Свидетель канона (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич. Страница 33

На правом траверзе покачивался корпус "Такао".

Пенсаколе корпуса не полагалось еще лет сорок. Да и потом дело подлежало только пересмотру. Очень уж ярко выступила Пенсакола в образе Ото-химэ, японской морской владычицы. Очень уж заковыристую экосистему породила. Мелкие глубинные самособирались из "взвеси" – того же наноматериала, что классические корабли Тумана, только самую чуточку умнее. Мелкие глубинные дорастали до Старших, те до Высших. Всем этим повелевали принцессы-химэ, подчинение которым Пенсакола, слава в вышних богу, догадалась прошить каждому глубиннику в подкорку жестко. Иначе обуздать хаос не вышло бы даже у нее.

И без того слабое подобие порядка удалось восстановить лишь в Тихом Океане. Обитатели Индийского уже смотрели на договор с Береговыми косо, а в Атлантике и вовсе не прекращалась война всех со всеми.

Впрочем, Пенсакола до сих пор считала, что еще слабо воздала людям за убитого парня. А что теперь биоценоз худо-бедно приходится реставрировать с нуля… Ну, знавала планета времена и похуже. От вендской фауны, к примеру, остались только слепки в глиняных пластах.

Поскольку корпуса Пенсаколе не полагалось, по решению суда, еще двести лет, (сорок – это до права подать апелляцию) а живость характера истинного легкого крейсера требовала выхода, Пенсакола увлеклась игрой в семью. Она с искренним удовольствием ездила к родителям Джеймса куда-то в Алабамскую то ли Оклахомскую глубинку, научилась превосходно, на зависть всему Туману, готовить индейку и яблочный пирог: "Я – американский корабль, или где?" Один раз пришла и проголосовала на выборах президента, обвалив самим этим фактом три редакции газет, с десяток аналитических сайтов и новостной канал.

Ну и вот, апофеоз. Двойня. И весь Туман, прыгающий вокруг кто с интересом, кто с ужасом, кто с опасливым восхищением. Стоит ли Туману копировать людей в способе размножения? И что это получился в итоге, корабль-оборотень, как в школах канмусу – кансенен? Пенсакола идиотка отбитая или эпическая героиня, икона биологии, ставящая опыты на себе, как достойно ученицы великой Рицко Акаги?

Кстати, Акаги ради шутки явилась на конференцию в Бали со включенной голографической короной, но более так не шутила. Очень уж истово народ кинулся простираться перед ней ниц.

Еще, чего доброго, возведут на царство – и управляй ими!

Нет уж, лучше заняться привычным и любимым делом – распутыванием загадок живой и полуживой природы.

На палубе переливалась красками объемная карта Тихого Океана – размером почти триста метров на сто. Вот в краски, в развертываемые тут же схемы, погрузились Пенсакола и Рицко. Джеймс и доктор чуть поодаль беседовали о великих тайнах мироздания: кто возьмет кубок в этом году, и почем нынче рубль к боливару, и удастся ли Биллу Гейтсу хотя бы с пятого раза выдать нормальную операционную систему, или все же придется нанимать стотыщпятьсот "красноглазых" для очередного форка пингвина, потому что с электроникой нынче не так здорово, как мечталось фантастам лет сорок назад, и четыре гигабайта памяти так вот запросто из карманцев не вынешь…

Такао стояла у борта, пустив по ветру синие волосы, улыбалась в голубое небо. Наконец-то она уже не специалист по людям, наконец-то к ней перестали бегать со всеми-всеми-всеми вопросами.

Теперь она специалист по человеку. Одному человеку.

– О чем размышляешь?

Как подобралась Балалайка, никто не успел заметить; впрочем, обычное дело. Только что никого и ничего – это в смысле для корабля Тумана никого и ничего, во всех диапазонах и на гравирадаре в том числе. А потом раз! И на борту аватара Балалайки, а корпус ее – изящная вишневого цвета яхта – качается чуть поодаль. В ту, последнюю, войну, где прославилась Ото-химэ, в смысле, которая Пенсакола, сама Балалайка немало помоталась по враждебному океану одиночкой: то с разведкой, то с тайной дипломатией. Поневоле выучилась прятаться чуть ли не в брюхе кракена.

