Вдоль белой полосы (СИ) - Перепечина Яна. Страница 43

Но потом в утренней полудремоте ей вдруг приснился сон, в котором они с Никитой шли по улице и держали за руку ребёнка. Кто это был, мальчик или девочка, Агата то ли не знала, то ли не помнила. Зато она прекрасно помнила, какими глазами смотрел во сне Никита на неё и на малыша, который вприпрыжку шёл между ними, то и дело поджимая ножки и повисая на их руках.

Проснувшись после этого сна, Агата ощутила, как налитое незнакомой тяжестью тело захлестнуло жаркой волной. Больше всего в тот момент взрослеющей Агате хотелось бы когда-нибудь родить Никите ребёнка. И понимание того, откуда берутся дети, заставило её покраснеть и задохнуться тогда, после сна, и сейчас, при воспоминании о том, первом в её жизни подобном ощущении. Она не знала, как вернуть их разговор с Антоном в безопасное русло, и растерялась. Но тут Тони окликнула какая-то знакомая девушка. Агата вежливо поздоровалась и отошла: она не любила присутствовать при чужих разговорах.

В первый тёплый вечер после промозглой дождливой недели, когда казалось, что апрель успешно притворяется промозглым октябрём, на улицы их района высыпали семьи с детьми. И мимо Агаты, ожидающей Антона, то и дело пробегали мальчишки и девчонки, кто-то прыгал в резиночку, как в её детстве, звенели голоса. И, любуясь этим радостным весенним озорством детей, так похожим на птичье послезимнее оживление, Агата не спеша шла по улице, всё дальше и дальше уходя от Тони и даже забыв о нём. Все мысли её были о Никите.

— Давненько я за девушками не бегал, — догнал её запыхавшийся Антон. — Тебе не понравилось, что я разговаривал с Ингой?

— Нет, почему же? — искренне удивилась Агата. — Просто не хотела мешать.

— Ты не сердись на меня, что я такой разговор завёл про твоих родителей. — Теперь Антон говорил привычно легко. От раздражения не осталось и следа. — Просто я понимаю, что не увижу тебя полтора года. Вот и хочу как можно больше общаться сейчас, пока ещё есть возможность. И расстраиваюсь, когда нам мешают.

Агата примирительно улыбнулась. Антон неправильно истолковал её уход, и теперь Агате было неловко: она и не собиралась обижаться на него и уж тем более ревновать. В ответ на её улыбку Тони тоже улыбнулся, и они пошли дальше, беседуя о чём-то неважном, и, как показалось чуткой к проявлению чувств других Агате, думая каждый о своём.

Уже у её дома Антон неожиданно попросил:

— Запиши мне кассету со своим голосом. Пожелай мне что-нибудь. А я потом буду слушать…

Агате эта идея почему-то совсем не понравилась. Её одноклассницы по школе искусств зачитывались переписанными от руки в общие тетрадки историями неизвестного авторства. Вот в этих сомнительных история юные герои, претендующие на звание современных Ромео и Джульетт, постоянно придумывали что-то в подобном духе. Агата читала пару таких историй и даже не без удовольствия, поскольку любила сказки с красивым счастливым концом. Но слова Антона показались ей какими-то уж слишком книжными или театральными. Конечно, в их школе она привыкла к экзальтированным поступками и жестам. Но сама старалась не поддаваться этому веянью и поэтому шутливо сказала:

— Сомневаюсь, что у тебя в армии будет свободное время.

— Может, ты и права, — неожиданно легко согласился с ней Антон и вдруг вспомнил: — А хочешь, я оставлю тебе свои кассеты? Всё равно меня не будет полтора года. Да и родители могут куда-нибудь деть. Они ремонт планируют, увезут в гараж, а там всё отсыреет…

О фонотеке Антона у них в школе ходили легенды. И Агата, которая в их школе неожиданно для себя полюбила рок, да и хотела помочь, согласилась:

— Хорошо. Если тебе так удобно.

