Бар «Безнадега» (СИ) - Вольная Мира. Страница 80

Тварь в воздухе не порождение ада, она порождение чего-то другого, чего-то более темного и старого. Но что может быть древнее, старше?

- Чего ты хочешь?

- Забрать то, что принадлежит нам. То, чего вы нас лишили. И следующей будешь ты.

- Мне все стало предельно понятно, - киваю с дебильным видом. Я хочу его разозлить, я хочу, чтобы он показал себя, продемонстрировал то, что таится под запахом смрада и тлена. Понять бы еще как. Кажется, что мои попытки забавляют… это. А еще я не понимаю, чего он ждет. Почему продолжает со мной говорить, почему не нападает, хотя давно бы уже мог. Жужжание в теле, кажется, стало немного громче. – Вот только… в этом мире тебе не принадлежит ничего.

- Тут все наше, - тянет тварь, снова двигая челюстью словно она на шарнирах, словно он не знает, как ей пользоваться. Еще один скользкий, блестящий сгусток вываливается изо рта на крышу, новые трещины ползут по лицу и шее. Он вытягивает голову, подаваясь ко мне, и на миг я вижу черные, вздувшиеся вены. В волосах цвета мышиной шерсти что-то шевелится, что-то белое. – Мы спали. Но они нас разбудили, и мы пришли забрать свое.

- Я не твое.

- Наше. Ты наше. Очень долго и очень давно. Тебя отдали нам, через тлеющие угли и собственную грязь. Кто не его, тот наш.

Он поворачивает голову сначала направо, потом налево, и моя собственная взрывается болью. Обжигающей и горячей, как кипяток, как те самые угли, о которых он говорит.

Взрывается с такой силой, что я сгибаюсь пополам, скулю, зажмурившись и зарываясь пальцами в собственные волосы.

Вот почему он не нападал. Он крошил то, что навесил на меня Зарецкий.

- Я нейтральная, - шиплю, собирая себя по кускам. Перед глазами все плывет, мир качается и штормит, хочется рычать и рвать.

Металлический лязг в горле того, что раньше было Игорем, нарастает, еще громче становится жужжание, и я вижу, как что-то ползает под бледной, тонкой кожей, обтянувшей череп. Он теперь не похож на бывшего собирателя. Угадываются общие черты. Скулы вваливаются внутрь, заостряется подбородок, падают на землю волосы, открывая язвы на черепе.

В один миг, просто в один миг.

Черт!

Мне однозначно пора сваливать. Вот только….

Под всем этим, под жужжанием, адом и прочей хренью, я чувствую биение души бывшего смотрителя. Слабое, но оно есть. И я не могу просто на него задвинуть.

Вот только чтобы достать бывшего смотрителя, мне придется коснуться этого, и касаться достаточно долго.

Да что ж везет-то как утопленнику?

- Нейтральных нет. И никогда не было. Все вы чьи-то, и ты – наша, - лязгает своим гадким голосом тварь и давит все сильнее и сильнее.

Я не сопротивляюсь, я думаю, что мне делать. Пытаюсь найти выход. Опускаюсь на пол, на холодный, серый бетон.

Почему душа Игоря все еще жива? Почему он ее не сожрал полностью? Здесь что-то есть… Что-то…

- Считай как хочешь, - тяну, прикидывая варианты.

Вариантов на самом деле немного, и я не уверена, что хоть один из них гарантирует мне развитие событий в мою пользу.

«В этом мире все ужасно зыбко.

В общем, я хочу быть рыбкой».

Я чувствую, как чужой ад отрывает от меня по кусочку, натягивает и отпускает, натягивает и отпускает мою суть. Собака злится и скалится, крутится на месте, клацает зубами в попытках достать того, кто посмел ее дразнить. На короткий миг становится даже обидно из-за того, что у нее не особенно получается. Я морщусь и кривлюсь, позволяю всхлипу прорваться наружу, крепче обхватываю голову. И давлю в себе желание сопротивляться, усмиряю собственный ад.

На самом деле боль чудовищная, и без того ослабленное тело раздирает на части. Сердце бьется так часто, что я ощущаю его в горле, горят огнем легкие, натянуты все связки.

Грязный прием.

Оно видит и чувствует мою боль, а поэтому опускается немного ниже, чем больше давит, тем ниже опускается, в стеклянных, мертвых глазах что-то очень похожее на удовлетворение.  Полагаю, чтобы меня добить, как и собирателю, мудаку придется до меня дотронутся.

- Ты сама пришла, - лязгает оно, ставя мне в вину посещение Ховринки. И это бесит на самом деле, потому что засранец прав.

