, узнав, что «не уступая ветрам» – шотландское изречение, не имеющее отношения к религии, разве что оно протестантского происхождения, предположил брат Пепе.

Молодой человек со Среднего Запада был определенно позитивной личностью с общительным веселым нравом – с личным обаянием, решил брат Пепе. Но что подумают о нем остальные? – спрашивал себя Пепе. По мнению Пепе, остальные веселостью не отличались. Он подумал об отце Альфонсо и отце Октавио, а особенно о сестре Глории. О, как их шокируют подобные объятья – не говоря уже о попугаях в пальмах на смешной гавайской рубашке! – подумал брат Пепе, хотя его она вполне устраивала.

Затем Эдуардо – как предпочел зваться уроженец Айовы – захотел, чтобы Пепе посмотрел, какому насилию подверглись его сумки, когда он проходил через таможню в Мехико.

– Только гляньте, что за кавардак устроили они с моими вещами! – взволнованно воскликнул американец, открывая перед Пепе свои чемоданы.

Для пылкого нового учителя не имело значения, что прохожим в аэропорту Оахаки были видны его развороченные вещи.

Пепе подумал, что, должно быть, в Мехико проверяющий таможенник не без чувства мести распотрошил сумки пестро одетого миссионера, обнаружив в них такую же нелепую одежду запредельных размеров.

– Такие элегантные – должно быть, новый папский выпуск! – сказал брат Пепе молодому Боншоу, указывая на дополнительную партию гавайских рубашек в маленьком развороченном чемодане.

– В Айова-Сити это модно, – сказал Эдвард Боншоу, возможно в порядке шутки.

– Вроде как пыль в глаза для отца Альфонсо, – предупредил Пепе схоласта.

Это прозвучало неправильно; он, конечно, имел в виду «как бельмо на глазу» – или, возможно, ему следовало сказать: «Эти рубашки будут выглядеть для отца Альфонсо как соринка в глазу». Но Эдвард Боншоу его понял.

– Отец Альфонсо немного консервативен, верно? – спросил молодой американец.

– Это еще мягко выражено, – ответил брат Пепе.

– Мягко сказано, – поправил его Эдуард Боншоу.

– Мой английский немножко ржавый, – признался Пепе.

– Я поберегу вас от моего испанского, – сказал Эдвард.

Пепе было продемонстрировано, как таможенник нашел первый хлыст, потом второй.

– Орудия пыток? – спросил офицер молодого Боншоу – сначала по-испански, потом по-английски.

– Орудие благочестия, – ответил Эдвард (или Эдуардо).

«О, Господь милосердный, – подумал брат Пепе, – у нас появилась бедная душа, которая бичует себя, хотя нам нужен был не флагеллант, а лишь учитель английского!»

Второй чемодан был полон книг.

– Еще орудия пыток, – продолжал таможенник на испанском и английском языках.

– Дополнение к благочестию, – поправил офицера Эдвард Боншоу. (По крайней мере, флагеллант читает книги, подумал Пепе.)

– Сестры в приюте, среди них несколько ваших коллег-учителей, были очень впечатлены вашей фотографией, – сказал брат Пепе схоласту, который изо всех сил пытался упаковать в сумки свой попранный багаж.

– Ага! Но с тех пор я сильно похудел, – сказал молодой миссионер.

– Вроде, надеюсь, вы не заболели, – рискнул сказать Пепе.

– Воздержание и еще раз воздержание. Воздержание – это хорошо, – объяснил Эдвард Боншоу. – Я бросил курить, бросил пить, – думаю, нулевой алкоголь убавил мой аппетит. Я просто не так голоден, как раньше, – сказал фанатик.

– Ага! – сказал брат Пепе. (Теперь он заставил меня сказать это! – удивился сам себе Пепе.) Сам он никогда не употреблял алкоголя – ни капли. «Нулевой алкоголь» ни разу не убавлял аппетит брата Пепе.

– Одежда, плети, материалы для чтения, – подытожил таможенник на испанском и английском языках, глядя на молодого американца.

– Только самое необходимое! – заявил Эдвард Боншоу.

Боже милостивый, пощади его душу! – подумал Пепе, как будто дни, оставшиеся схоласту на этой смертной земле, были уже сочтены.

Таможенник в Мехико также поставил под сомнение американскую визу, которая имела временные ограничения.

– Как долго вы собираетесь здесь оставаться? – спросил офицер.

– Три года, если все пойдет хорошо, – ответил молодой айовец.

Здешние перспективы этого первопроходца показались брату Пепе неутешительными. Дай Бог, чтобы Эдвард Боншоу выдюжил хотя бы в течение шести месяцев миссионерской жизни. Айовцу понадобится больше одежды – той, которая будет ему впору. У него закончатся книги для чтения, и двух хлыстов ему не хватит – на те случаи, когда злосчастный фанатик испытает склонность к самобичеванию.

– Брат Пепе, вы водите «фольксваген-жук»! – воскликнул Эдвард Боншоу, когда оба иезуита направились к пыльному красному автомобилю на стоянке.

– Лучше просто «Пепе», пожалуйста, – сказал Пепе. – Можно не добавлять «брат».

Неужели все американцы восклицают по поводу очевидного? – спросил он себя, но ему положительно нравилось, с каким энтузиазмом реагировал на все молодой схоласт.

Кто, как не Пепе, человек, который сам был воплощением и поборником энтузиазма, подбирал этих толковых иезуитов, дабы управлять школой? Кто, как не он, ставил иезуитов во главе «Niños Perdidos»? А без добросердечной озабоченности такого радетеля, как брат Пепе, следящего за всем и вся, не появилось бы и приюта под названием «Дом потерянных детей» вдобавок к успешно работающей школе.

Но озабоченные, а в том числе и добросердечные, радетели могут оказаться рассеянными водителями. Возможно, в тот момент Пепе думал о читателе свалки; возможно, Пепе представлял, что он доставляет новую порцию книг в Герреро. Так или иначе, Пепе повернул не в ту сторону, когда покинул аэропорт, – вместо того чтобы направиться в сторону Оахаки и вернуться в город, он направился к basurero. Когда брат Пепе осознал свою ошибку, он уже был в Герреро.

Пепе плохо знал эти места. В поисках безопасного участка, чтобы развернуться, он выбрал грунтовую дорогу на свалку. Это была широкая дорога, по которой ездили только вонючие грузовики, медленно двигаясь к basurero или от него.

Естественно, как только Пепе остановил маленький «фольксваген» и сумел повернуть назад, обоих иезуитов окутали черные шлейфы дыма со свалки; горы тлеющего мусора и отбросов возвышались над дорогой. Можно было заметить детей-мусорщиков, лазающих вверх и вниз по вонючим холмам. Водителю приходилось быть бдительным, чтобы не наехать на мусорщиков – детей-оборванцев – и на местных собак. Запах, разносящийся вместе с дымом, заставил молодого американского миссионера зажать нос.

– Что это за место? Видение Аида с соответствующим запахом! Что за ужасный обряд совершают здесь эти бедные дети? – взволнованно спросил молодой Боншоу.

Как мы будем терпеть этого милого сумасшедшего? – подумал брат Пепе: благие порывы этого фанатика не произведут впечатления на Оахаку. Но Пепе сказал всего только: