Бар «Безнадега» (СИ) - Вольная Мира. Страница 99
- Доронин сказал, что материалы у тебя. Мне нужно все, что есть, я сниму копии и верну оригиналы.
- Ты лезешь не в свое дело, - дергает головой светлый, хватая стул, седлает его аки ковбой из какого-нибудь спагетти-вестерна типа «За пригоршню динамита» лошадь. Ножки мерзко скрипят по кафелю. – Ты никто, Зарецкий, и твое самомнение…
- Не суди и далее по тексту, Ковалевский, - вздыхаю, опуская локти на стол, сцепляю руки в замок, снова стараюсь сдержать издевательскую улыбку. – Мы оба знаем, почему ты бесишься. И мы оба знаем, что это ничего не даст, если бы хотела, Элисте была бы с тобой.
- Она просто не понимает до конца, какое ты дерьмо, Зарецкий, не обольщайся, - чуть дергает уголком губ силовик, очень старается выглядеть расслабленным, но мы оба знаем, что мои слова ему как серпом по яйцам.
- Я дам тебе бесплатный совет, светлый: спустись на землю и посмотри на себя трезво. Ты не выдержишь Лис, не потянешь, - откидываюсь я на спинку стула.
- А ты…
- А я больше не собираюсь с тобой это обсуждать, - прикрываю глаза и тут же открываю, потому что Кукла опускает передо мной чашку с такой силой, что проливает чай. Он ползет темной лужей по светлому дереву, тонкой струйкой стекает на пол. В глазах латентной маньячки злость и разочарование.
Еще одна…
Почему людям так сложно принять правду? Почему доходит только после того, как их вывозят в дерьме и сломают хребет? Странная, почти необъяснимая зацикленность на собственных слабостях…
- Извини, - пищит девчонка и, как Вискарь, затащивший вчера капли непонятно куда, шмыгает к раковине, чтобы спрятаться. Я бросаю в лужу несколько салфеток, опять приходится скрывать улыбку.
- Ничего страшного, - пожимаю плечами, забирая из тонких пальцев тряпку. – Я помогу, - и снова возвращаю внимание к Ковалевскому. – Документы, светлый. Я жду.
Он не двигается еще какое-то время, смотрит по-настоящему зло, так, как будто мне не все равно, как будто я должен испугаться или задуматься, или... не знаю… Чем вообще должны заканчиваться подобные взгляды и многозначительные паузы, что я должен почувствовать, кроме раздражения из-за потерянного времени?
И все-таки сознание побеждает гордыню, силовик испаряется из кухни, а его место занимает Кукла, пялится в стол и избегает смотреть на меня.
- Я рада тебя видеть, - бормочет в итоге. – Как та девочка, Даша?
- Хорошо, - отвечаю односложно, не собираясь развивать тему. Мне страшно представить, что творится сейчас в голове Куклы, какой ад поднял со дна мой визит. Очень хочется верить, что обойдется, но, судя по разлитому чаю, моя надежда не оправдается.
Надо быстрее сваливать отсюда.
Снова что-то тянет и скребется, когда я кошусь на часы на микроволновке недособирательницы.
- Я рада.
- Что-то не похоже, - качаю головой.
- Просто устала, - Кукла поднимает голову, теперь смотрит на меня, немного успокоилась, даже улыбается правдоподобно. – Много всего, я как будто заново учусь видеть, слышать, говорить.
- Мы тебя предупреждали, - отвечаю негромко. – Надо было выбирать синюю таблетку, Кукла.
- Я не жалею, - тут же качает она головой. – Просто не ожидала, что будет так…
- Мерзко, страшно и больно?
- Да, - вздыхает. – Я боюсь теперь постоянно, оглядываюсь, всматриваюсь в прохожих на улице, в соседей, в друзей… Как вы с этим живете? Вас, иных, постоянно окружает боль и ненависть.
- Тебе кажется, мы мало чем отличаемся от людей. У нас те же страхи, мечты и желания, мы так же сходим с ума и боимся, среди нас бывают ублюдки, а бывают приятные, интересные… иные. Помнишь Вэла?
Девочка-одуванчик кивает немного неуверенно.
- Бармен?
- Да. Вэл до зеленых соплей боится ведьм. Майя – одна из официанток – пауков не переносит. Все чего-то боятся, чего-то желают.
- И ты?
- И я, - киваю, рассеянно.
