Тени таятся во мраке (СИ) - Чернов Александр Викторович. Страница 3

Сам же русский Государь в подобных вопросах ранее всегда выступал скорее как заинтересованный любитель, но никак не как деятельный генератор профессиональных идей. Сейчас — совсем иное дело. И еще два объективных момента: все эти неожиданности посыпались, словно из рога изобилия, с момента появления Банщикова в Зимнем дворце. Кроме того, в наших личных беседах Михаил Лаврентьевич выказывал абсолютное понимание всего, что потребовано царем. Именно глубокое понимание и единомыслие, а не покорное согласие исполнителя…»

«Блин! А Василий и тут как в воду смотрел. Все-таки, герр кайзер та еще устрица, и сцена у одра бабушки Красной шапочки, не обошлась без классной режиссуры. Талант наш Вилли, ничего не попишешь. И он действительно вознамерился меня «колоть». На Пауля тут пообижаться можно лишь для вида, кто бы сомневался в том, ради чего он бисером сыпал. Но и его мы попользовали очень душевно — Готландский договорчик тому красноречивый свидетель.

Ну, что ж, значит, действуем по плану «Бэ»: валим все на Петровича. Он у нас теперь новоявленное военно-морское светило, коему все мы в рот смотрим. А я, грешный, лишь передаточное звено, ведь на первых порах Руднев права прямого обращения к Государю не имел, а пускать свои идеи по инстанции опасался. Вот и воспользовался моим светским успехом. Легенда на какое-то время вполне удобоворимая. Во всяком случае, даже если Вилли и не поверит до конца, прятаться за нее по-первости можно будет.

Слава Богу, что перед отъездом в Питер, Вася меня проинструктировал на случай чего-то подобного. Вот ведь — голова! И школа. Что тут скажешь…»

— Остается, пожалуй, лишь поблагодарить Пауля за столь лестную оценку моих скромных дарований, — широко улыбнулся Вадим, — Хотя само это письменное следствие нашей дружеской болтовни, не скрою, заставляет кое о чем задуматься. Но, все-таки, Ваше величество, большинство из тех нововведений, на которые пошел наш флот, — это следствия таланта, если не гениальности, моего командира, адмирала Руднева. А я всего лишь ревностно следил за скорейшим исполнением августейшей воли. Так что в моем активе, пожалуй, только ряд небольших побед над столичной бюрократической рутиной.

— Об этом я тоже осведомлен. Причем самим Вашим Императором. И не вздумайте обижаться на умницу Пауля. Его дружеские чувства к Вам вполне искренни. А данное письмо — не более, но и не менее, чем исполнение моего приказа.

Не скрою, Михаэль, Вы меня заинтересовали с самой первой встречи у Готланда. Поначалу я счел Вас очередной никчемной игрушкой моего излишне увлекающегося кузена. Но позже, обдумав те несколько фраз, которыми вы невзначай обменялись с Государем, равно как и то, что во время той встречи он сам меня многим удивил, я оценил Вас иначе. Те Ваши замечания о моторах Ховальда и Кёртинга, а также настойчивость в вопросе доработки Круппом «Форели», заставили меня серьезно призадуматься. Ведь, в конце концов, до Вашего появления в Царском Селе, главным-то советчиком у Николая Александровича в военно-морских вопросах был кто? Не знаете?

Это был… — Я!

И я, между прочим, достаточно ревнив и проницателен, чтобы понять, что между царем и мною появился кто-то третий… — Вильгельм ехидно прищурился, оценивающе оглядев Вадика с ног до головы, и елейным голоском добавил, — С соперниками же я разбираюсь просто. А Вы не хотите ли узнать — как именно? — напустив на себя грозно-оскорбленный вид, Вильгельм энергично погрозил Банщикову пальцем.

— Боже упаси, Ваше величество…

— Ну, хорошо. Будем считать, что Его и меня Вы уговорили, любезный. Пока… — внезапно раскатисто расхохотался Экселенц, — Что? Страшно стало? Вот то-то же.

А по поводу качества и количества реформаторской активности у моего обожаемого кузена… Мне, для того, чтобы с вниманием относиться к Вашему мнению, достаточно, что Вы, мой дорогой Михель, «всего лишь» все эти новшества поняли, приняли, и со всем этим согласились. Вы прошли определенную «рудневскую школу», научившись смотреть на флотские и кораблестроительные вопросы под несколько… э-э-э… неожиданным для многих углом зрения. Разве не так, мой дорогой?

