Жемчужина востока - Хаггард Генри Райдер. Страница 28

Но случилось так, что наверх никто не явился, так как евреи опасались внезапного нападения на них римлян, как только они начнут взбираться по незнакомой им, быть может, обрушившейся лестнице. Поэтому, разломав вход, евреи воспользовались низом башни, чтобы втащить в нее и укрыть у ней на время своих раненых.

Тем временем Марк, с мечом в руке, устремился на Халева, который успел вовремя отскочить в сторону и вместе с тем нанес Марку такой страшный удар по голове, что, не будь на том массивного шлема, он наверное расколол бы череп римлянина надвое. Теперь же он раздробил только шлем и нанес ему глубокую рану, от которой молодой префект пошатнулся и упал, широко раскинув руки и выронив свой меч. В этот момент Халев подскочил к нему, чтобы прикончить его, но Марк вдруг очнулся и, видя, что он теперь безоружен, набросился на Халева, стараясь схватить его голыми руками за горло. Халев успел нанести ему еще один удар по плечу, но Марк как будто даже не почувствовал его. Спустя минуту меч Халева лежал на земле, а оба противника в бешеной схватке упали и катались по земле в смертельной борьбе. Тогда из рядов римских воинов раздался крик: «Спасем его!», на который евреи отвечали: «Хватай его!» И те, и другие волной хлынули на место борьбы, где в тот же момент завязался кровавый бой. Те и другие дрались с остервенением. Где люди стояли, там они и падали мертвыми, никто не хотел отступать. Римляне, хотя и малочисленнее своих врагов, предпочитали умереть все до единого, чем оставить в руках неприятеля своего раненого возлюбленного вождя. Евреи же слишком хорошо понимали цену такого приза, как римский префект, любимец Тита, чтобы дать вырвать его из своих рук. С каждой минутой прибывали новые шайки, и отряды евреев спешили на подмогу своим собратьям, римляне же, не получая ни откуда подкрепления, заметно таяли, но, тем не менее, упорно надвигались вперед, сражаясь грудь с грудью и щит со щитом.

Вдруг с диким криком торжества новый отряд евреев, числом от 300 до 400 человек, выбежал на поле сражения прямо во фланг римлянам. Командовавший ими офицер, вовремя заметив опасность и решив, что лучше дать их префекту умереть с павшими их товарищами, чем сознательно уложить на месте весь легион и посрамить оружие Цезаря, скомандовал отступление. В чинном порядке, словно на параде, римская дружина отступила к своим укреплениям, унося с собой своих раненых и не нарушая порядка, несмотря на град копий и стрел, беспрерывно сыпавшихся на них.

Видя, что им теперь ничего более не остается делать, евреи отступили к стене старой базарной площади в 30 шагах или 40 от старой башни и принялись укреплять. Солнце уже клонилось к закату, и день медленно угасал. Павшие римляне, оставшись поле сражения, видя, что их товарищи отступили, кидались на свои мечи или копья и умирать от своей руки, чтобы не попасть живыми в руки евреев, которые, подвергнув их жестоким пыткам, все равно повесили бы их на кресте. Кроме того, Титом был издан указ, что солдат, попавший живым в руки неприятеля, будет всенародно предан посрамлению, и звания солдата и навсегда вычеркнут из списком легиона, а будучи вновь пойман своими будет предан смерти или обречен на пожизненное изгнание.

Как охотно последовал бы Марк примеру своих товарищей, но, увы! – у него не было на то ни силы, ни оружия. Когда он и Халев были вытащены из груды раненых и убитых, он был в беспамятстве и в глубоком обмороке от потери крови и истощения сил. В первую минуту его приняли за убитого, но случившийся тут еврей, врач по профессии, заявил, что Марк жив, и если дать ему отлежаться, то он очнется и придет в себя. Поэтому, желая удержать этого префекта живым в своих руках, евреи втащили его в старую башню и оставили там, приставив на случай, если он очнется, стражу ко входу.

Мириам с замирающим сердцем следила за всем, что происходило вокруг нее на поле сражения и у подножия башни. Временами ей казалось, что сама она сейчас умрет от нестерпимой душевной муки и тревоги за своего возлюбленного.

– Успокойся, госпожа, благородный Марк жив! – говорила ей Нехушта. – Иначе они оставили бы его на поле сражения с остальными убитыми. Как видишь, они хотят держать его у себя в плену, иначе допустили бы Халева пронзить его мечом, как он намеревался это сделать!

