Бар «Безнадега» (СИ) - Вольная Мира. Страница 13

Я останавливаюсь перед водительской дверцей, еще раз внимательно осматриваю тело. Кровь везде: на осколках битого стекла, на ремне, на сидении, на двери, на бежевой подушке безопасности, которая в этот раз ни хрена не справилась. Увы и ах, минус тысяча в карму инженерам-проектировщикам.

От лица практически ничего не осталось, какая-то кровавая каша. Правый глаз выпучен, налит кровью, смотрит на меня, левый закрыт, нос свернут набок, в приоткрытом рту не хватает нескольких зубов. Из щеки торчат осколки стекла.

Милая, с какой же скоростью ты ехала?

Я ищу чистый участок тела. Хоть что-то более или менее не заляпанное кровью, чтобы прикоснуться.

Но такого нет.

Я матерюсь про себя, стягиваю зубами перчатки, тяну руку, чтобы коснуться кожи. Она мягкая и липкая, холодная. Пружинит под пальцами, вызывает ассоциации с антистрессовыми игрушками.

Я отбрасываю ненужные мысли, ищу душу. Зову ее.

Вот только… только души там нет. Этот мешок с костями… просто мешок с костями, абсолютно пустой. Вместо души я чувствую что-то вязкое, тягучее, гнилое. Оно липнет к пальцам, пристает к плоти, впивается, втягивается в меня, и из горла рвется кашель.

Я отскакиваю от тела, одергиваю руку, хмурюсь и подношу к глазам телефон. Что за…

Имя все еще в списке, светится зеленым, место то же, ничего не поменялось. Но… долбанной души в долбанном теле нет.

Я еще раз оглядываю тачку и опять готова материться сквозь зубы, потому что только сейчас замечаю детское кресло на заднем сидении. Пустое детское кресло и маленький синий ботинок возле него. На кресле крови нет. Зад купера вообще мало пострадал. Но чертово кресло такое же пустое, как и оболочка девочки-Карины.

Даже если она выбралась сама, даже если вышла без меня и куда-то ушла, был бы хоть какой-то след, я бы почувствовала ее присутствие, а тут… Абсолютный вакуум, только долбаное вязкое нечто. 

Я перепрыгиваю назад через ограждение, присматриваюсь к людям, запоминаю лица, потом фотографирую номерные знаки машин и иду назад к своему малышу. Вой сирен все ближе.

Люди все так же бестолково суетятся, и я уверена на сто процентов, что это просто люди, так…

Так какого хрена?! Куда делась сраная душа? И что это за липкая дрянь, что все еще у меня на пальцах? Почему имя все еще висит в списке?

Дорога назад смазывается в сознании и расплывается перед глазами. Я не обращаю внимания на дождь, на музыку в ушах, на раздраженных моим поведением водителей. Я сосредоточена и погружена в собственные мысли. Я пытаюсь понять, что произошло. Я стараюсь вспомнить. Вспомнить, слышала ли о таком хоть раз, говорил ли мне хоть кто-нибудь о подобном…

Мне… интересно. Настолько, что этот интерес зудит под кожей, колет иголочками шею, пробирает до основания. Очень интересно.

Глава 4

Андрей Зарецкий

Дверь снова открывается только минут через десять. За это время я успеваю более или менее разобраться с духом в горшке. Он не обезврежен и не испорчен, просто спит. Своего рода душевная кома.  И пока я разглядываю урну на столе, в помещение влетает девчонка, останавливается посреди кабинета, вздрагивает от звука щелчка за спиной. На лице и правда разводы от туши и слез. У нее темно-русые волосы, аккуратный нос и глубокие карие глаза. Действительно хорошенькая. Но… Тупая…

Смотрит на меня затравлено, кусает губы, сжимает в руках сумку.

Дама в беде.

Этакий образ невинного цветочка.

- Ты хотела меня видеть, - морщусь я. Мне не нравится то, что я наблюдаю, то, что ощущаю от девчонки. Там страх, отчаянье и… безнадега. И это все… какое-то слишком детское, слишком чистое. – Вот он, я.

- Вы… - тормозит девочка. – Говорят, вы решаете проблемы, – голосок дрожит, мягкий, неуверенный. Выдает куклу с головой.

