Колечко(Забытая фантастическая проза XIX века. Том I) - Ф-ъ Петр. Страница 31

— Не иначе!

— Посмотрим далее. Я был свидетелем, как вы взяли последний или предпоследний ваш миллион на третью карту. Равнодушно положили вы его в свой карман. И чего было вам жалеть этих бездельников!.. Но вы были причиною самоубийства. Оно, конечно, было достойным воздаянием преступнику, грабителю; но вы тут были орудием его казни, вы играли гнусную роль палача. Правда, это случилось без вашей воли и было последствием тех же обстоятельств, на которые вы упираетесь. Скажу более: вас увлекла судьба, рок! Как новый Эдип, можете вы воскликнуть: «Un dieu plus fort que moi m'entrainait vers le crime» [21]. Но знаете ли, в чем состояла эта непреодолимая сила? в одной мысли, которой вы предались добровольно, которая овладела вами и не могла не овладеть, которая управляла всеми вашими деяниями и приготовляла неизбежные обстоятельства: недаром я умолял вас отказаться от безумного требования!..

— Что же? Прибавьте: «Все сбылось, как я предсказывал!». Торжествуйте, Иван Адамович!

— Торжествовать? О, если на то дело пошло, то я довершу мое торжество. Я начислил важнейшие ваши проступки; не оставлю без замечания и других. Вы хотели сделаться богатым, но не разочли, что богатством надобно уметь пользоваться, а всякое уменье предполагает науку. Обыкновенно говорят: были бы деньги, найдем, что с ними делать! Вот они и есть у вас, эти деньги — что вы с ними сделали? что на них купили? Не говорю, какие вещи, а — какие наслаждения, какие удовольствия? Ничего, кроме скуки и пресыщения! А чем вы торжествовали за эти деньги? Вы оставили службу, которая шла для вас успешно: вы были отличены, награждены; последующие награды и отличия только ожидали вашего усердия. Посвятив всю молодость на короткое знакомство с обязанностями службы, на приучение себя к деятельности и соображению, вы ныне, в ваши зрелые лета, были бы чиновником, достойным доверенности правительства и способным занимать должности почетные и полезные для общества. Теперь ничего такого нет, и уже быть не может. Как человек образованный, получивший прочные первоначальные понятия о науках, вы могли с успехом шествовать по этому благородному поприщу. И в какую эпоху! Именно в ту, когда науки с каждым днем начали очищаться от прежних лжеумствований и заблуждений, и, появляясь одна за другою в полном блеске, как светила небесные, имеют целью уже не ослепление, не преступное и безумное удовлетворение гордости, а пользу рода человеческого, настоящее достижение их благородного предназначения. Сколько живейших наслаждений, сколько чистейших радостей доставили бы вам такие занятия! Повторяю еще раз: вы к ним были приготовлены, все пути были вам открыты; стоило только идти. Удобство, за которое другой отдал бы все свое достояние!.. Но вы этим пренебрегли так же, как и всем другим, что только могло усладить вашу жизнь. Вы всем пожертвовали, все отдали. Правда, было за что отдать: миллионы! Великое дело миллионы!

— Сатанинская насмешка!

— Скажите лучше: сатанинское искушение получить миллионы даром. Подлинно, только враг человеческий мог внушить такую мысль!.. Как будто дорогое может достаться за дешевую цену! Если не до приобретения, то после — оно непременно будет стоить дорого. Это самый верный и самый простой расчет, которого мы не хотим видеть. Если бы даже эти миллионы, без ваших стараний, без непозволительных средств достались вам даром, по какому-нибудь случаю, хоть например, по неожиданному наследству — и тогда вам надлежало бы принимать их с трепетом, потому что эти даровые миллионы рублей приносят с собою миллионы искушений, а это опаснее всего. Нам не повелено молить Бога о непредании нас бедствиям, болезням, нищете, скорбным потерям — хотя, впрочем, очень естественно желать избавления от таких зол, — нет, нам сказано, чтобы мы молили о непредании нас искушению, которое, может быть, скорее приходит в благосостоянии, нежели в несчастий. С бедствиями жизни можно справляться, и кто их не испытал, кто их не переносил с большим или меньшим терпением? Кто не преодолевал их с большею или меньшею твердостью духа? Но искушение, даже и в земном раю, даже и в состоянии непорочности, при полной силе разума, ничем не омраченного, при беспрепятственном стремлении воли человека к добру — искушение было причиною его погибели. Помните ли наш первый разговор? Вам он не нравился и был непонятен. Поняли ли вы его теперь?

