На звук пушек (СИ) - Барт Владимир. Страница 21
Их нашли на другой день жители села, которых обеспокоило, что стадо вовремя не вернулось домой. К тому моменту, если приглядеться ночью, уже можно было различить слабое зарево над кратером вулкана.
Крестьяне узнали пастушка. Волосы, уши, нос, пальцы рук и ног обуглились, истлели от жара. А ветхие одежды сгорели сразу после падения в провал. В покрытом ожогами и волдырями чудовище с трудом можно было угадать человека. Но он был все еще жив и полз. Он не мог ни услышать, ни увидеть людей, но как то почувствовал их присутствие и прохрипел свое предупреждение. Пораженные уведенным, черствые крестьяне стояли, сняв шапки как в храме.
Он умер. Бедный дурак, который смог стать… и стал святым, но никогда не был канонизирован и забыт в веках.
Жорж просыпался с мыслью, что он должен предупредить о чем-то ужасном, что случится в ближайшие дни. Но не помнил о чем надо предупредить.
А потом эти сны прекратились. Верней стали снится другие. Какие-то войны, женщины, и опять войны. Но слава богу в этих снах не было больше Боли. И Жорж забыл о ней.
*
Провинция за провинцией ложились под колеса дороги Франции. Нормандия, Луара, Пуату, Лангедок. Шеварди набирал в городах газеты и быстро пролистывал их. Дорога не способствовала долгому и внимательному чтению. Всегда находилось более важные дела, чем отслеживание новостей.
В Париже бурлили страсти вокруг разразившегося «испанского кризиса». Испанские Учредительные кортесы, в результате Славной революции оказавшиеся хозяевами Испании, не придумали ничего лучшего, как выбрать себе нового короля. Предложили одному — отказался. Другому — не захотел. Тогда испанцы предложили корону немецкому принцу Леопольду Гогенцоллерну-Зигмарингену, дальнему родственнику прусского короля. А это очень не понравилось французам, в первую очередь парижанам. Франция уже пережила однажды времена, когда германский и испанский трон занимали немцы. Хватит! Ученые!
Отголоски этих страстей доносили столичные газеты. В провинциальных столицах, крупных торговых и промышленных городах тоже довольно бурно обсуждали наглость Пруссии. Но тоном ниже, чем в Париже.
Что касается провинции, то жителей маленьких городков, хозяев шато и ферм, тех больше волновали виды на урожай, падение цен на зерно, плохие годы для виноградников, стоит ли брать кредит у Земельного банка под залог своего участка. Во Франции не осталось свободных земель, теперь для увеличения доходности хозяйства, нельзя было дешево купит пустырь и распахать новый участок, как это было каких десять лед назад. Неповоротливые крестьянские мозги не успевали за поступью новых времен. Теперь крестьянам предлагали какое-то гуано вместо привычного навоза. А цены на вино растут и растут, заставляя думать, а не разбить новый виноградник, отказавшись от выращивания овощей для собственных нужд. Но виноградник не дает плоды в первый же год. А сохранится ли цена на вино через десять лет? Окупятся ли затраты. Вот над этим размышляли. Вот это обсуждали, примеряясь то так, то эдак. И только вечером, за кружкой домашнего вина, обсуждалось с соседом, что там пишут в газетах, выписываемых местным мэром.
Когда достигли Тулузы, стало известно об Эммской телеграмме[4], оскорбительной для Франции. О том, что объявлена мобилизация. Повеяло скорой войной, которую в Париже ожидали уже несколько лет.
— Как же это не вовремя! — морщась произнес начальник гарнизона Тулузы, к которому Шеварди явился за подписью на маршрутном листе. — У нас еще не все готово. Реформа только началась… и вдруг.
— Ничего, — бодро заявил молодой адъютант. — Быстро разобьем колбасников и вернемся к реформе.
Шеварди не думал, что поход на Берлин окажется увеселительной прогулкой, но благоразумно промолчал. К тому же, если говорить честно, то и он не считал пруссаков намного лучшими вояками, чем австрийцы. Это чувство было иррациональным, если вспомнить, что Шеварди принимал участие в войне с австрийцами, которые вовсе не разбегались при появлении французов. Да, Франция одержала победу! Но сколько осталось лежать на полях сражений?
Шеварди, горько усмехнулся, при воспоминании о Сольферино: «Можно сказать, что одной ногой, я все еще на прошедшей войне с австрияками».