Я молчу, смотрю на девочку. Желание напугать ее до истерики с каждой секундой, с каждым ее словом все сложнее и сложнее сдерживать. Не место таким девочкам среди иных, не место таким тепличным цветочкам в «Безнадеге», в моем кабинете. Она не может смотреть на меня, но и не смотреть не может тоже. Ее пугает обстановка, звуки снизу, тишина, воцарившаяся вокруг, ее пугаю я.

- Меня… Я…

Не знаю почему, но раздражает меня девка неимоверно. Пожалуй, раздражает примерно так же, как Игорек.

- Конкретнее, - я готов ее послать. Очень хочу это сделать, но… она ведь не отстанет. Снова припрется. Люди…

- Мне нужна помощь, и я готова заплатить, - вдруг вздергивает девчонка аккуратный острый подбородок.

Я поднимаюсь на ноги, обхожу стол, иду к ней. Она старается увеличить расстояние между нами, когда понимает, что я слишком близко, настолько близко, что мне удается рассмотреть зеленые искры на дне карих глаз, небольшую рану от зубов на нижней губе, почувствовать ее запах. Даже запах у нее невинный. Ландышами пахнет. Наверняка, краснеет от слов «сиськи» и «член».

- И чем же ты мне заплатишь? – я растягиваю слова, склоняясь к ее уху, скольжу пальцами вдоль руки. – Телом?

Девчонка дергается, шумно и рвано выдыхает.

- Или, может быть, своей бессмертной душой?

- Я… я… - она сглатывает, зрачки расширяются, слова звучат едва слышно, - нет.

- Что «нет»?

- Мне сказали, что вы…

- Ты.

- Что ты… - девчонка, как загипнотизированная, как послушная кукла, покорная и… скучная до зевоты. – У меня есть деньги. Я могу заплатить.

- Заплатить… Знаешь, чем мне платят обычно, девочка? Кровью, страхом, силой, сексом. Золотой Телец меня не интересует. Это просто бумага.

- Мне больше не к кому обратиться. Мне никто не верит, - шепчет девчонка побелевшими губами. – Страх… Я могу дать вам…

- Тебе.

- …сколько угодно страха, потому что мне очень страшно.

Я не убираю руки с ее плеча, не отхожу, не отодвигаюсь ни на миллиметр. Мне надо, чтобы она боялась, чтобы никогда больше даже не вздумала соваться в «Безнадегу». И да, страхом от нее действительно несет. Детским страхом, бескомпромиссным, нелогичным, наивным. Она боится так, как дети боятся монстров под кроватью, скрипа старых половиц, темного нутра шкафа. Как боятся идти по темному коридору к туалету, поэтому просят родителей оставить ночник включенным. Это… не тот страх, с которым можно сделать хоть что-то, который может быть полезным. Это бесполезный страх, потому что слишком чистый.

- Твой страх – третьесортное дерьмо, девочка. Знаешь, тут как с дурью: есть чистый кайф, а есть разбавленная дрянь. Ты мне сейчас предлагаешь именно второй вариант.

- Я… пожалуйста, выслушайте меня, - лепечет человек. – Я не хочу убивать, – и глаза так трогательно блестят, что меня тошнит.

- У тебя десять минут, девочка.

- Спасибо, - и слезы все-таки катятся по щекам, заставляя морщиться и кривиться. Я отхожу от нее, сжимаю переносицу. Желания утешать нет, желания выслушивать тем более.  Кукла так и стоит посреди кабинета, старается справиться с собой, старается выглядеть не так жалко, побелевшие пальцы сжимают сумочку. Кукла маленькая и аккуратная, с ее бежевого зонта на пол уже успела натечь лужа, светло-серое пальто тоже явно мокрое. Кукле холодно в мокром, и она дрожит, но едва ли это замечает.

- Я… я не хочу убивать, - произносит девчонка снова, пока я подхожу к бару.

У владельца бара в кабинете свой бар – ну, ибо гонять туда-сюда Вэла плохо для бизнеса, а ночи у меня частенько выдаются долгими.

Я пробегаю взглядом по бутылкам в поисках Хеннеси, подцепляю по ходу бокал.

- Уже около трех месяцев мне снится один и тот же сон… И я сначала думала, что это просто кошмар, что за ним ничего не стоит, но… - это свое «но» девчонка почти проглатывает и судорожно, рвано вдыхает.

- Но?

- В этих кошмарах слишком много деталей, в них слишком много совпадений с моей реальной жизнью, с вещами и ситуациями, которые происходят со мной и моими знакомыми, семьей. Просто не бывает таких снов, понимаете? Просто не должно быть. Мне мерзко после них и страшно.