– О, тогда и он будет повешен на кресте, подобно тем римлянам, которых мы видели вчера на стенах храма! – воскликнула Мириам.

– Это, конечно, возможно, – ответила Нехушта, – если он не найдет возможности покончить с собой или не будет спасен кем-нибудь!

– Спасен! Они не могут спасти его. Ноу! – и бедная девушка упала на колени и, всхлипывая, рыдала в порыве отчаяния. – Христос! Христос, научи меня, как спасти его! Если же нужно, чтобы кто-нибудь умер, возьми лучше мою жизнь!

– Полно, госпожа, – утешала ее Нехушта, – мы можем сделать что-нибудь! Смотри, они положили его в нескольких шагах от нашей подъемной каменной двери у самых ступеней лестницы, стража стоит снаружи, в башне же нет никого. Я видела, как евреи перенесли оттуда своих раненых, оставив там разве только мертвых. Если благородный Марк только в памяти и может хоть сколько-нибудь держаться на ногах, мы втащим его вниз и захлопнем за собою каменную дверь!

– Но евреи могут увидеть нас и открыть убежище ессеев, которых всех замучают и убьют за то, что те утаили пищевые запасы!

– Полно! Когда мы останемся за дверью, никто не найдет дороги в подземелье, ты знаешь, что сверху дверь отпереть нельзя. Кроме того, ессеи все предвидели, приняв на всякий случай все меры предосторожности, за них ты не бойся!

Тогда Мириам обвила шею старухи руками и, страстно целуя ее, вся в слезах молила:

– О, Ноу! Попробуем спасти его! А если нам это не удастся, то уж лучше умрем вместе с ним!

– Так пойдем скорее, пока еще есть хоть немного света, а то когда стемнеет, здесь, на этой лестнице, шею сломишь. Иди за мной!

И они осторожно стали спускаться вниз по старой каменной лестнице, где мимо них шныряли потревоженные ими совы и летучие мыши. Вот и та площадка, с которой отворяется дверь во внутрь нижнего помещения башни. Опустившись на колени, Нехушта стала нащупывать руками почву. Слабый отблеск вечерних сумерек падал в башню, где было темно, как в могиле, сквозь брешь, пробитую евреями, и этот луч падал как раз на панцирь Марка, лежавшего так близко от Нехушты, что она могла коснуться его рукою. Склонясь над ним, она внимательно прислушалась.

– Марк жив! – проговорила она, обернувшись к Мириам. – Он дышит, и мне показалось даже, что пошевелил рукой. Я боюсь испугать его, если заговорю с ним! Твой же голос он, вероятно узнает!

Тогда девушка осторожно заняла место, где стояла раньше Нехушта, и, склонясь лицом к самому лицу Марка, прошептала чуть слышным, нежным, ласкающим голосом.

– Проснись, Марк, и слушай меня, но не шевелись: нас могут услышать! Я – та Мириам, которую ты знавал на берегах Иордана!

При ее имени ей показалось, что раненый слегка содрогнулся. «Мириам», – прошептали его губы, – «сладкая греза… дивный сон…»

– Я не сон и не греза, я и Нехушта пришли попытаться спасти тебя! Ты ранен и в плену, но, быть может, ты в состоянии подняться на ноги. Тогда мы проведем тебя в такое место, где тебе не будет грозить никакая опасность!

– О, сладкий сон! – прошептал Марк.

– Марк, это не сон, это действительность! – воскликнула шепотом девушка. – Чувствуешь ты мой поцелуй? – и она, наклонившись, прижала свои губы к его губам. – Дай руку, ощупай твое ожерелье на моей груди, твое кольцо на моей руке. Веришь теперь, что это не сон?

– Да, возлюбленная, да, скажи, что должен я делать?

– Постарайся подняться и встать на ноги, если можешь! Нехушта, ты сильнее меня, поддержи его, пока я отворю дверь! Живо! Я слышу, стража подходит сюда и сейчас заглянет в брешь!

Нехушта опустилась на колени подле раненого и, пропустив руки под его спину, сказала:

– Ну, готово! Вот ключ, возьми!

Мириам взяла из ее рук ключ, повернула его, и так как дверь была очень тяжела, то она всею силой, всем своим корпусом налегла на каменную плиту двери, чтобы удержать ее.