Скиталец - Хаггард Генри Райдер. Страница 12

Менепта взглянул на него, сомнение и тревога отразились на его лице.

– Я скажу тебе правду, странник! Такой человек, как ты, путешествовавший во многих странах, поймет мой рассказ и поможет мне. При жизни моего отца, священного Рамсеса, однажды в храме божественной Хатхор появилась женщина чудесной красоты. Когда жрецы храма смотрели на нее, то одному она казалась мрачной, другому светлой, и перед каждым человеком изменялась ее чудная красота. Она улыбалась и пела, зажигая любовь во всех сердцах. Но если хоть один мужчина подходил к ней ближе и пытался обнять ее, он отступал, как ужаленный, а если повторял попытку, то умирал. Тогда люди перестали смотреть на нее как на женщину и начали поклоняться ей, приносить жертвы и молиться, как богине. Прошло три года. В конце третьего года богиня исчезла. От нее не осталось и следа, и только память ее свято чтилась людьми. Прошло двадцать лет. Отец мой умер, и я наследовал его престол. Однажды из храма прибежал вестник. «Хатхор вернулась в Кеми, – кричал он, – богиня вернулась к нам!»

Я пошел взглянуть на нее. Перед храмом собралась огромная толпа народа, а на портике храма стояла сама богиня, сияя ослепительной красотой. Она пела чудные песни, и голос ее проникал в сердце человека. Месяц за месяцем она пела свои песни, и множество людей мечтали заслужить ее милость и любовь, но у дверей храма невидимая стража строго охранила вход. Если смельчак пытался ворваться силой, слышался звон мечей, и он падал мертвым, хотя на нем не находили ран. Это правда, странник, я сам хотел войти туда и был оттолкнут ее стражей. Но я один из всех людей, кто, видя ее близко и слыша ее голос, не сделал вторичной попытки войти в храм и уцелел!

– Ты любишь жизнь больше других людей! – сказала царица. – Ты хотел завоевать также это чудо, но твоя жизнь тебе дороже ее красоты, и ты не решился обнять ее. Да, Эперит, она причина всех наших бедствий. Все мужи влюбляются в нее и бесятся от любви. Когда она стоит на портике храма и поет, они плачут, молятся и рвут на себе волосы, рвутся к ней и умирают. Проклята наша страна, проклятие принесла нам эта женщина! Пока не найдется человек, который пройдет сквозь стражу, встанет перед ней лицом к лицу и убьет ее, горе и бедствия будут терзать страну Кеми! Быть может, ты, странник, окажешься этим человеком? – Мериамун загадочно взглянула на него. – Тогда прими мой совет: не ходи туда, ты будешь околдован, и мы потеряем великого человека!

– Быть может, госпожа, моя сила и милость богов помогут мне в этом деле. Но, пожалуй, эту женщину легче уговорить словами любви и поцелуями, чем убить ударом меча, если она не принадлежит к числу смертных!

Мериамун покраснела и нахмурилась.

– Зачем ты говоришь это? – сказала она. – Будь уверен, что, если бы я увидела это чудо, она была бы убита и предназначена в невесты Осирису!

Одиссей понял, что царица Мериамун завидовала красоте и славе той, которая обитала в храме Таниса, и замолчал, умея молчать, когда это было нужно.

ГЛАВА X. Страшная ночь

Пир был испорчен: страх омрачил лица присутствовавших. Женщины и мужчины молчали, смех лишь изредка нарушал тишину в зале. Скиталец пил мало, ожидая, что будет дальше. Царица наблюдала за ним и одна из всего общества была довольна пиром. Вдруг боковая дверь отворилась, и все испуганно повернули головы. Но страх их был напрасен. Вошли слуги, внесли изображение смерти, как это полагалось на пиру, и поставили резную деревянную статуэтку перед фараоном, крича: «Пей вино, царь, веселись, скоро ты будешь взят смертью! Пей и веселись!»

Менепта, все время молчавший, взглянул на изображение смерти и горько засмеялся.

– Сегодня мы не нуждаемся в этом напоминании! – вскричал он. – Смерть близка, да, смерть близка! – с этими словами он упал в свое золоченое кресло, поставив чашу с вином на стол.

