Трон Знания. Книга 5 (СИ) - Рауф Такаббир "Такаббир". Страница 83

— Хлыст уже страдает. Такой жизни, как у него, радуются только дураки.

Кивнув, Адэр переступил порог. Дверь гулко хлопнула.

Эйра подошла к окну. Адэр сел в машину охраны: видимо, он не хотел афишировать свой приезд в столицу. Загудели двигатели, стражи распахнули ворота. Мигнув задними фарами, вереница автомобилей покинула двор, залитый светом фонарей.

Теперь можно позвонить в замок, уговорить Крикса приехать в Ларжетай, расспросить его о Рашоре и узнать, как продвигаются поиски сына Хлыста.

*

Три года назад Грасс-дэ-мор переживал тяжёлые времена: конфликт с «Миром без насилия», остановка предприятий с иностранным капиталом, продовольственная блокада. Финансовый, промышленный и социальный кризисы усугубляла непогода: дождь сутками лил как из ведра. Грязевые потоки хоронили каторжный труд строителей дорог, сносили в море прибрежные селения, смывали с полей плодородную почву. Ориенты с ужасом ждали, когда месиво из воды, глины и песка зальёт пещеры, и содрогались при мысли, что зимовать придётся в пустоши, под открытым небом.

Та зима была кошмаром не только для грасситов. В соседнем государстве — княжестве Тария — начался сущий потоп. Несмотря на трудное положение своей страны Адэр распорядился предоставить кров пострадавшим. И никто не задался вопросом, почему более пяти сотен тарийцев не пожелали вернуться на родину, когда последствия наводнения были устранены. Честно говоря, в то время было не до расспросов, у работников служб хватало забот: Адэр отменил закон о резервациях, и в Грасс-дэ-мор хлынули ветоны, климы и ориенты, сбежавшие от произвола Великого двадцать лет назад.

Работники миграционной службы выдали тарийцам документы, социальные работники оформили пособия, помогли в поисках работы. Детей поселенцев зачислили в школы, приписали к поликлиникам. И опять же никто не спросил: что вынудило бывших граждан чужой страны приспосабливаться к новым условиям, когда в княжестве их ждала привычная жизнь? Сами же тарийцы молчали.

Они бы молчали и по сей день, если бы Эйра — перед отъездом в Ракшаду — не вложила в папку с документами записку: «Пятьсот граждан Тарии променяли родину». Листочек попал Адэру на глаза, но он не придал ему значения: в Тезар тоже приезжают на неделю-другую, а остаются навсегда.

Когда Луга рассказал о своём участии в карательных операциях, проводимых властями Тарии, Адэр вспомнил о записке. Давнее, жгучее желание вернуть княжество в состав Грасс-дэ-мора вдруг стало реальным.

Выступить в суде согласились две сотни тарийцев. Защитник Луги отобрал двадцать человек, чьи свидетельства могли бы вызвать международный скандал: княжество Тария было членом «Мира без насилия», с аморальными явлениями в этом элитном мире позволено бороться только ненасильственными методами.

На протяжении нескольких часов свидетели рассказывали о буднях. О том, что нельзя приглашать гостей без разрешения главы местного совета. Нельзя из страны уезжать всей семьёй. На время отъезда члена семьи банковские счета остальных домочадцев замораживают. Письма приходят вскрытыми. В телефонной трубке раздаются щелчки. За доносительство выплачивают премию…

Свидетели рассказывали о личных несчастиях. У одних при загадочных обстоятельствах погибли родственники. У других исчезли соседи. Кто-то потерял друзей. В Тарии людям страшно говорить, страшно смотреть, страшно быть очевидцем каких-то событий. Страшно знакомиться и страшно расставаться.

Выслушав первую десятку свидетелей, главный судья объявил перерыв на неделю. Публика покидала зал оглушённая, подавленная. Корреспонденты строчили статьи, сидя на ступенях здания суда. Через час статьи полетят по телеграфу, и утром первые полосы газет запестрят кричащими заголовками. У Краеугольных Земель есть неделя, чтобы проникнуться и возмутиться.

Вроде бы всё шло так, как задумал Адэр, но Юстин Ассиз, прощаясь с Эйрой, обронил фразу: «Странно, что князь Тарий никак себя не проявляет». Это действительно казалось странным: ни ответных заявлений, ни опровержений.

