Кареглазка и чудовища (СИ) - Наседкин Евгений. Страница 27

— Отстань, дура! — я осознал, почему вызываю у всех отвращение — они воспринимали меня сугубо как выродка, человека самого низкого класса, отравленного токсинами человеческого мяса. — Не знаю ничего. Что за манеры?

Видать, такой ответ ей пришелся не по душе, так как она подхватила со стола штатив для пробирок и швырнула в меня. Не успев уклониться, я застонал, когда он врезался в грудь.

— Значит, сдохнешь! Я знаю, что ты был с Мчатряном, — она взмахнула перед моим лицом старой фотографией, забранной мной у майора, и спрятанной в тетради.

Черт! Естественно, она знает Мчатряна, знает его почерк, возможно, даже знает, как было сделано это фото… как получилось, что теперь у нее столько доказательств, что не отвертишься?

А Крылова уже тянулась за тяжелым микроскопом… я рванул к ней, и схватил за руки. Пока она вырывалась, я прижал ее к столу, зажав ее ноги своими — как танцор ламбады. Жасминные ароматы волос, шеи, тела обволокли мой неокрепший разум… мельком я снова увидел это фото на столе, и понял — я все понял.

Блондинкой на фото БЫЛА ОНА! И я пропустил удар в промежность. Мне было очень больно. Ниже пояса, Бро!

****

Пока я приходил в себя на холодном кафельном полу, сбежались почти все, кого я здесь знал: Горин, Сидоров и Свинкин, выглядевший, словно с него сняли лицо — в наказание за мою бесконтрольную прогулку. Как они так быстро добрались, даже не представляю — я предполагаю, что полковничья жена в самом начале нашего разговора нажала какую-то тревожную кнопку.

Меня препроводили в какое-то мрачное помещение, и Сидоров, сначала принятый мною за добродушного здоровяка, оказался совсем не таким — то подставляя мою голову под дверь, то толкая на выступы. В комнате с грубо оштукатуренными стенами стоял крепкий табурет, над которым висели петли, в углу — приоткрытый ржавый шкаф, из которого выглядывали щипцы.

Все это время полковник шел рядом и молчал, лишь когда я был брошен на табурет, он заговорил.

— Гриша, двигаясь по пути зла, добра не достичь. Если тебе есть, что сказать — пора это сделать.

Будут бить, будут пытать, будут делать больно, — осознал я с ужасом. Сразу признаюсь, чтоб не было недопонимания — я совсем не герой, и не персонаж какого-нибудь древнего шпионского боевика. Я очень плохо отношусь к боли, не люблю ее терпеть, и само предвосхищение пыток наполняет мои штаны мочой — уж не обессудьте. Партизан — это не про меня.

— Сказать правду не так страшно, как кажется, — сказал Горин, зачем-то кивая конопатому лейтенанту за моей спиной. — Правда очищает — это путь к катарсису.

Сидоров задрал мои руки за спиной, вдевая в петли, и я почувствовал, как натягиваются веревки. Мое не зажившее тело ответило адской болью…

И тут меня озарило. Ведь это, фактически, был единственный приемлемый выход из скверной ситуации. Раньше я боялся рассказать правду, так как не был уверен в своей безопасности. Но сейчас… я должен продать информацию подороже, стать ценным свидетелем, дать нужное им в обмен на жизнь. А возможно, и на благополучие — Новый Илион мог одарить многими благами. И даже если не так — больше не было другого выхода.

— Я готов. У меня есть, что сказать, — сообщил я. — Илья Андреевич, я приношу искренние извинения — но мне действительно нужно было разобраться в своей голове. Что было реально, а что — фантазия. Те дни в Межнике — они были насыщенными.

Я заглядывал ему в глаза, сделав преданное лицо, и, казалось, сыграл эту роль неплохо. Горин отечески улыбнулся и потрепал меня по щеке — ненавижу такое!

— Хорошо, сынок. Надеюсь, что у тебя будут для нас хорошие новости, — он повернулся к Сидорову. — Степа, звони Ашотовне, пусть приготовит обед, и передаст бутылочку коньяка, — и снова вернулся ко мне. — Отдохни, через полчасика встретимся.