– Разве ты муж? – сказала Мериамун тихо. – Муж ли ты, чтобы так пугаться? Разве в первый раз сегодня мы слышим имя смерти? Вспомни великого Менкау-ра, старого фараона, построившего пирамиду Гер. Он был кроток и справедлив, боялся богов, и они показали ему смерть. Испугался ли он, дрожал ли? Нет, он обратил ночь в день, он веселился и прожил еще много лет, наслаждаясь любовью, вином и всеми утехами жизни. Будьте веселы, мои гости, хотя бы веселье наше продолжалось только один час! Пейте вино и будьте мужественны!

– Ты говоришь верно, – сказал фараон, – пейте и забудьте! Боги, посылающие смерть, дают нам вино, чтобы забыться! – Его мрачные глаза блуждали по залу, ища предлога придраться. – А ты, странник, – воскликнул он, – ты не пьешь! Я следил за тобой. Ты пришел с севера, и бледное солнце твоей страны не питает виноградных гроздьев. Ты холоден, любишь пить воду. Почему ты не ищешь забвения в вине, когда час твой близок? Пей же красное вино Кеми. Принесите кубок Пашта! – закричал он слугам. – Царь хочет пить из него!

Главный дворецкий фараона пошел в сокровищницу и принес огромный золотой кубок, сделанный в виде львиной головы, вмещавшей в себя 12 мер вина.

– Наполните его чистым вином! – вскричал фараон. – Ты побледнел при виде кубка, Скиталец? Я выпью за тебя, ты – за меня!

– Нет, царь, – сказал Скиталец, – я пробовал твое вино и не хочу его больше!

– Выпей же кубок за меня! – настаивал фараон.

– Прости меня, прошу тебя, – сказал Скиталец, – но вино делает умных людей глупыми, а сильных – слабыми, а нам сегодня, может быть, понадобятся и сила и разум!

– Дай мне кубок! – вскричал фараон. – Я пью за твою храбрость, Скиталец! – Он поднял кубок, встал и выпил его, затем повалился в кресло, и голова его упала на грудь.

– Я не могу отказать царю в его просьбе! – сказал Скиталец, побледнев от гнева. – Дайте мне кубок! – Он взял кубок, встал и, сделав возлияние богам, произнес ясным голосом: – Пью за чужеземную Хатхор!

Царица взглянула на него, побледнев от негодования. Вдруг из лука послышался слабый звук, разросшийся в воинственную песнь, похожую на шум летящих стрел. Одиссей услыхал пение лука, и глаза его загорелись воинственным огнем: он знал, что стрелы скоро полетят в осужденных. Фараон и Мериамун также услыхали песнь лука. Царица удивленно смотрела на Скитальца.

– Рассказ менестреля был правдив! Это лук Одиссея, – сказала Мериамун, – слушай, Эперит, твой лук громко поет!

– Да, царица, – ответил Скиталец, – скоро полетят стрелы смерти! Зови стражу, враг близко!

Ужас превозмог опьянение фараона: он приказал страже идти, собрать всех товарищей и быть настороже. Мрачная тень легла на всех присутствовавших на пиру. Мертвая тишина воцарилась в зале, подобно тому, как бывает в воздухе перед грозой. Только Одиссей думал о предстоящей битве, да Мериамун неподвижно сидела в своем кресле и смотрела вдаль. Страх все сильнее охватывал сердца мужчин.

Вдруг, казалось, сильный порыв ветра пронесся по залу. Весь дворец содрогнулся, своды его закачались и раскрылись, и над головой присутствовавших появилась какая-то фигура. Звезды ярко светили на небе. Потом своды закрылись снова, и люди с побледневшими лицами смотрели друг на друга. Даже неустрашимое сердце Одиссея замерло от ужаса.

Вдруг многие из присутствовавших в зале людей встали с мест и с криком попадали мертвыми на пол. Скиталец схватил свой лук. Те, кто остался в живых, сидели неподвижно, совершенно парализованные страхом. Только Мериамун была спокойна и холодно смотрела на все происходившее, так как не боялась ни смерти, ни жизни, ни богов, ни людей. Пока она сидела, а Скиталец осматривал лук, они услышали шум, топот множества ног, все возраставший и приближавшийся к ним. Скоро двери раскрылись и вбежала женщина в ночном одеянии, неся в руках обнаженный труп мальчика.

– Фараон! – вскричала она. – Фараон, и ты, царица! Взгляните, ваш сын умер… Ваш новорожденный сын мертв! О фараон! Царица! Он умер внезапно на моих руках!

Она положила мертвого ребенка прямо на стол, среди золотых сосудов, среди гирлянд цветов и золотых чаш с вином.