Ныряльщица - Эльденберт Марина. Страница 76

И там, на глубине, я становлюсь кем-то совершенно иным.

— М-да, — говорит Митри и собирается уходить.

— Я сейчас переведу тебе на платежную систему денег, — перехватываю ее за руку. — Погуляйте, можете сходить в кафе. Купите себе чего-нибудь.

— Вирна, у тебя точно все в порядке?

— Точно. Просто история с ныряльщиками… для меня это слишком.

— Понимаю. — Сестра тут же кивает. — Но ты же можешь отказаться, если захочешь?

— Я не хочу.

Завершая разговор, ухожу к себе и перевожу деньги сестре на тапет, через платежную систему. Для карточки она еще слишком мала, а вот платежка — выход в такой ситуации.

Свернувшись у себя на постели, слушаю, как собираются сестры, как воодушевленно щебечет Тай:

— В кафе?! Мы пойдем в кафе?!

Для них это все в новинку. Впрочем, для меня тоже. Я была в кафе не в качестве официантки всего один раз. С Лайтнером.

— Мы ушли! — заглядывает ко мне Митри.

Я нахожу в себе силы поднять большой палец вверх.

Хлопает дверь, я переворачиваюсь на спину, раскинув руки и ноги. Лежу, слушая биение собственного сердца. Оно бьется так же, как и всегда, во мне ничего не изменилось. Хотя изменилось все.

Я отказалась от Лайтнера.

Сама.

Но я никогда не думала, что это будет так. Вспоминая прикосновения его губ, движения ладоней по моему телу — ласкающих, согревающих, я чувствую, что тону. Все глубже, глубже и глубже — пока мне не становится нечем дышать.

Тогда я подскакиваю, хватаю куртку и пишу Митри сообщение:

Мне кажется, я уже сто лет не была здесь, хотя прошло чуть больше недели. От знакомой станции платформы я сворачиваю в другую сторону, ухожу сначала на улочку, которая тупиком обрывается у моря, потом спускаюсь по насыпи. Все дальше и дальше от жилого района, туда, где меня никто не увидит. Под ногами хрустит мелкий мокрый от воды камень, здесь совсем не так, как на побережье у океана. Здесь — совсем другие чувства, но море — это тоже живая вода.

Мне кажется, я понимаю, что со мной.

Мне кажется, я знаю, с чего все началось.

С падения в океан, когда я ударилась о стихию, а она ударила в меня. Со всей своей мощью. Точнее, тогда, в океане все началось. А продолжилось…

После.

От столкновения с силой Лайтнера.

— Я привез тебя к океану, именно тут мы можем получить самые острые из самых острых ощущений, которые можно придумать. Потому что в воде мы теряем свою силу.

— Теряете силу?! В воде? В бассейне тоже?.. А в душе?!

— Нет. Эта вода не считается.

— А какая считается?

— Живая вода. Стихия.

Мне кажется, что я схожу с ума, но проверить то, что крутится у меня в голове, можно только здесь.

В двух шагах от накатывающих на берег волн.

Или если подойти ближе.

Я подхожу. Опускаюсь. Протягиваю к нему руки.

От близости воды начинает трясти, а может, меня трясет от забирающегося под куртку ледяного колючего ветра и осознания того, что если у меня сейчас все получится, если сила отзовется на море, пути назад больше не будет.

Поэтому какой-то крохотной частью своего существа я отчаянно желаю, чтобы она не отозвалась. Чтобы море просто коснулось моих пальцев и отступило, как оно делает всегда, просто ушло, стягивая вместе с пеной мелкие камушки. Волна ударяет в руки.

И ударяет в меня.

С такой силой, что на миг темнеет перед глазами, и когда я отдергиваю ладони, за мной тянется водный шлейф. А прямо из моря встает волна. Она рождается у меня на глазах, в считанные секунды, и за миг до того, как она наберет силу, я отшатываюсь, стряхиваю пенные капли с пальцев, и чувствую, как из груди выбивает воздух.

Устоять на ногах не получается, поэтому я падаю на камни.

Волна разбивается, уходит вглубь, море с шипением ее поглощает, а я лежу и смотрю в небо. Мне не нужно проверять, какие у меня сейчас глаза, но я все-таки достаю тапет. И потом еще какое-то время слушаю шорох тянущейся ко мне воды.

Сила океана в разы больше, но он тоже тянулся ко мне.

Та волна — накрывшая меня с головой, это отклик на мою силу.

Не знаю, сколько я еще так лежу, а потом сажусь, подтягивая колени к груди. Смотрю на границу холодной воды и неба до тех пор, пока от солнечных бликов не начинают болеть глаза.

Только потом, когда они становятся просто синими, поднимаюсь и иду назад.

Мне нужно на платформу, на станцию, но ноги сами несут в другую сторону.

Дом встречает меня открытыми дверями, распахнутыми настежь, и я захожу внутрь. У нас нечего брать, особенно когда я забрала все вещи, но кто-то, кажется, здесь все-таки побывал. Старенький плед, который я аккуратно сложила, сброшен на пол. Зачем я не закрыла дом, и сама не знаю. Наверное, так стремилась показать Лайтнеру, что мне здесь больше ничего не нужно, что я взяла деньги его отца и навсегда отказалась от того, что мне так дорого.

Я предала все, что любила.

И того, кого люблю.

Наверное, стоило по-настоящему потерять возможность быть с ним, чтобы это признать.

Наклонившись, поднимаю плед, отряхиваю его и снова аккуратно кладу на диван. Отворачиваюсь, чтобы больше не думать про Лайтнера. Иду на кухню. Хочу посмотреть, не разбили ли чего, и, если разбили, прибраться. Ключи у меня с собой, я так и ношу их в сумке, поэтому когда все здесь закончу — запру дверь. Этот дом не заслуживает того, чтобы с ним так обходились.

Смотрю на залитое солнцем, бьющееся о берег холодное море в проеме распахнутой настежь двери. Закрываю ее и иду на кухню. На ходу стягиваю куртку, собираюсь перекинуть ее через спинку стула, и замираю.

На столе стоит плотно закрытая банка, в ней — мертвая бабочка. Только на этот раз воды в банке нет, в ней лежит сигарета. Мне кажется, что в теле напрягается каждая мышца.

Каждая клеточка.

Тянусь к банке, но в это время за спиной скрипит дверь.

Я вздрагиваю.

И оборачиваюсь.