Простились они спокойно и по-доброму. Антон по их школьной привычке обнял и поцеловал её в щёку. Но этим и ограничился. За что ему Агата была очень благодарна. Кассеты Тони ей так и не отдал. То ли не успел, то ли забыл. Зато от него вскоре стали приходить письма. Алиса исправно отвечала на них и даже радовалась, получая. Именно они очень поддерживали её в первые месяцы после известия о том, что Никита женился. Сочиняя пространные ответы, Агата отвлекалась от своего удушающего горя, вглядывалась в жизнь, чтобы написать Антону о том, чем он так интересовался, скучая где-то в Карелии по друзьям, школе и бывшим учителям. Это вынужденное созерцание, а потом и изложение увиденного на бумаге, успокаивало и помогало жить дальше. Буква хваталась за букву, слово следовало за другим, предложение перетекало в следующее. И жизнь шла своим чередом. Без привычной опоры на сильное глубокое чувство. Но шла.

И постепенно Агата привыкла жить, зная, что Никита счастлив где-то там, в своей жизни, отдельной от её. А то, что Никита может быть несчастен, ей и в голову не приходило. Ведь она так искренне желала ему добра, что не представляла, как может быть по-другому.

Первое лето после женитьбы Никиты Агата помнила весьма смутно. Никита на дачу приезжал один раз. Издалека Агата видела его жену, показавшуюся ей удивительно хорошенькой и очень подходящей Никите. Та ходила по участку в модных джинсах и белой футболке, обтягивающих её ладную женственную фигурку. И Агата, старавшаяся даже не смотреть в сторону соседнего участка, чтобы никто даже случайно не мог понять, что творится в её душе, то и дело натыкалась на неё взглядом и искренне восхищалась: ну, до чего же хороша!

К себе Агата относилась самокритично, и понимала, что сама она внешне всё ещё совсем подросток, худенький и узкобёдрый, с мальчишечьей фигурой. А, может, и навсегда останется такой. Женщины в их семье отличались спортивными, а не женственными фигурами, даже мама, от чьего невероятно красивого лица сложно было взгляд отвести, тоже была такой. Не то что Лика. Невысокая и не самая длинноногая она при этом притягивала взгляды выразительными линиями и изгибами. Ах, как Агате хотелось бы походить на неё!

Агата вообще была из тех женщин, что умела признавать и ценить женскую красоту, любоваться ей, искренне и без зависти восхищаясь. Словно произведением искусства. А в случае с женой Никиты любоваться и восхищаться ей было легко. По её мнению, Лика матери природе и родителям явно удалась. И Агата радовалась, что Никита счастлив и что у него такая красивая жена.

За Ликой и Никитой по участку бегал смешной французский бульдог. Агата слышал, как Никита пару раз позвал пса:

— Хоббит! Хоббит!

Про Толкиена Агата знала и даже пробовала читать его книги. Но они у неё почему-то — небывалый случай! — не пошли. И Агата, которая вообще-то читала очень много и с большим удовольствием, не продвинулась дальше первых двадцати страниц. Но имя собаки ей показалось славным и забавным., как и сам бульдог. И, улучив момент, когда на соседнем участке, кроме развалившегося на травке пса, никого не было, она негромко позвала:

— Хоббит!

Пёс с готовностью подскочил и подбежал к ней. Его смешная морщинистая мордаха выражала такую любовь ко всему миру, такое дружелюбие, что Агата рассмеялась против воли и протянула руку, радуясь, что забор между участками так и не построили.

— Здравствуй, здравствуй, — шептала она. — Ты такой чудесный мальчик.

Бульдог встал на задние лапы, а передними упёрся в колени сидевшей на корточках Агаты. И она не выдержала, схватила Хоббита обеими руками за щёки, притянула к себе, чмокнула в плюшевую макушку и тихонько отодвинула от себя:

— Всё, беги, беги. И я пойду.

Пес посмотрел на неё почти чёрными влажными глазами и послушно потрусил обратно, на облюбованный газон. Агата несколько раз сглотнула, чтобы унять боль в горле, появившуюся от с трудом удерживаемых слёз, и пошла собирать красную смородину. Почему-то именно сейчас она окончательно поняла, что стала взрослой.

Первый год в институте промчался так быстро, что следующая весна пришла совершенно незаметно. Агата даже удивилась этому стремительному ходу времени, как когда-то первым осенним каникулам в её новой школе, ставшей такой любимой. С бывшими одноклассниками они нередко созванивались и по возможности встречались. А Саня с Фимой и вовсе частенько приезжали к ней в гости. Саня уже был студентом МАДИ, Фима же в институт не поступил, но зато учился на машиниста и активно занимался музыкой. Его даже благосклонно принимал в своём рок-кабаре известный поэт и писатель. Агата была тронута, когда во время одного из выступлений поэт представил Фиму залу: