Только так. И никак иначе (СИ) - Перепечина Яна. Страница 16

Но это было уже потом, после. А тогда запыхавшийся Паша вернулся заполночь в госпиталь, потайными ходами, известными всем или почти всем пациентам, пробрался в своё отделение и на подступах к палате был остановлен соседом, добродушным весёлым лысым дядькой, который его, пацана, опекал и помог незаметно сбежать из режимного госпиталя, даром что был бывшим разведчиком.

Сосед под локоток увёл его в дальний тихий холл и под сенью монстер и диффенбахий сообщил ему, что Гуля, оказывается, разговаривала с его лечащим врачом. Это слышал ещё один больной. И доктор подробно объяснял ей, какая серьёзная операция предстоит Паше, и как долго тому придётся восстанавливаться, и что велик риск остаться инвалидом. Врач говорил и говорил о том, что Паше будет очень нелегко, и о том, как нужна ему будет поддержка близких. А Гуля, оказывается, слушала его и думала, что пора бросать не оправдавшего возложенных на него надежд, так и не понявшего, какое редкое счастье выпало на его долю в её, Гулином, лице мужа, который вдобавок может в любой момент стать обузой. И бросила.

Паша тогда долго привыкал к одиночеству, и никак не мог поверить, что хорошая девочка Гуля оказалась такой расчётливой и... и не другом оказалась, не тылом... А так... проходным вариантом... Операцию, кстати, ему так и не сделали – вмешался старенький доктор, светило, который начинал оперировать ещё на войне. Качая седой головой над рентгеновскими снимками Паши, он категорично заявил:

- Резать не дам! Ему двадцать три года всего, он с этой болячкой сам справится. - И не дал, прописал гимнастику, силовые упражнения, массаж, плавание и много ещё чего. Паша тогда был бы счастлив, если б не Гуля. А так ему было почти всё равно, хотя доктору он был благодарен, конечно.

Он ещё зачем-то пытался всё склеить, взял на работе путёвки в ведомственный дом отдыха на море и позвал с собой Гулю. Она легко согласилась, хотя они тогда уже не жили вместе больше трёх месяцев.

Но из отдыха ничего не вышло. Вернулись домой они раньше срока уже окончательно чужими людьми. В его жизни бывшая жена ещё появлялась неоднократно. Иногда из этих встреч получались настоящие анекдоты, которые вполне можно рассказывать друзьям под шашлычок и хорошее вино и наслаждаться их дружным хохотом. Но почему-то не хотелось рассказывать, а хотелось забыть, как страшный сон.

Отчего-то Гуля считала его непроходимым тупицей. «Было за что, наверное», - думал он в минуты самобичевания. Так это или нет, но Гуля то заявляла, что хочет шубу, а Паша обязан ей обновку предоставить, бывший муж, всё-таки. То звонила в пять утра, рыдала в трубку и требовала, чтобы он, Рябинин, срочно встал из своей тёплой постели и нашёл её загулявшего бойфренда. А кто должен искать, как не он?! Не чужой же человек!

Но апофеозом Гулиной уверенности в его то ли безграничной тупости, то ли полной оторванности от жизни, стала их встреча через восемь месяцев после возвращения с юга. Тогда Гуля, вздыхая и напустив на себя загадочной грусти, вдруг заявила ему, что беременна и что отцом ребёнка является он, Паша.

Тут Рябинин неожиданно понял, что устал позволять бесконечно делать из себя дурака, и решительно заявил, что их, конечно, связывали отношения, которые теоретически могли бы привести к беременности. Однако ввиду того, что вышеуказанные отношения благополучно завершились более восьми месяцев назад, а последствия этих отношений до сих пор не видны глазу даже под тесным платьицем Гули, он данному ребёнку, если тот вообще существует, конечно, явно никто. Гуля, привыкшая к бесконечному всепрощению и исполнению всех желаний, выслушав эту тираду, страшно разозлилась. Она долго пугала Пашу всеми карами небесными, кричала и бесновалась. Но ему было уже всё равно. Глупый наивный лосёнок исчез, Паши Рябинина не стало, зато на свет появился Павел, которого с тех пор никто почему-то Пашей и не звал, кроме мамы, конечно, несмотря на то, что сам он об этом никого не просил.