Так и было — я отдыхал, и совершенно не нервничал, изводя желудок до язвы. Конечно, ведь ситуация была совершенно безобидной. Очень смешно, полковник…

****

Мы покушали в офицерской столовой, хотя у меня кусок в рот не лез. Я заставлял себя — запасы энергии никогда не помешают. И рассказал обо всем, что знал. Помимо, естественно, моей роли в смерти кавказца.

Иногда полковник с женой задавали уточняющие вопросы. Только Сидоров хомячил за обе щеки, как будто никак не реагируя.

В столовой пополнился список моих знакомств: нас обслуживала «войсковый кашевар» — главная повариха Крепости Наталья Ашотовна. Видать, Горин ей доверял. Она была неплоха — простенькое зеленое платьице подчеркивало, какие у нее широкие бедра, полномерные ягодицы и большая грудь, при этом, она не была толстой, скорее — слегка полненькой. Такой, ухоженный вариант жгучей брюнетки за тридцать. Она заинтересованно поглядывала, что было мной замечено, и приветствовалось моими улыбками.

Ах да, чуть не забыл — дополнительными участниками мероприятия стали командирский кот Оскар и мой Цербер — его привела Елена Ивановна. Мое чудище сидело более-менее смирно, заколдованно уставившись на стол, и иногда получая оттуда обглоданные ребра. Что меня возмутило — пес был с мордой, разукрашенной женской косметикой. Ну, ладно, чокер на шее — посмертный подарок Тани… честно, я и его бы снял — не подобает адскому животному такая няшность. А разукрашивать бедную собаку по типу проститутки — это вообще перебор!

И Горина, и Кареглазку заинтересовали монахи с Фонтанной площади — оказалось, так она и называлась. Но, главным откровением стал дипломат, за которым велась охота.

— Илья, это Ковчег! — возбужденно сказала Крылова.

Он скептически щурился и почесывал красноглазого белого кота.

— Он что — в дипломате? Ты так это представляла?

— В дипломате что-то есть, — настаивала она. — Подумай сам. Те люди сбили самолет, и охотились за Артуром. И они охотились за его красным кейсом. Но появился Менаев, и забрал кейс. Спрятал. Я думаю, он до сих пор в школе. И нам нужно срочно его забрать.

Горин отложил вилку с ножом и откинулся на широком, царском стуле, поглаживая Оскара.

— Мне уже надоело гоняться за неопределенностью. Это все чушь. Откуда мы знаем, что он, — и полковник бестактно тыкнул в меня грязным жирным пальцем. — Что он нам не врет?

Я сделал вид оскорбленного праведника, а Кареглазка надула чудесные губки.

— Он покажет, где кейс. Полетит с нами, и проведет тебя за руку. Верно, Гриша?

Мои брови взметнулись вверх.

— Да я ногами едва хожу. Зачем я вам — как балласт?

Полковник раздраженно ухмыльнулся, выпустив кота прогуляться.

— Меня не надо за руку вести. Пусть сам и принесет.

От этой наглости я замер вместе с ребрышком, которое было наполовину скрыто у меня во рту.

— Ребята, я вообще не с вами. Я покажу где — и это мой добрый поступок. Все, чао-какао.

Повариха поставила на стол мороженицы, и улыбнулась — я ответил взаимностью, хотя настроение испарилось. Горин достал сигарету без фильтра и смачно закурил, наполнив помещение чадом. Его квадратная рожа повернулась ко мне.

— Здесь, в Горноречье, моя зона ответственности. Я здесь — единственный представитель власти. И хотя вы, выродки и бомжи, каждодневно убиваете друг друга и поедаете, только я могу это делать законно, — он кивнул поварихе, и она налила ему узвар. — Ты полетишь, и сделаешь все, что будет нужно. А потом, даю слово офицера, ты будешь свободен. Останешься в Крепости или уйдешь — это будет твой выбор.

Он искоса глянул на жену.

— Лена, это в последний раз. Мы здесь выживаем, а не занимаемся ерундой. Мир изменился… природа самоочистилась. Хватит жить прошлым.

Кареглазка промолчала, хотя было видно, что ей есть, что сказать. Я, не пережевав, проглотил кусочек мяса и отдал кость Церберу — там еще осталось. Встретился с Леной глазами — в этот раз она не была злой. И тоже отдала собаке недоеденный кусок. Лишь Сидоров был прожорливым чревоугодником, не оставив после себя ничего. Откуда он берет аппетит, когда кусок в горло не лезет? Это дивное местечко с каждым разом радовало все меньше.