Вдоль белой полосы (СИ) - Перепечина Яна. Страница 35

— Вот ты какой. Не ошиблась я в тебе. Рыцарь.

Никите не к месту вспомнилась девочка Манана из чудесного детского фильма про каникулы Петрова и Васечкина. Вспомнилась и её бабушка, сыгранная великолепной Софико Чиаурели: Кэти чем-то напоминала её. А ещё в ушах зазвучала песенка про рыцарей из этого же фильма. Всё это отвлекло его от того, что говорила Кэти. Она, казалось, заметила это, взяла его ладонями за лицо, заставив посмотреть на себя и жарко прошептала:

— Я хочу уйти от мужа. Он обижает меня, не любит, изменяет мне. Я не хочу, чтобы вся моя жизнь была такой. Я ещё молода и могу начать всё заново. С тобой. Помоги мне!

Конечно, она всё очень правильно поняла и просчитала, эта проницательная женщина. Он мог бы удержаться на краю, если бы знал, что она счастлива, что всё у неё хорошо, а флирт с ним — это просто блажь, игра. И удержался бы, хотя она и очень привлекала его. Удержался бы ради её семьи. Но Кэти произнесла слова, которые всё в нём перевернули. Ей была нужна помощь. И он был готов помочь ей. А она с радостью и даже с трудом сдерживаемым ликованием приняла его решение, и, как показалось Никите, вовсе не удивилась ему.

И теперь, когда они лежали, обнявшись, на неширокой кровати, он думал, что она всё, всё просчитала. Ну и пусть. Впервые за несколько месяцев ему тоже казалось, что всё у него ещё впереди. Может быть, это от того, что на Байконуре уже была настоящая весна, хотя и не такая, как в Москве и Подмосковье, не та, которую он очень любил, но всё же весна.

Две командировочные недели они с Кэти почти не расставались. Никите поначалу было неудобно, он не хотел, чтобы у Кетеван появились из-за него проблемы. Но она совершенно не стеснялась коллег и вела себя так, будто и правда уже развелась. Никита присмотрелся и удивлённо заметил, что коллеги обоего пола, казалось, полностью поддерживают его и при этом не одобряют вольного поведения Кэти. Ему такое двойственное отношение было неприятно, и он всячески прилюдно выказывал своей любовнице уважение и любовь, чтобы коллеги видели это и поостереглись обижать или оскорблять её. Но те и не стремились высказать всё, что думают о ситуации — интеллигентные всё же люди — и лишь иногда поглядывали с осуждением. Кэти на это не обращала никакого внимания и купалась в своём чувстве и заботе, которой её окружил Никита.

— Я никогда такого не знала, — шептала она ему ночами. А он от этих признаний ощущал себя влюблённым мальчишкой.

Домой он возвращался, решив не слушать совет опытного Василия и задумав как можно скорее подать на развод. В самолёте, пока Кэти спала на его плече, он продумывал, что и как скажет Лике, чтобы смягчить обиду. А она, конечно, обидится и рассердится. Но больше ждать, пока она сподобится уйти сама, он не хотел и не мог. Да и понимал, что Лике удобно жить с ним: Никита содержал её и при этом не требовал ничего. Даже с Хоббитом уже давно гулял только он. От такой вольницы можно было уйти только в лучшую жизнь. Но, судя по поведению Лики, ничего и никого лучшего она пока не нашла. Так, развлекается понемногу, пользуясь тем, что ему давно уже всё равно, как и с кем она проводит время.

Лики дома не было. Хоббита тоже. К дверце холодильника магнитом от разобранной им аудиоколонки была прижата записка. Никита узнал руку тёщи. «Никитушка, Лика уехала в дом отдыха, не волнуйся, Хоббит у нас. Приходи к нам ужинать». Тёщу Никита уважал и, пожалуй, даже любил. Она его тоже. Вот и написала записку, зная, что её дочь этим не озаботится. Никита вздохнул и набрал номер.

Тёща, едва услышав его голос, защебетала преувеличенно беспечно, явно страшась его реакции на отъезд беспутной жены. Никите даже стало неловко. Так он иногда чувствовал себя в далёком детстве, когда в фильмах герои делали что-то стыдное. Маленький Никита в такие моменты сам краснел и чувствовал себя хуже некуда, словно это он был виноват в недостойном поведении героев. Вот и сейчас ему было мучительно стыдно. А ещё очень жаль тёщу. Поэтому разговаривал он с ней так же преувеличенно легко и даже весело. Тёща постепенно успокоилась и уже нормальным голосом позвала его на ужин.

— Я сейчас приду за Хоббитом, — пообещал Никита.

— Ну, и поешь у нас. Ты же с дороги…

— Хорошо, спасибо.

