Бар «Безнадега» (СИ) - Вольная Мира. Страница 107
- И поэтому пал, поэтому не пришел к тебе, когда нужен был больше всего, - он кривится, сжимает челюсти и прислоняется своим лбом к моему. В глазах боль. Зарецкий жрет себя. В нем это есть – привычка ковыряться в собственных ранах, растравливать, мучить. Повышенная ответственность – беспощадная сука. Аарон никак не может расслабиться, и я ему сейчас ни хрена не помогаю.
- Ты звала? Ждала? – хрипит он.
Вопрос оглушает и забирает весь воздух из легких. В горле и рту сухо. Мне очень хочется соврать. Мне надо ему соврать, поэтому…
- Нет.
Несколько мгновений между нами только дыхание.
- Врешь, - тянет он приглушенно, с едва слышным стоном. – Ты врешь, Эли.
Аарон отстраняется резко, запускает руки в собственные волосы, мечется по кухне, швыряет в стену бокал с вином, рычит зверем. Стекло звенит, разлетается по всей кухне. Дрожит вокруг воздух, болезненными толчками выплескивается, продирается наружу ад падшего.
Черт!
Я не знаю, что делать, не понимаю, что ему сказать, нужно ли вообще что-то говорить. А потом с гулким краком меня накрывает осознание. Пугающее по своей сути до усрачки…
И хочется орать, потому что я не представляю, что будет, когда хозяин «Безнадеги» все вспомнит, если он сейчас реагирует так. Но чем больше я за ним наблюдаю, тем отчетливее понимаю, что мне нужно что-то сделать, что-то сказать, чтобы, когда он вспомнит, он действительно не отправился топить мир в крови, не сделал что-то, из-за чего возненавидит себя еще больше. Что угодно сделать или сказать. Но я не знаю, что…
А Зарецкий все еще мечется, взгляд болезненный, опять дрожат за спиной начавшие проявляться крылья. Он впечатывает кулаки в столешницу возле раковины, и по камню ползут трещины. Потом еще раз и еще. Снова.
Он бьет с одуряющей силой, с яростью. Не издает ни звука, просто бьет. Летят осколки в стороны, трещат и хрустят. Аарон дышит, как загнанный зверь, его ад все плотнее и плотнее с каждым следующим ударом, злость все больше.
По пальцам струится кровь, костяшки сбиты до мяса, на висках пот. Его кровь цвета черненого серебра, не как у человека. Удары сыплются градом.
Я жду, не двигаюсь, даже не дышу. Стараюсь найти выход. Мне сложно, невероятно сложно собраться с мыслями. Я не Мара, я не знаю, что делать в таких ситуациях. Чаще всего я игнорирую такое… дерьмо, отворачиваюсь от него, потому что мне все равно. Но Аарон не «чаще всего» и мне не все равно.
Через вечность и раскуроченную к чертям столешницу падший опускает наконец-то измазанные в крови руки, рычит глухо и бессильно и сползает на пол, смотрит на меня так, что я готова материться и сама идти убивать.
Я слетаю со стола в один миг, застываю перед ним, не решаясь прикоснуться, давлю в себе беспокойство, нервозность, панику.
- Ты ждала меня… - выталкивает падший из себя.
- Аарон, - голос как будто не мой, во рту сухо, а тело бьет дрожь, - я… Я действительно звала, я ждала, я любила тебя. А еще… Где-то глубоко, где-то в самом далеком уголке сознания, задавленного страхом, болью, холодом и усталостью, я злилась на тебя, проклинала, даже ненавидела.
И ад Зарецкого вырывается на волю полностью, ревет вокруг, круша то, что еще можно крушить. Мерцает и гаснет свет, звенит оконное стекло, сходят с ума часы на микроволновке, что-то разбивается сбоку, трещит дерево. В глазах Аарона ад.
- Но мне плевать, слышишь? – я не приближаюсь и не касаюсь, мне надо, чтобы он меня услышал. - Мне плевать, по большому счету. Теперь все равно на то, что произошло тогда. Я не виню тебя, не ненавижу, не боюсь. И тогда не винила. Я здесь с тобой.
- Лис.
- И… это не секс, не желание пощекотать нервы, не один из моих дебильных поступков и… не гештальт совершенно точно… я…
Он подается ко мне, не давая договорить, его будто сметает. Обхватывает мои ноги, стоя на коленях, утыкается горячим лбом в живот. Меня шатает, качает из-за силы, разлитой в воздухе, штормит от того, что я чувствую, от того, что слышу в низком голосе и движениях.