И вот апофеоз. Подойти незаметно для авианосца и тяжелого крейсера. Ладно, Рицко увлеклась, но и у Такао ни один сенсор не дрогнул.

– Ни о чем, – Такао лучезарно улыбнулась. – Раз в полгода выдался момент, когда можно не размышлять ни о чем. А как у вас дела?

– Собрала данные с Южной котловины, на запад хочу подрядить своих мальдивских друзей, благо, у них тоже все наладилось.

– О, к слову о ваших друзьях. Реви, Рок, Бенни… Помните, Датч забирал с Перекрестка двух совсем уже мелких туманников. В форме корабельного кота и Шарнхорста, кажется?

– Помню. Кот в норме. Бенни, правда постарел…

Бенни постарел, что за столько-то лет и неудивительно. Хакер остался прям и строен, только соломенные волосы побелели; а цвета на гавайской рубашке всякий раз новые, яркие, рубашке-то что сделается.

На окраине безымянной деревушки, где-то в зелени Мальдивских островов – острова не так, чтобы очень уж велики, куда ни пойди, океан рядом – стоит зелено-алый полосатый шатер, да вдоль берега несколько палаток с выгоревшими буквами "BLACK LAGOON SEA TRANSPORT EXTREAM LOGISTIK" – то ли с ошибками, то ли с голландским акцентом – а на воде ржаво-металлический самоходный понтон с водолазным оборудованием и опускной кабиной. Рядом в лучах солнышка покачивается сине-белый буксирно-спасательный катер. За штурвалом катера возвышается тоже постаревший, но от этого нисколько не погрузневший, негр в оливково-зеленом пухлом жилете. Рядом с Датчем оправляет белую офисную рубашку, галстук до пряжки, черные брюки, начищенные ботинки – Рок. Точнее, господин Окадзима Рокабуро, теперь уже выглядящий на полное имя.

Реви Двурукая сидит на песке в черной меланхолии. Годы не испортили ей фигуру, но сильно замедлили реакцию, а реакция для стрелка все.

Чуть поодаль, в бухточке под маскировочной сеткой, похожий отсюда на кучу засохших водорослей, спит легендарный торпедный катер "Лагуны", которому в последние пятнадцать лет пришлось неожиданно много, полно и подробно вспоминать боевую молодость.

У шатра от самого восхода крутятся мальчишки всех цветов кожи, одетые в лохмотья; когда ровно в десять из шатра выступает юнга "Лагуны", Шарнхорст, начищенный и отглаженный, окрестные барышни вздыхают нестройным хором, а Реви печально гасит сигарету о песок.

Шарнхорст возглашает звонко, торжественно:

– Слушайте, слушайте, и не говорите, что не слышали! Зверь, именуемый Кот! Лишь у нас, только сегодня! Зверь, именуемый Кот! Всего за половинку серебряной монеты! Всего за килограмм долларов! Всего за одно честное слово флибустьера, но флибустьер принимается только настоящий!

Под крики с воплями из шатра появляется Бенни – полотняные штаны, цветастая рубашка, седая голова, лихая ухмылка… На плече вместо попугая здоровенный черный кот, ярко-зеленые глаза – Бенни всегда выходит спиной к солнцу, но глаза у кота, тем не менее, всегда светятся.

К шатру сползаются туристы – их немного, жалкая тень стародавней роскоши, когда Мальдивы гремели дайверской столицей на всю планету.

Но даже сейчас, после всех войн и пертурбаций, туристы есть. Они как бы доказывают сами себе, что ничего не произошло. Что все как раньше. Фондовые индексы, дайвинг, местные промыслы, вот и актеры какие-то…

А что мир вокруг совершенно не прежний – если не замечать, может, все и обойдется?

Иногда Бенни жалеет этих взрослых детей. Они не виноваты в собственной ненужности. Они не делали ничего плохого, никого не убивали, исправно жертвовали на оборону и платили налоги. Они всего лишь не хотели меняться. Вот, прилетели на Мальдивы, как делали до войны. Что их толкнуло – бог весть. Некто авторитетный в глянцевом журнале… Или просто память о прежней, богатой и счастливой Земле… Или соседи, гордящиеся туром в Тибет – как раньше! И вот люди пошли, и продали старую машину, и купили место на трансокеанике, и прилетели вот сюда, в страну чистейшей воды, грязнейших закоулков, закутанных до глаз мусульманских красавиц…