— Ну, в некотором смысле, пожалуй, возможно, Вы и правы, Ваше величество… — расплывчато попытался отползти от скользкой темки Вадик, убедившись в том, что его августейший собеседник ни на йоту не поверил в их с Василием красивую сказочку. Увы, теперь ему оставалось лишь тупо стоять на своем. В памяти невольно всплыли пикантные подробности памятной первой встречи с адмиралом Макаровым на Транссибе. Только вот уровни ответственности и возможных последствий сейчас были несколько иными…

— «В некотором смысле, пожалуй!..» Не прибедняйтесь, юноша! — Вильгельм стрельнул в Вадима колючим, холодным взглядом, — Или Вы думаете, что Император не имеет права рассчитывать на откровенность человека, которого он пожелал приблизить к себе? Тем более, насколько я знаю, и не только от Гинце, Вы, мой любезный Михаэль, являетесь убежденным сторонником русско-германского альянса. Как и Ваш командир и адмирал, кстати. Разве не так?

— Вот в этом Вы совершенно правы, Ваше…

— Я — ВСЕГДА прав! Таков мой крест. И долг перед Господом и народом… — прервав Вадима, Вильгельм взял краткую паузу, вздохнул, и театрально закатив глаза, подытожил — Так что не вздумайте упорствовать. Раньше Варшавы я Вас не отпущу, и не надейтесь. А если уж хотите совсем откровенно…

Экселенц задумчиво засмотрелся куда-то вдаль, где за стеклом вагонного окна, подсвечивая бегущую мимо стену густого хвойного леса, сквозь легкие облака и дымку пробивалось весеннее солнце, после чего с грустью в голосе продолжил:

— С некоторых пор я безумно завидую Вашему государю, Михель. И не потому вовсе, что он так блистательно победил мерзких япошек, и накрутил тем самым ухо старому интригану — Джонни Буллю. Просто эта война вознесла на достойные их места стольких храбрых и талантливых офицеров, отсеяла стольких никчемных, выслуживавшихся выскочек и посредственностей…

Мне даже за двадцать лет безупречной мирной селекции не сделать подобного на моем флоте! Только война, только настоящая, бескомпромиссная, смертельная схватка с сильным и коварным врагом, отделяет зерна от плевел, а сталь от шлака и шихты. И чем дольше длится мир, тем больше неприятных сюрпризов стоит ждать от разучившихся и расхотевших воевать генералов и адмиралов. Тем труднее пробиваться наверх, сквозь стену Куропаткиных и Старков, подлинным талантам. А ведь они есть, их нужно лишь найти! Увы, война для этого — единственный эффективный механизм.

Возьмите вот, хоть ваш пример. Ваш «Варяг»! Один бой выдвигает сразу несколько выдающихся людей! Руднев, Балк… Вы, Михаэль. Да — я вполне откровенно так говорю на Ваш счет. Только не возгордитесь, ради Бога. Ибо, молоды еще для этого смертного греха. Вы действительно способны очень далеко пойти, молодой человек…

Поверьте, германский Император умеет разбираться в людях. И далеко не каждого желает видеть в числе своих друзей…

А сейчас, пойдемте-ка в салон. Я ужасно хочу курить. После чего поговорим об этих бумагах, чертежах и о…

Так… это еще что за гвалт!?

Из-за дверей доносилось яростное собачье гавканье, какой-то жуткий, звериный вой, крики, шум и истошный женский визг. Там творилось нечто, явно, не шуточное…

***

Когда Вадиму с грехом пополам удалось высунуть нос из-за спины Его величества, прямо с порога зычно гаркнувшего: «Что тут за балаган, черт вас всех подери!», да так и оставшегося стоять столбом в дверях под впечатлением от зрелища развернувшейся перед ним эпической битвы в вагонном проходе, эта самая битва уже практически угасла. Но ее действующие лица и исполнители все еще находились на своих местах.

Любимый кобель кайзера, Дахс, черно-палевой масти крупный, упитанный такс, тоскливо поскуливая и слизывая с носа капельки обильно выступающей крови, втиснулся крупом под ноги своему хозяину. Канцлер Бюлов, гофмейстерина, и братья Эйленбурги, вытянувшиеся, словно гренадеры на имперском смотру, кто как мог, вжимались задами в стенки, пряча руки в карманах или за спинами. А в самом конце коридора, укрывшись за расправившим плечи «а-ля поручик Ржевский» Великим князем Михаилом, с перепугано-несчастным выражением на лице, замерла единственная и любимая дочь Его германского величества — Виктория-Луиза.