Свидетель канона (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич. Страница 28
– Сеньор Христофор Колумб.
– Вот пусть он и решает, злой у нас Магистр, или наоборот.
– … Наоборот, это папа Климент предал храмовников на расправу в руки короля Франции. Поэтому сегодня Орден отнюдь не желает почтительно сложить оружие к подножию святого престола и передать христианам богатства Пяти Приоратов. Наоборот!
Мореход, что звался уже не просто сеньор Христофор Колумб, но дон Кристобаль де Колон, выпрямился, и под сводами королевского дворца, среди золота и парчи, начищенных лат и бархатных камзолов, провозгласил хрипло, словно бы всю сияющую одежду-мишуру пробил и порвал толедский меч:
– Найденный нами рай вот уже двести лет готовится завоевать все наши королевства: Кастилию, Арагон, Францию, Бургундию, Англию, Фландрию, Рим, германские княжества, Сицилию, Неаполь – и установить в них новый, орденский, порядок!
Снова поклонившись, чтобы сгладить бурлящее в слушателях раздражение, дон Кристобаль де Колон заговорил тише:
– Порядок же тот крайне удобен для простецов, ибо думать им в редукциях почти не приходится. Что сажать и когда – распорядится кастелян. Как защититься от врага, научит коннетабль. Заскучал – пойди послушай церковный хор или сам пой в нем. Бесовским попущением всякий найдет себе женщину. Получше или похуже, но всем хватит. Желаешь получить место или должность – храмовая школа и библиотека при ней к твоим услугам. Благородных же там почти нет, один-два патера и один коррехидор на селение. Но ничего по своему произволу творить им не велено, все кары и решения только по писаному закону… Кто-кто, а рыцари Храма всегда славились дисциплиной!
Мореход в который раз перекрестился, вздохнул, отступил на полшага и замер перед пестрой горой заморских подарков. На сотни ладов пели разноцветные птицы в клетках, волнами ниспадали синие, желтые, зеленые и алые ткани, блестели мечи орденского булата, строгающие любую сталь, кроме разве что толедской или из германского Пассау. Сверкали бронзовые круги хваленых астролябий, на особой подставке возвышался подаренный компас, укрытый стеклянным полушарием. Компас, окруженный добротно насеченной угломерной шкалой, снабженный визиром и фиксатором для стрелки, залитый особым незамерзающим зельем… Такое нужно лишь под ледяными небесами, где вместо Солнца полгода властвует Кетцалькоатль, не виданный пока никем из европейцев. Но надменные храмовники пролезли даже туда!
Дон Кристобаль де Колон смотрел на компас долго, сжимая и разжимая кулаки.
Овладев собой, снова низко-низко поклонился, выпрямился, отчеканил:
– Либо мы завоюем рай – либо рай завоюет нас.
– Нас, христиан, вы тоже предали, так? С красными спелись?
Диего наскакивал на Карла петухом, схватившись уже за эфес. Жители редукции, ничего не понимая, столпились вокруг, на просторной площади, перед огромным храмом – Кордове и Мадриду на зависть.
Храмовник молча и угрюмо смотрел в брусчатку. Потом все же ответил:
– Это вы исказили божественный замысел, завели там у себя двоепапство и симонию. У нас тут орденский порядок, вот уже скоро двести лет. И мы, как никто иной, знаем: порядок нужен не сам по себе, а чтобы обеспечить возможность…
Карл повертел пальцами в воздухе. Сеньор Христофор отпустил воротник Фернана, и тот с рычанием сунул кинжал обратно в ножны.
– … Возможность любить. После железной хватки казарменного распорядка начинаешь понимать и ценить оставленные в жизни островки свободы. На службе их немного, но тем они дороже. Вот, синьоры, во имя чего пойду на восток я. Если, конечно, прикажет Магистр. А во имя чего пойдете на запад вы? Во имя золота и пряностей?
Сеньор Христофор фыркнул в отросшую бороду:
– Я так думал, когда отплывал. Но в пути, когда мы теряли надежду, когда моряки бунтовали и требовали возвращения… Нет, Карл! Мы вышли за наживой, а вот пришли… Пришли, наверное, к Богу. Просто путь к Богу с востока пролегает иначе, нежели с запада. И я пойду на запад, чтобы отстоять этот наш путь. Может, он и не настолько хорош, но мы нащупали его верой и сталью. Мы ищем его без волшебных скрижалей Завета, и понятно, что ошибаемся. Но мой Бог не карает за ошибки, он требует всего лишь усердия. А это по силам каждому.
