Механические птицы не поют (СИ) - Баюн София. Страница 59
Уолтер закрыл глаза. Сейчас ему как никогда было необходимо самообладание.
В кабине он сам стянул черный балахон и, опираясь на доктора Харриса, лег на полукруглый стол.
Доктор Харрис — высокий мужчина в тяжелых очках с толстыми стеклами, с длинными зачесанными назад сизо-седыми волосами наверняка был совсем мальчишкой, когда учился у Рейне.
«Должен был видеть Иви, первую механическую «птицу»… интересно, были ли у нее золотые глаза», — отстраненно подумал Уолтер, все глубже погружаясь в теплую и густую отрешенность.
Он не слышал голоса доктора Харриса, металлического звона инструментов, не чувствовал укола в здоровую руку.
— Считайте от ста до одного, мистер Ливрик, — донеслась до него настойчивая просьба.
— Сто. Девяносто девять. Девяносто восемь… — начал Уолтер, не открывая глаза.
— Уолтер, зачем ты это делаешь? — раздался рядом голос Джека. Уолтер вздрогнул, но не ответил. Сознание медленно заволакивал туман. — Я пытался тебя спасти! Я хотел, чтобы ты был жив и счастлив, а вместо этого ты повторяешь мои ошибки! Откажись, пока не поздно, прошу тебя…
«Я калека, ты слышал доктора Севинжа. Рука двигаться не будет, даже если ее не отнимут сейчас», — про себя сказал он, надеясь, что брат услышит и отстанет.
— Семьдесят шесть… семьдесят пять…
— Найди другого врача, не слушай этого Севинжа! Клирикам плевать на тело, им вообще на все плевать!
— Шестьдесят восемь… шестьдесят семь…
— Уолтер! — в голосе Джека все отчетливее звенела паника.
Мир погас в один момент. Уолтеру показалось, что он соскользнул с края пропасти и после нескольких секунд полета упал в теплую черную воду, без остатка заполнившую сознание.
И голос Джека затих.
…
Уолтер пришел в себя от резкого запаха крови и визга бормашины. Несколько секунд потребовалось, чтобы понять, что он не чувствует боли. Он инстинктивно попытался пошевелить левой рукой, но ничего не вышло.
Сначала ему показалось, что весь ужас, испытанный в этот момент, сжат в маленькой ледяной точке в груди — словно кто-то вбил гвоздь. Но через пару мгновений, когда разум осознал то, что первым поняло тело, точка взорвалась, захлестнув ужасом, как морской водой. Уолтер попытался дернуться — и не смог.
Наркоз продолжал действовать. Он не чувствовал боли, не мог двигаться, но сознание вернулось и с каждой секундой становилось все четче.
«Нет! Пожалуйста, нет!» — бестолково бились в сознании слова, ища выход наружу.
— А я говорил тебе — откажись, — горько сказал Джек, и Уолтер почувствовал невозможное прикосновение холодной руки ко лбу. Он по-прежнему не мог открыть глаза и не чувствовал ничего, кроме прохлады его пальцев.
«Я не мог… как я мог, разве ты не сделал бы того же ради Кэт?»
— Ты знаешь, на что я пошел ради Кэт, — глухо ответил он. — И знаешь, где я теперь оказался. Хочешь такой же судьбы? Ты еще не понял, чем тебя поили в тюрьме?
«Нет».
— Ты понял, Уолтер. Просто не признался себе в этом. Я знаю, как легко сорваться, поддавшись любви. Сначала ты целуешь ее и забываешь себя, потом вокруг только кровь и страдания, а потом на твоей шее затягивают петлю, а ее нет рядом. Нигде нет.
В воздухе разливался тошнотворный запах нагретого металла и спирта. Доктор Харрис работал молча, только его ассистентка иногда что-то тихо ему говорила. Уолтер почувствовал, как нарастает паника. Крик не мог вырваться из сжавшегося горла, вытечь из плотно сомкнутых губ.
— Не надо. Не бойся, — неожиданно тепло сказал Джек, и он почувствовал, как ладонь спустилась чуть ниже и легла на глаза. — Все будет хорошо. Не будет боли, и страха тоже не будет, только белый свет и птицы, поющие за окном…
«Я не хочу умирать!»