— Понял. Но если вы меня называете несчастным потомком, то сами вы не змей ли искуситель или, по крайней мере, не орудие ли вы его?

— Я с вами не играл его роли, а вы имели с ним дело: припомните хорошенько, как гибельная мысль о выигрыше мало-помалу вкралась в вашу душу, как хитро овладела вашею волею, как искусно обольстила ваш разум, как затейливо обвилась около всего вашего нравственного бытия — вот вам и змей!

— Довольно. Теперь последний вопрос, и без шуток: должен ли я умереть от холеры?

— Я вас не понимаю.

— Не скрывайтесь. В сотый раз говорю вам: мне известно, что ваши последние посещения предвещают смерть. Скажите, по крайней мере, в последний ли раз я вас вижу?

— Не знаю, может быть…

— Может быть? Следовательно — смерть!

— Непоправимый! С тех пор, как ты себя помнишь, тебе известно, что смерть твоя неизбежна. Когда она придет — какая надобность это знать? Полустолетием ранее, полустолетием позже — разница не так велика, как, может быть, думают. Все дело в том, что жизнь наша есть приготовление к смерти, что спокойная смерть должна быть целью всех наших деяний: кто об этом заботится, тот живет счастливо. Вот все, что могу тебе сказать насчет и твоей смерти, и чьей бы ни было. Что еще нужно?

— Ничего! Прощай, дьявол-мучитель!

— Ознакомился с ним, и видит его во всем и во всех… Прощай, мудрец!

Как спокойно и равнодушно читаем мы теперь в газетах краткие известия о том, что холера показалась в одном, в другом, в третьем конце или уголке Европы! Но как страшно было первое ее появление в нашей части света, огражденной своим просвещением, грозно вооруженной своими знаниями для отражения всякой внешней опасности! Как бесстрашно этот новый Чингис-хан перенесся чрез все твердыни нашей мудрости… Но что об этом напоминать? Первый страх уже миновался, и о грозной азиатской гостье толкуют более потому, что она сделалась достоянием наук.

Так теперь, но тогда… О, тогда, спора нет — холера была похожа на первый звук трубы, зовущей на суд!.. Все смутились поневоле, и многие начали думать… о чем? не о смерти ли, по совету Шица? Как бы не так!.. Начали думать о том, как бы развлечься от этого несносного помышления об опасности, как бы ничего не слыхать о ней и не видать ее. Так рассказывают о страусе, что эта птица, в минуту опасности, засовывает голову в какое-нибудь ущелье, и как сама ничего не видит, то уверена, что и ее никто не видит.

Но Гацфельд не искал развлечений. Холера, смерть — он был равнодушен ко всему. Может быть, по примеру старухи Дюдефан [22], и он сознавался, что ему так же нужно умереть, как утомленному человеку уснуть. Жизнь точно была ему в тягость. В этом он винил не себя, а, как водится, судьбу. Перебирая все обстоятельства последних годов своего бытия, он не мог не дивиться такому сцеплению случаев, по-видимому маловажных, и между тем увлекавших его в пропасть несчастия. Началом всех своих бедствий полагал он знакомство с Анелею. Потом встреча с усачом, единственная, первая и последняя, и в сущности самая незначительная, состоявшая из краткого разговора. Но какие мысли породил этот разговор! что он открыл!.. Скажут, можно было это оставить без внимания. Но вслед за тем было объяснение с Лихаевым, объяснение, которого Гацфельд не искал, и которое также кажется не важным. Потом встреча с Шицем, его неожиданное объявление о дружбе с покойным отцом; секрет, так легко им открытый… Потом поездка в Москву, блестящий круг, в который он попал; праздник князя Рамирского, возбудивший в нем зависть, самую естественную, самую непредосудительную… Рассказы графа Лейтмерица, разрушившие все сомнения насчет непостижимости Шица и его откровений; вторичная встреча с тем же Шицем, который прежде говорил, что они более не увидятся. Не судьба ли все это? А знакомство с Аглаевым? А содействие этого ничтожного, пустого человека в его несчастной женитьбе? Не явная ли насмешка, злая шутка какого-нибудь демона, который старался запутать его жизнь в самых неприметных сетях?