Теперь он жил один. Хотя его, чему ж тут удивляться – молодой, да симпатичный, да деньги зарабатывать умеет, да умный, да руки золотые, да скромный (скромный, скромный, ведь это не он сам про себя такой список безусловных достоинств составил) – сватали все, кому не лень: и друзья, и коллеги, и мамины закадычные подружки Алла Андреевна и Татьяна Евгеньевна. Каждый считал своим долго найти "бедному, пострадавшему" Павлу "подругу жизни". И все удивлялись, почему Павел помощь решительно отвергает. В конце концов, нежелание жениться списали на "сердечную травму" и понемногу отстали, чему сам "сердечно травмированный" был несказанно рад. Хотя не покидала его тревожащая, ноющая мысль, что всё не так.

После обеда Павел вспомнил:

- Наташ, забыл вам сказать, завтра приезжают реставраторы дальше дом в порядок приводить. Их четверо, они чудесные дядечки, вам обязательно понравятся. Но хлопот, конечно, прибавится. Всё-таки кормить надо будет целую ораву мужиков, - он улыбнулся, глядя в её растерянное лицо. – Да не переживайте вы так! Нам разносолы не нужны. Продукты я могу покупать, чтобы вам тяжести таскать не приходилось, вы мне только списки составляйте.

- Хорошо, - хрипло ответила Наталья, прокашлялась и повторила, славно улыбнувшись, - конечно, Павел Артемьевич. Не волнуйтесь. Мы поладим, я думаю.

- Вот и отлично, - чрезвычайно довольный, Павел стащил со стола свежую котлетку, демонстративно покачав головой и поцокав языком – вкусна, мол, – и отправился наверх, дальше разбирать чердак.

Наталья ушла сразу после ужина. Павел настоял, чтобы питалась она у него. По мере того, как он привыкал к фрёкен Наталье, ему стало казаться, что она живёт трудно. И теперь он пытался подкормить её и не отпускал до еды. Ели они почти вместе, прямо на кухне, за столом, стоявшим у большого окна.

В этот вечер Наталья была задумчива, по большей части молчала, глядя в темноту за окном. Павел с разговорами не приставал: деликатничал. Понимал, что жизнь у его помощницы несладкая, но с расспросами не торопился. Ждал, когда сама захочет рассказать. Вместо разговоров, он уминал Натальины голубцы и грустил, думая о Фреде. Вечерами, за ужином, ему становилось особенно муторно.

Фредька был деликатным попрошайкой. Когда Павел ел, он усаживался рядом, клал бородатую морду на колени хозяину и затихал. Со стороны картина могла показаться до крайности умилительной. Ну, как же, хозяин ест, а собака преданно сидит рядом, нежно пристроив голову. И только Павел знал, что в этот момент Фред сильно давит мордой ему на ноги, изо всех сил напоминая о себе. Подцепит Павел кусок вилкой, поднимет – давление ослабевает, Фред надеется, что кусок этот ему. Донесёт хозяин вилку до рта – сильнее давит собака. Как же ты, хозяин? Что же это ты так бессовестно обманул мои надежды? Ни ворчать, ни тем более лаять, выпрашивая кусочек, Фред себе не позволял. Так и сидел, то надавливая, то отпуская. Почему родилась такая привычка, Павел не понимал. Собаку со стола он никогда не кормил, но Фред, как только дорос до того, чтобы сидя класть голову на колени, стал попрошайничать, и отучить его от этой привычки Павел так и не смог. Да и не очень хотел, наверное. А теперь Фреда нет… Рука искала и не находила лобастую башку ризена. Так и зависала на секунду в пустоте…

Доев, Павел вздохнул, поблагодарил свою помощницу за вкусный ужин, отнёс в раковину опустевшую тарелку и собрался было помыть её, но подскочила Наталья, оттеснила его от раковины:

- Я сама, Павел Артемьевич! – Павел улыбнулся благодарно и в очередной раз подумал, что приятно, когда о тебе заботятся, пусть и не от души, а по служебной необходимости.

- Павел Артемьевич! Вы свой термос с чаем забыли! – крикнула ему вслед Наталья.

- Ах, да. Спасибо, - Павел вернулся, взял термос, в котором брал на ночь чай. Любил он, когда не спалось, читать или пролистывать рабочие документы, попивая горячий чай. – Спасибо вам, Наташа. Моя жизнь под вашим чутким руководством становится очень организованной и упорядоченной.