Зарецкий на коленях – это трэш, это взрывает мне мозг своей неправильностью, болью.
- Прости меня, Лис.
Хочется ему врезать, встряхнуть, потому что кажется, что он меня так и не услышал, но сделать я ничего не успеваю.
- Я был… Он призвал меня, и…
- Мне все равно, - перебиваю Зарецкого, повышаю голос, зарываюсь пальцами в волосы. - Я знаю, что, если бы ты мог слышать, если бы ты знал, ты бы пришел, - качаю головой. Дыхание падшего жжет через ткань.
- Прости меня, Лис.
Мне приходится наступить себе на горло, задавить рычание, зародившееся в груди, сцепить зубы и успокоить собственный ад.
Я разжимаю его руки, чтобы иметь возможность двигаться, толкаю Аарона в грудь, заставляя сесть, сама сажусь сверху.
Мы с этим потом разберемся. Я заставлю его понять, я, мать его, вобью это в его пустую, упрямую голову.
- Прощаю. Тысячу раз прощаю и прощу еще столько же и больше, если потребуется, – я целую коротко. И этот поцелуй горчит не меньше, чем тот, что был на крыше. – Только услышь меня, пожалуйста.
- Я слышу, - кивает заторможено Аарон, как будто ему только что надавали по морде. Растерянный, сбитый с толку, все еще горький.
- Отлично.
Наверное, можно выдохнуть. На сегодня, кажется, буря миновала, и вроде бы все живы. Ад падшего потихоньку заползает на место, теряют краски крылья, снова становясь сначала прозрачными, а после – лишь туманом, больше не колотит ни его, ни меня, даже дышать можно. Руки Зарецкого снова обвиваются вокруг талии, он трется о мою шею носом, вызывая мурашки на коже, гладит спину.
- Я люблю тебя, Лис, - шепчет шершаво, так, как умеет только он.
А у меня сердце в горле колотится, воздух, только появившийся, опять куда-то исчезает, меня в очередной раз за этот день протаскивает животом по битому стеклу.
Черт…
Мне снова охренительно страшно и сладко, и со мной явно что-то не так.
- Это не честно, Аарон, - улыбаюсь, качая головой. – Это эмоциональный шантаж.
Он смеется, коротко и отрывисто.
- Можешь не отвечать, - улыбается падший, я чувствую эту улыбку кожей. – Мне просто нужно было сказать. Я хочу, чтобы ты знала.
- Чудовище, - шепчу и снова целую. Целую вместо ответных слов, целую, потому что пока могу только так. Сплетаю свой язык с его и снова дрожу, умираю, исчезаю. Слишком остро, слишком сильно для дурной собирательницы. Слишком сладко. И так охренительно, что кружится голова.
Мой падший, мой серафим…
Мы сидим вот так на полу, среди осколков столешницы, бокалов, посуды и ящиков, в темноте, еще какое-то время. Зарецкий больше ничего не говорит, просто водит руками по моей спине и плечам, дышит в шею, иногда касаясь губами. У него мурашки на коже из-за моих прикосновений, жесткие волосы щекочут кончики пальцев.
И мне не хочется ничего решать и ни о чем думать, я впитываю в себя его движения, запах порока, тепло тела и звук дыхания. Мне просто хорошо и так расслабленно, что даже моргать лень. Я хочу сохранить эти мгновения, запомнить их, спрятать и никому не показывать.
- Что? – спрашиваю тихо, когда вдруг замечаю внимательный взгляд Зарецкого, направленный на меня, перестаю ощущать выдохи кожей.
- Ничего, - качает хозяин «Безнадеги» головой.
- Аарон, - не собираюсь сдаваться.
Падший прикрывает на миг глаза, будто собираясь с мыслями, а потом все-таки сдается:
- Я все еще злюсь. Он наказал меня через тебя, Лис. Он… убил тебя, чтобы наказать меня, а когда я не захотел смириться и принять, когда позволил всему тому, что копилось во мне, наконец вырваться наружу, сверг. И отдал тебя Сэму, даже несмотря на то, что после крещения ты должна была «родиться духовно».
- Чтобы родиться духовно, Аарон, мне надо было верить, надо было искренне хотеть этого. Я же хотела, чтобы все закончилось. На костре, сгорая, я ненавидела и проклинала. Какое очищение? О чем ты? Меня наказывали и убивали люди, в их руках были факелы, они сложили костер. Я спрашивала тебя тогда и спрошу сейчас: неужели ты думаешь, что Он правда жаждет крови, неужели ты думаешь, что Он настолько жесток?