- Ну лоханулась, с кем не бывает? – скрежещу в ответ. Его лицо теперь полностью в трещинах, трещины на руках и шее, гул, исходящий от урода, тоже громче. Еще бы ему не быть громким…

Я смотрю на пол под его ногами и вижу там волосы, в них все еще что-то копошится, сгустков бурой дряни тоже прибавилось.

- Собирательница, ты такая…

Какая я там, я больше не слушаю, пусть лязгает себе на здоровьице в молоко, у меня другая задача, и Ховринка должна мне помочь с ее решением.

Мне нужна какая-нибудь душа. Чем хуже, тем лучше, чем старше, тем прекраснее. Мне нужно ее сожрать. Сожрать, чтобы было достаточно сил, чтобы не сожрать потом душу Игоря. Какой-нибудь псих вполне подойдет.

Я отпускаю свой ад, бросаю его вниз сквозь пол, заставляю рыскать по этажам, в коридорах и в стенах, не лестничных площадках, в комнатах. В Амбрелле много мертвых, но на удивление мало тех, кого можно сожрать и не мучиться потом несварением из-за угрызений совести.

Я ищу.

Перебираю души, как блюда на шведском столе, и тошнит от самой себя. Этот мир – голодное чудовище. И я часть того, что его таким делает. Факт.

Дети, старики, бомжи, даже несколько запертых в Ховринке собак и кошек, но ничего из того, что действительно нужно. А времени мало.

Я крадусь вдоль стен, струюсь по полу, заглядываю в шахты и под лестницы, прислушиваюсь к шевелению и копошению под полом. Моя сила скользит по пустому, холодному зданию, в северное, южное, западное крыло, спускается в подвал. Максимально быстро, так быстро, как только может бегать адский пес.

Я не вижу самого здания и призраков, вижу, скорее, очертания комнат, как на плане, и светящиеся точки, разбросанные по нему. Кто-то горит ярче, кто-то глуше, кто-то едва тлеет. Но они не то, не то, что мне нужно. И я подгоняю сама себя.

Идеальный вариант нахожу именно в подвале южного крыла. Возле разрисованной сатанинской символикой стены, возле огрызков свечей, на полу, в куче тряпья.

Фигура в черном балахоне, все еще на коленях перед символами, знаками и ничего не значащими рисунками, все еще произносит слова, на которые никто не ответит.

Он действительно идеальный. От него фонит и тащит так, что я нормальная не успеваю даже подумать, а разрозненные ленты ада уже сплетаются в пса, стягиваются из гулких помещений Ховринки в подвал, сжимаются, становятся плотнее.

Миг.

И огромная гончая – я, это все еще я – бросается на душу, рвет ее на куски и заглатывает. Запах гнили во рту у меня реальной, в горле будто комок желчи, слизи и еще черт знает какой дряни, но по вискам долбит уже не так сильно, не так сильно звенят и гудят мышцы, нет перед глазами мерзкого мельтешения черных мушек.

Только потрескавшаяся рожа того, кто раньше был Игорем, только запах разложения и гниющего мяса.

Я пропустила момент, когда он оказался настолько близко.

- Что ты сделала? – лязгает тварь.

- А ты проверь, - рявкаю и первой хватаю чудовище, впиваюсь пальцами в руку, другой рукой в шею.

У меня очень мало времени. Помоги мне, Самаэль.

Я проваливаюсь тут же. В вязкое, тягучее зловоние, в грязь и гнусь настолько древнюю, что она скрипит песком времени на зубах.

Я никогда такого не чувствовала и не видела, оно, чем бы оно ни было, зовет все гадкое и темное во мне с такой силой, с какой никогда не звала даже брешь. Мне хочется убивать. Мне хочется крови и боли. Такое чувство, что это сосуд со всем отстоем человечества. Ящик Пандоры и тот, пожалуй, не настолько пропитался гнилью, как эта тварь.

Тут все: страх, гнев, гордыня, похоть, алчность, жестокость.

И где-то тут, среди всего этого, Игорь.

Я не вижу, я вообще ничего тут не вижу, даже бездна не бывает такой темной, но чувствую. И… решаю не сопротивляться. Это как болото. Чем больше дергаешься, тем больше засасывает. Я просто отпускаю себя, позволяю себе почувствовать все то, что не позволяла раньше. И выедающий внутренности голод по чужой жизни, все обиды: на совет, на Него, на Самаэля, на себя и на Доронина, на души, что каждый день отгрызают от меня куски меня самой, те жалкие капли человеческого, что еще остались.