Кукла хочет спросить еще о чем-то, но не успевает, потому что на кухню возвращается силовик, бросает на стол флэшку, заставляя меня приподнять брови.
- Оригиналы я тебе в руки не дам. И если что, скажу, что флэшку ты у меня вытащил, - цедит он.
- Там все?
- Все, что я успел забрать перед тем, как ушел к Варе, - неохотно выдает светлый.
- Что-то было интересное, кроме трупов? Что-то по Ховринке?
- Только трупы, - качает головой здоровяк, прислоняется к столешнице. – А теперь вали, - приглашающим жестом указывает мужик на дверь.
- Сразу после того, как ты расскажешь мне об исчезновении Озеровой.
- Бля, - сжимает челюсти Ковалевский, зажмуривается, на роже непередаваемый коктейль из вины, снова злости и растерянности. Мне его почти жаль. На сотые доли секунды. Я не сомневаюсь, что он сделал все, что мог, чтобы найти Алину. Вот только… этого оказалось недостаточно.
- Просто расскажи, - качаю головой, поднимаю руки в примирительном жесте. Я готов пойти на все, чтобы вытащить из него детали того дела. Даже поиграть в понимание и сочувствие.
И Ковалевский опускается на пол, сгибая ноги в коленях, снова запускает пятерню в волосы. Кукла замирает на месте.
- Алина пропала практически из рук Игоря, - начинает светлый, отворачиваясь от меня и от латентной маньячки. Сейчас он готов смотреть на что и на кого угодно, только не на нас. Силовика душит стыд, вина вонзается гнилыми зубами в печень, голос звучит отстраненно. – Они были в парке. Обычный выходной, обычный день, обычная прогулка с отцом. Они стояли у палатки с хот-догами, Озерова практически все время держала отца за руку, отпустила только, когда он полез за кошельком. Смотритель расплатился, забрал сосиски и воду, повернулся и все. Алины не было. Она не кричала, никто из очереди ничего не заметил, на камерах тоже пусто. Секунду назад была, а в следующую испарилась.
- Что за парк?
- Культуры, - отстраненно пожимает силовик плечами. – Середина субботы, толпа народа и полная пустота. Игорь позвонил практически сразу, поднял на уши всех, включая администрацию парка, охрану, Контроль, милицию. Он когда смотрел на меня, казалось, что я слышу, как в его голове стрелки отсчитывают секунды. Озеров знал, что каждое мгновение на счету.
- В каком смысле знал? – хмурюсь я, подаваясь вперед.
- Нет. Не в том, о котором ты подумал. Не было никаких странностей до этого дня, ни угроз, ни звонков, ничего такого, что могло бы насторожить. Озеров ведь нормальным мужиком был до этого всего, - неопределенно машет силовик рукой, и поднявшийся было внутри меня ад успокаивается.
- Сколько было девочке, когда она исчезла?
- Восемь, - бросает Ковалевский, с шумом выдыхает, все еще пялится за окно. Кукла сидит тихо, забыв про чай и все остальное, смотрит на Ковалевского с удивлением, глотает его слова чуть ли не более жадно, чем я. - Через неделю, восьмого июля, должно было исполниться девять.
- Она уже проявилась?
- Нет. Алина ходила в обычную школу, общалась с обычными людьми, не выделялась. Игорь считал, что и не проявится, полагал, что она ничего не унаследовала, что она обычный человек.
- Почему?
- Не было предпосылок, «симптомов». Ей не снились сны… те самые, которые бывают у детей иных, не было голосов в голове, ни повышенной эмпатии, ни лунатизма, даже эмоциональных вспышек не было, анализы в пределах человеческой нормы. По край мере, так казалось.
- Это еще ничего не значит, - качаю головой, понимая, что, скорее всего, Игорь принимал желаемое за действительное.
- Да, - подтверждает мои слова Ковалевский, - но он надеялся. Все-таки восемь лет с полным отсутствием «симптомов» с вполне себе прозрачной и понятной генетикой.
- Озеров – шаман, - хмурюсь я, стараясь вспомнить детали. – Потомственный, сильный, как и ты светлый. А мать Алины?
- Собиратель, - немного кривит губы силовик. – Шагнула в брешь, когда Алине исполнилось полтора, Екатерина Озерова.
Кукла зажимает рот рукой, но не издает ни звука, глаза, неотрывно вглядывающиеся в лицо Ковалевского, стали еще больше.