— Ты не умрешь. Ты не умер во Флер, не умер в тюрьме и не умрешь сейчас. Обещаю тебе, Уолтер, ты будешь жить долго. Помнишь, ты в Лигеплаце подумал, что я прожил свою и твою жизни? Ты не прав. Это ты проживешь обе жизни — мою и свою.
«Джек…»
— Все будет хорошо. Не бойся. Спи, Уолтер.
«Не могу», — беспомощно ответил он, чувствуя, как от запаха крови к горлу подкатывает желчь.
— Тебе так страшно, — пальцы сдавили виски. — Заберу страх себе. У меня много страха и боли, Уолтер. Они заперты в подвале моего светлого дома на горе, заперты на сотню замков, и ключи я бросил в море… и твои будут там. Они не тревожат меня. И тебя… больше не потревожат… В дыму мирских дорог, в их липкой паутине иду Я. Мир в душе моей, миром полны мои ладони и сам я — мир…
Уолтер не сразу узнал молитву, которую Бекка читала Эльстер на дирижабле. Он и не думал, что запомнил эти строки.
— И в воздухе моем — Мир, прохладный ручей, омывающий сердце. Я сплю, и да продлится мой сон, пока раны не будут исцелены и душа не станет незапятнанным белым шелком…
Уолтер не понял тогда, но ясно осознал сейчас — Бекка читала Колыбельную Уходящим, одну из множества молитв, предназначенных для тех, кому требовалось облегчить последние страдания.
Но голос Джека уносил за собой, все дальше, все вернее, словно теплый, ласковый прибой. Словно и правда чистая вода лилась на истерзанное тревогами сердце. Он никогда бы не подумал, что сможет уснуть в такой момент, но спустя несколько минут Уолтер лишь сквозь сон чувствовал прикосновения Джека и слышал его отдаляющийся голос.
«Спасибо…»
— Во сне нет ни боли, ни смерти, ибо только Сон милосерден…
…
Уолтер пришел в себя в абсолютной темноте и несколько секунд безуспешно пытался открыть глаза, но потом оставил попытки. Он не чувствовал ни боли, ни страха — рука от плеча была словно заморожена. По телу разливалась свинцовая слабость.
«Ну вот и все», — со смесью тоски и облегчения подумал он.
Джек молчал, но кто-то гладил его по волосам и легко касался лба. Пальцы были тонкими и теплыми. Уолтер не сразу понял, что не только чувствует прикосновения, но и слышит голос, кольнувший сердце облегчением.
Эльстер тихо пела незамысловатую колыбельную на кайзерстатском. Не молитву, а простую песенку для детей. Слова мягко касались сознания, усмиряя взметнувшуюся было тоску.
— Ночь заглянет в дверь мою,
Тишину я разолью,
Тишиной наполню дом!
Лунный свет как серебро,
Небо — синее стекло,
Мир укутан теплым сном.
«Кто пел тебе колыбельные?» — мелькнула первая мысль.
«А говорят — механические птицы не поют», — пришла следом вторая.
Голос у нее был совсем тихий, ритм колыбельной простой, но песня обладала удивительной властью. Не такой, как молитва Джека — в ней не было магической, гипнотизирующей силы, только какая-то доверчивая искренность, перед которой невозможно было устоять.
— Спит на ветке соловей,
Спят деревья, спит ручей,
Ровно дышит целый мир!
Засыпай скорей и ты,
Пусть прекрасны будут сны,
В мире синем, как сапфир…
Он не заметил, как снова заснул, и ему снилась восхитительная, синяя пустота.
…
Когда Уолтер проснулся в следующий раз, вокруг царил серый полумрак. Казалось, он находится в грозовом облаке — тусклый дневной свет с трудом проникал сквозь затемненные стекла. Кажется, он был не в комнате Единения, а в палате.
Впрочем, лежал он на кровати, а не на больничной койке, а напротив стояло кресло.
— Ты проснулся! — Эльстер, дремавшая у него под боком, вскочила с кровати. — Погоди, я сейчас…