Идти в гости Никите не хотелось, но собаку нужно было забирать. Пёс ни в чём не виноват. Да и тёща с тестем тоже. Почему нельзя развестись с женой и оставить себе её семью и собаку? Хотя, можно попробовать. С тестем и тёщей у него прекрасные отношения, возможно, удастся поддерживать их и после развода. А Хоббит не слишком нужен Лике. Нужно будет попросить её оставить бульдога ему. С этими мыслями Никита дошёл до старой пятиэтажки и поднялся на второй этаж.

Дверь ему открыл тесть. Вид у того был странный, словно этому высокому крепкому человеку хотелось спрятаться от Никиты. Тесть отводил глаза и говорил о чём-то неважном. Никита, как и в телефонном разговоре с тёщей, постарался вести себя легко и по возможности спокойно. Но тестю это не помогло. Они прошли за стол и изо всех сил старались вести обычную беседу. Но всем было неспокойно, и это бросалось в глаза.

— Большое спасибо, я пойду, пожалуй. Хочу ещё к родителям заглянуть, — поднялся Никита.

— Я тебя провожу, — пошёл вслед тесть. Тёща тревожно взглянула на него, но промолчала, нежно поцеловав Никиту на прощание.

Некурящий тесть вышел за ним на лестничную клетку, куда вообще-то выходить не любил, потому что там вечно стоял сиреневый дым: в подъезде часто укрывались от непогоды подростки, смолившие одну плохую сигарету за другой. Тесть от этого дыма всегда морщился и кашлял. Поэтому Никита поднялся на полпролёта и распахнул окно. Тесть благодарно улыбнулся и тихо сказал:

— Как жаль, что ты не мой сын.

Тесть тянуть не стал. Насколько Никита успел узнать его, он вообще был решительным человеком. Вот и сейчас начал сразу:

— Никит, мы всё видим и понимаем. С Ликой мы пробовали говорить. Она не хочет ничего слышать. Видимо, где-то мы ошиблись, воспитывая её. Но теперь уже сделать ничего нельзя. Только она сама может измениться. Если захочет… Плохо то, что, по её мнению, всё нормально. Нормально хотеть лучшей жизни. И нормально пользоваться другими ради её достижения. Боюсь, ты на её пути первый, но не последний…

Тесть помолчал. Никите тоже нечего было сказать.

— Об одном тебя прошу: прости нас.

Никите было больно слышать эти слова и видеть, с какой горечью смотрит тесть в окно, на набирающую силы весну, на детей, бегающих по бедной старой площадке.

— Ты же знаешь, я Лике отчим. Но я так её всегда любил ничуть не меньше, чем родную. Она и была мне родной… Она славная девчонка была в детстве… Если бы ты знал, какая славная… Когда она так изменилась?.. Что мы упустили?.. Или это время такое проклятое?.. Всё рушится. Всё… У меня ощущение, что я глубокий старик, хотя мне и пятидесяти нет. Тебе сейчас кажется, что это много… Но это немного, поверь… А по ощущениям мне сто лет, и я видел всё… И мне так страшно, что нашим детям выпало жить вот в этом…

Он с тоской махнул рукой на грязный после зимы двор. Никита понимал, что всё это временно, что скоро весна наберёт силу, пройдут дожди, которые смоют зимнюю грязь, вырастет трава и мир станет праздничным и нарядным. Но сейчас ему было бесконечно жаль хорошего доброго человека, у которого опустились руки. И он не нашёл ничего лучше, чем сказать очевидное:

— Скоро лето.

— Да, скоро, — тесть неожиданно улыбнулся. — Спасибо тебе, Никит. Хороший ты человек. И я тебе советую самому не уходить от Лики. Она скоро сама решится. Вот увидишь. А ты подожди. Зачем тебе лишний враг?

— Вы второй человек, который мне об этом говорит, — удивился Никита.

— Ну, вот видишь… Наверное, мы правы… Потерпи.

— Я постараюсь.

— Будет туго — приходи. Мы тебе всегда рады.

В обеденный перерыв большинство его коллег, которые жили неподалёку, бегали домой. Обеды в заводской столовой уже давно перестали быть доступными. Да и вкусными тоже. Никита помнил, что раньше родители рассказывали, как удобно было ходить в огромную столовую, в которой можно было не только недорого и при этом вкусно поесть, но и купить домой отличные полуфабрикаты и хорошее мясо, да и с коллегами пообщаться. Обеденного часа хватало на всё. А сейчас в столовую вынужденно заглядывали только те, кто жил далеко. Но и они чаще кусочничали прямо за кульманами или у станков. Сам Никита старался вырываться домой, чтобы поесть, не разорившись, и выгулять скучающего в одиночестве Хоббита.