Точка невозврата - Банцер Сергей. Страница 31
Через день срочной телеграммой ему пришел ответ: «Я тоже не могу. Приезжай. Жду. Светлана». В строевой части по приказанию Клещица быстро оформили отпуск и проездные документы в оба конца. Плейшнер постригся в гарнизонной парикмахерской, надел парадную шинель и вылетел ближайшим рейсом из борзинского аэропорта в Читу, а оттуда в Минск. Майор Козух сделал какую-то запись в своей тетради, ну а Лидка Чесотка открыла свой личный счет соскочившим с ее женского крючка холостым лейтенантам.
Получалось так, что гипотеза подполковника Клещица о существовании некоего излучения на Телембе, влияющего на мозги офицеров, непротиворечиво объясняла реальность. Одним из подтверждений этой гипотезы являлся младший лейтенант Лосев. И до Телембы не очень друживший с мозгами, он сначала при погрузке на борзинской рампе бросался под гусеницы, чтобы его взяли на Телембу, а прибыв на место, побратался с местными бичами, только теперь с бурятами. Буряты из поселка, давшего название самому большому на континенте ракетному полигону, с уважением погладывали на странного ракетчика с одной маленькой звездочкой на погонах, который вместо того, чтобы запускать ракеты, большую часть времени проводил в местной закусочной. В знак расположения к русскому ракетчику буряты угостили его напитком архи мэргэн, который был освящен шаманом из Усть-Орды. В основе напитка архи мэргэн, как и предполагал Лось, лежал пищевой спирт. Кроме спирта в состав напитка, как объяснили его новые друзья, входило овечье молоко и некое бурятское ноу-хау, состав которого буряты наотрез отказались обсуждать. Ужинал и завтракал Лось, как и положено ракетчику, блюдами из полевой кухни на полигоне, а обедал питательным и полезным бурятским зеленым плиточным чаем, в который помимо собственно чая входили соль и бараний жир. Этот жуткий энергетический напиток у бурят подает только женщина, причем так необычно — правой рукой держа стакан под донышко, а левой оттягивая вниз рукав платья.
Вернувшись с Телембы, Лось стал еще более странным. Как-то вечером, когда все офицеры, кроме дежурных, уже разошлись по домам, Лось зашел в солдатскую лавку, расположенную в клубе, чтобы на последнюю мелочь, найденную в карманах галифе, купить что-нибудь поесть. Проходя мимо дверей в актовый зал, он услышал звуки пианино и заглянул в зал. На тускло освещенной сцене за пианино сидел Паренек и играл какую-то медленную джазовую вещь. Лось с каким-то небольшим свертком в руках молча сел сбоку и остекленевшим взглядом уставился на клавиатуру.
— А ты можешь сыграть «Польку-трясогузку?» — вдруг спросил он надтреснутым голосом.
— Нет, никогда не слышал, — ответил Паренек.
— «Бывало — заберемся в кабак. Под утро, в дыму, сажусь я к роялю и играю «трясогузку», полечку из веселого дома, научил ей меня в Симбирске протопоп. Девчонки довольны, задирают ноги на стол», — процитировал Лось какой-то отрывок.
— Ну и память у тебя.
— Память, память… Это да… Но все уже. Хана Лосю. Поломанный. Проткнутый. С дыркой. Через нее все и вышло. Из-за этой самой памяти. Все помню, все! А ты — память, память. Гнусная это штука — память. Страшная, ага. Поломанная память. Не стирается. Все пробовал: пить, не пить, бить, меня били, ребра ломали, нос перебили. И служил, и кросс бегал как ненормальный, и по малинам борзинским ходил. Нет. Все помню, как пять минут назад.
Лось заскрипел зубами, стиснул кулаки и, помолчав, снова заговорил:
— Наверное, я правда психопат. Только тогда в Чите не распознали. Может, не захотели распознать. Вот я же был «комсомолец» [31] в дивизионе. На политзанятиях Козух диктует, все конспект пишут, мол «материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях». Владимир Ильич Ленин. Все понимают. А я нет. Потому что «кем данная»? Понимаешь, кем данная нам в ощущениях? Почему остальные не видят этого? Зачем мне такой мозг, а?! Вот ты можешь сказать, кем «данная нам в ощущениях»?
— Кем? — пожал плечами Паренек. — Создателем вселенной данная. Кто создал эту объективную реальность, тот и дал нам ее в ощущениях. Только я философию не любил никогда. Тройка в универе была.