Эйра шагала к стоянке, расположенной на краю площади. Куда теперь? В Мадраби или на строительство моста? Или провести эту неделю с Анатаном и его детьми? Следуя за ней, Мебо и Драго обсуждали жизнь в Тарии. По сравнению с цивилизованным княжеством отвергнутый Грасс-дэ-мор им казался раем. Талаш молчал. Возможно, ему был непонятен поступок Луги: истинные воины подчиняются командирам беспрекословно и даже под страхом смерти не выдают государственные тайны, истинные воины не думают о чужих жертвах и с готовностью приносят в жертву себя во имя Бога, державы и хазира.

— Госпожа! — прозвучал робкий голос.

Эйра оглянулась.

Скромно одетая женщина стушевалась. Потупила взор, замяла в руках тряпичную сумочку:

— Вы тайный советник Его Величества?

— Да.

Незнакомка сделала знак приятельницам, стоявшим в пяти шагах от неё, и вместе с ними сделала реверанс. Наклон головы, манера держать спину и руки выдала в женщинах служанок.

— Вы можете уделить нам пять минут?

Эйра прошла в сквер, обрамляющий площадь, опустилась на скамью, выгнутую дугой, и жестом предложила женщинам сесть. Разговор затянулся до позднего вечера.

Направляясь к машине, Эйра уже не думала, куда ехать: в Мадраби или на строительство моста. Она знала, чем займётся. Мысли, как гнойные раны, вызывали в душе лихорадку.

— Эйра, — промолвил Драго, открыв перед ней дверцу автомобиля. — Тебе нельзя это делать.

Она вздохнула: мужчинам никогда её не понять. Подозвала Мебо и Талаша и, глядя в хмурые лица, сказала:

— Я не хочу слышать от вас, что я могу делать или что не могу делать. Когда я что-то вам говорю, я хочу слышать два слова: «Да, Эйра». А когда я молчу, я хочу, чтобы вы тоже молчали. Всё ясно?

— Да, Эйра, — кивнули охранители и заняли места в машине.

— В ратушу, — произнесла она и прильнула лбом к стеклу, силясь охладить мысли.

*

— Мой отец часто ходил на собрания клуба читателей, — говорил свидетель, сильно волнуясь. Каждое слово давалось ему с трудом. Он проводил ладонью по коротенькой чёлке, опускал руку на трибуну и вновь тянулся к волосам. — Он любил читать. А ещё больше любил обсуждать книги. Сюжет, героев, всякое такое. А из меня слушатель никудышный, мне читать некогда, и в сюжетах я не понимаю. Читаю газеты, слушаю радио и всякое такое. А мой отец газеты не читал и радио не слушал. Он вообще жил там, в книгах. Иногда появлялся, чтобы поесть и всякое такое.

— Что случилось с вашим отцом? — не выдержал защитник.

— Они обсуждали книгу, в клубе, и мой отец сказал, что думает. Наверное, сказал плохо, потому что пришёл из клуба сам не свой и лёг спать. Ночью он обычно читает. Я не знаю, когда он спит. Днём, наверное.

— Что с ним произошло? — спросил защитник и сделал кистями рук вращательные движения, как бы говоря: быстрее, быстрее.

Свидетель пригладил чёлку; она уже лоснилась и блестела в свете люстры.

— На следующий день я пришёл с работы, а отец говорит: кто-то дёргал заднюю дверь. Он закрыл её на все замки и подпёр шваброй. Через день ему показалось, что за окнами следят, и он задёрнул шторы. Я подумал: всё, зачитался. Даже не хотел отпускать его в клуб. Но он больше никуда не ходит, а ему надо общаться. И я отпустил.

Защитник направил указательный палец в потолок:

— И?..

— Он ушёл и не вернулся, — вздохнул свидетель. — Соседка нашла в мусорном баке его сумку с книгами. Он бы никогда их не выбросил. В клубе сказали, что такого не помнят. А когда я сказал, что он пропал, они все быстро разошлись. В участке правопорядка приняли моё заявление, но ни разу не позвонили. А когда я пришёл сам, во всём обвинили меня и…

Расширив глаза, свидетель умолк на полуслове.

Публика крутила головами, поднималась волной: от задних рядов к передним. По проходу между рядами шёл солидный человек средних лет, облачённый в светлый костюм, будто он явился не в суд, а на праздник. Репортёры дёргали чехлы, но достать фотокамеры не решались.