Под взглядом Колумба недовольный Диего все же убрал руку от эфеса и перестал подскакивать на месте.
На месте героического прыжка Гурона сам он и Кэддо встретились только через год, когда сеньор Христофор Колумб, переждавший сезон ураганов, снабженный новым компасом, точными картами, заваленный подарками и образцами товаров, подплывал уже к Кадису, чтобы там превратиться в дона Кристобаля де Колона.
Сегодня даже со скалы, даже с высотного кетцаля-разведчика, куда Гурона назначили по причине малого веса, никто уже не различил бы парусов с красными крестами.
– Как думаешь, – спросил Кэддо, прикончив устриц, – война? Ты же их всех видел. Ну, если не врешь, конечно.
Гурон пощелкал ракушками:
– В столице я встречался с отцом. Он приехал с ирокезской границы. Так смешно: он сержантом дольше, чем я на свете прожил. И я сержант… Вот, и он взял меня с собой на турнир… Люди как люди. У Магистра в самом деле глаза чернее ночи, а так ничего особенного.
– И что сказал Капитул?
– А что Капитул мог сказать? – Гурон тоже дожевал устриц и откинулся на скрещенные руки, поглядел на небо. – Не дураки же они там. Раз уж до сих пор Пять Приоратов не перессорились. Какие ни есть, но мы все же рыцари Храма, слуги божьи.
Гурон покачал медальон с вложенным белокурым локоном и рукописной молитвой, подмигнул:
– А что такое Бог, мы с тобой теперь знаем.
Кэддо рассмеялся, отряхивая вышитый Паулой жилет:
– Бог есть любовь!
Любовь зла, полюбишь жизнь – так и умирать не захочешь.
Смерти вокруг как бы не чересчур. Неуютно здесь.
Кладбище.
Не один линкор затонул, рядом еще несколько японцев упокоились. Ну, кораблем больше: мой корпус выдерживает погружение до полутора километров, а самый большой обломок "Ямато" на краю подводной скалы, глубина триста сорок.
Под скалой-то я и спрятался.
Знать бы еще, от чего.
Ну, нашла бы меня поисковая гребенка Второго Флота – и что в том такого уж страшного?
Я же к этим самым девчонкам рвался, чего ради в попаданство-то пошел?
А теперь энергоустановка на минимум, ни звука, ни шороха. Жду, пока эсминцы над головой прокатятся. Ну, над мачтами.
Я вообще – кто? Или что?
Попробовал я нести "доброе, разумное, вечное". Теперь все никак не наберусь решимости открыть хотя бы учебник. Посмотреть, к чему пришла история Советского Союза.
Нет же, шныряю по закоулкам планеты, отдаляю решительный миг. Вот зарылся в недра Восточно-Китайского моря, вздохнуть боюсь.
Черно-зеленая тьма, верха и низа уже не различить. А глубины еще и километра нет. Вон там подальше и вон тут поближе чернота сгущается. Это два самых крупных обломка.
Левее, ближе – кусок носа. Стоит на ровном киле, и потому его можно узнать. Обломок длиной девяносто метров сорок шесть сантиметров. Вывернутая наружу цветком броневая сталь под второй башней главного калибра – зарядовый погреб взорвался, понятно. Интересно, что под первой башней такой же погреб не сдетонировал, а ведь рядом. Порох так и остался, растворяется понемногу в безмерном океане.
Правее, дальше – корма кверху дном, длина обломка сто шестьдесят девять метров пятьдесят четыре сантиметра. Там, в корме, погреб взорвался тоже.
Ржавчина неспешно проедает взрыватели, корка наростов укутывает лоскуты и спирали металла… Гравирадар на малой дальности хорошо принимает, можно различить и раскиданную повсюду мелочь. Ну, и вторая башня, под которой погреб рванул, тоже отлетела метров на триста… Триста два, запятая, шестьдесят восемь.
Обломки – линкор "Ямато". Десять лет напряженной работы многотысячной верфи, а перед этим не меньше бессонных ночей за чертежами. Четыре года войны, два похода, десять вражеских самолетов – и все.