— Ну и ну ее к свиням, философию. Пусть Козух с Клещицем разбираются. — Лось распаковал сверток, вынул оттуда бутылку водки и какую-то книгу. Поставив бутылку около пианино на пол, он открыл книгу и сказал:
— Вот книжка интересная, в библиотеке нашел, «Орлеанская Дева». Смотри.
— «Что такое было войско того времени, особенно войско дофина? Это был сброд наемной сволочи, выросшей среди пожаров, грабежа и резни. Все, что не имело пристанища, шло в армию. Все, что не любило работать, шло в армию. Армия — это был сброд оборванцев, кутивших, игравших в карты, бездельничавших, не знавших ни Бога, ни совести, ни чести. Лагерь был переполнен непотребными женщинами, довершавшими общий разгул и разнузданность» [32].
Лось закрыл книгу и положил ее на колени.
— Жанна Д'Арк, пятнадцатый век. За пятьсот лет мало что изменилось, — сказал он задумчиво. — Вместо мечей ракеты, а люди те же, а может, и хуже. Выходит, пять веков для человека ничто. Вместо капелланов — замполиты, вместо Библии — моральный кодекс строителя коммунизма, а человек такой же, как и десять тысяч лет назад. Вот чего, думаешь, люди смеются, дерутся, ругаются, целуются, женятся, изменяют, род продолжают, предают друг друга? Это все жизненная сила прет. А у меня эта сила вышла совсем. Кулаки, видишь, еще есть. Я, когда в училище был, в Оренбурге, на такси ездил. Я впереди, а сзади на другом такси моя фуражка едет. Кандидата в мастера по боксу выполнил, кубки мои видел? Это все, что у меня осталось. Кубки.
Паренек перестал играть и молча смотрел на Лося.
— А сейчас мне ничего не нужно, — продолжал Лось дрожащим голосом. — Ни-че-го… Даже Наташка, которая дырку эту, через которую все и вышло, проткнута, не нужна, — сказал Лось. — Кранты. Как говорится, «она была слишком красива, чтобы принадлежать мне одному». Сейчас самое страшное — это когда трезвею после водки. Выныриваю оттуда, а тут такая тоска… Люди вокруг, все жрут, на службу ковыляют, потом ждут обеда, чтобы опять пожрать. Потом ждут ужина, потом рассматривают движущиеся картинки в телевизоре, потом спариваются, а утром опять пожрать. А я нырну — там хорошо. Тепло на душе. Горько, но тепло. А ну-ка дай спою!
Лось подвинулся к пианино, положил на клавиши длинные пальцы с грязными ногтями, взял аккорд и запел неожиданно тонким голосом:
Лось перестал петь и тихо проговорил:
— Был брюнет-нет-нет, стал седым-дым-дым, и погиб, и погиб от вина. Погиб от вина… Малое самоубийство… Настоящее слабо. Надежда какая-то или что там. А это малое. Это можно. Уйти от себя. Нырнул, ушел — и хорошо. Душа отдыхает. Хотя жрать все еще хочется. Лось замолчал, достал из свертка пряник и стал его жевать.
— Хочешь? Моя еда, — он протянул пряник Мальцеву.
Некоторое время они молча жевали пряники, а потом Лось сказал:
— А знаешь, в самолетах есть такая штука, индикатор красный — «Точка невозврата». У меня дружок был, Витя Бутов. В летном учился, рассказывал. Хитрая такая штучка. Вот истребитель на взлетной полосе разгоняется — лампочка не горит. Значит, можно еще затормозить, реверс тяги включить. Короче, передумать. Но в какой-то момент загорается красная лампочка, «Точка невозврата». И все. Изменять решение нельзя. Взлетай, иначе разобьешься. И в воздухе то же самое. Хитрый приборчик, страшный даже: выбора не оставляет. Но летуны говорят — полезный. Как топлива в баках остается меньше, чем на обратный путь — загорается опять индикатор. Значит, только вперед. Витькин инструктор говорил: «Когда есть сомнения, никогда не взлетай. А если уж взлетел, то следи за точкой невозврата. Внимательно следи, потому что это штука смертельная». А у человека ведь тоже эта точка есть! В каждой судьбе есть, ага. Только многие ее не замечают. Моя вот — не знаю… Впереди еще? Вряд ли. Позади где-то, наверное, мигает. Я ее и не заметил… — Лось достал последний пряник, заглянул в пустой пакет и скрипнул зубами.