Что касается, пруссаков, то подполковник помнил слова генерала Бурбаки, ныне командовавшего французской гвардией, сказанные во время прусско-австрийской войны: «Можете считать эту армию (имеется ввиду армия Пруссии- авт.) армией адвокатов и окулистов, но она войдет в Вену в любой момент, который пожелает». И все же, вопреки всякому здравому смыслу, Шеварди считал пруссаками теми, какими они были во времена Наполеона, во время поражения при Йене.
Вернувшись к обозу, Шеварди подозвал Бомона и сообщил, что он тот час уезжает в столицу. А Жоржу предстоит скорым маршем двигаться к Парижу, нигде не задерживаясь, а на последних переходах, телеграфировать о маршруте и сроках движения. В свою очередь, на телеграфе в Осере Бомона будут ожидать инструкции, куда следовать.
И вот Бомон в Париже. А Шеварди начал военные действия против генералов артиллерийского комитета, безжалостно вторгаясь воскресным днем в их жилища. О сколько красивых и громких слов произнес им при этом! И ему было плевать на их неудовольствие. Он сам хотел быть генералом, и война должна была предоставить ему этот шанс. Поэтому он был безжалостен и напорист. Генералы выбрасывали белый флаг один за другим, подписывая приемный акт и освобождая Шеварди от тыловых забот для воинских подвигов.
[1]Виконт Жан Эрнест де ла Хитте (Jean Ernest Ducos de La Hitte), французский генерал, президент артиллерийского комитета 1848 г., министр иностранных дел (1849–1851), создатель дульнозарядных нарезных орудий системы Хитте, принятых на вооружение французской армии (1858).
[2]Виконт Жан Эрнест де ла Хитте (Jean Ernest Ducos de La Hitte), французский генерал, президент артиллерийского комитета 1848 г., министр иностранных дел (1849–1851), создатель дульнозарядных нарезных орудий системы Хитте, принятых на вооружение французской армии (1858).
[3]Шеварди обыгрывает фамилию и воинское звание Бомона.
[4] 73-х летний король Пруссии Вильгельм I готов был пойти на дипломатические уступки Франции, не желая доводить дело до войны. Больной император Наполеон III тоже опасался возможной войны. Но окружение обоих монархов, генералы, министры, промышленники жаждали войны. Бисмарк даже пошел на коронное преступление, исказив слова своего монарха до неузнаваемости, провоцируя французов на войну.
Глава 7. Идет дорогой рота
Франция, Шалон-ан-Шампань, июль 1870 г
Северная Франция, август 1870 г
Гаспар Дюпон был контрабандистом, но считал себя патриотом. И не видел в этом никакого противоречия. По крайней мере, он себя считал более честным в словах и делах, чем большая часть депутатов парламента.
О Законодательном корпусе Дюпон отзывался как о сборище болтунов, и не понимал, зачем оно нужно Империи. При этом источником власти во Франции считал народ, и только народ.
Гаспар считал себя бонапартистом, преклонялся перед Наполеоном I, но не любил его племянника-императора. Он называл его не иначе как Шарль-Луи, не признавая имени, данного тому при интронизации.
Одним словом, Гаспар был типичным французом. И при этом имел оригинальные политические взгляды. Впрочем, как каждый типичный француз.
Когда Франция объявила войну Пруссии и Северогерманскому Союзу, Дюпон вступил добровольцем в армию. Так уж получилось. Не то чтобы он видел острую необходимость служить Франции на поле брани… Но в его ситуации лучше было проявить патриотизм. И затеряться среди десятков тысяч решительно настроенных парижан, большинство из которых годились бы ему если не в сыновья, то в племянники.
А во всем был виноват Плачидо Лойла, с его южным темпераментом. Молодой, горячий… Это все понятно. Но зачем надо было убивать несчастного Доминика именно в тот момент, когда он разговаривал с Дюпоном? Почему не выбрать более подходящее место? Более удачный день и час? Когда не будет лишних глаз? Что ему стоило позаботиться о наблюдателях? А то получилось некрасиво. В тот момент, когда Плачидо ткнул беднягу в живот в третий или четвертый раз, неожиданно появился полицейский патруль. Если ты такой поклонник театральных эффектов, будь готов к драматичному повороту в событиях. А все из-за того, что Доминго назвал Лойлу «мутным».