Поскольку я живу (СИ) - Светлая et Jk. Страница 48

Уголок Ванькиного рта забавно дернулся, темная бровь изогнулась, и он весело потребовал:

- Я тебя умоляю, только не переборщи!

- Когда это я перебарщивала! – возмутилась гримерша.

- Вишневая помада – это самый перебор, детка.

Полина тоже так считала, но переубедить гримершу, стилиста и режиссера, дружно доказывавших ее неправоту, ей не удалось. Пришлось смириться. А сейчас она смотрела прямо перед собой, пока Юля рисовала ей новое лицо для нового клипа, и думала о том, что Ванька знает про помаду и, выходит, смотрел то, что было отснято. Может быть, даже черновой вариант клипа. Это его группа, его альбом, его проект, его жизнь – приходится за всем следить. Он так живет. Вместе с Рыбой-молотом. В зеркале мелькнула мелкая Таранич. Долговязая моль.

- Мама… в смысле, Марина Анатольевна сказала, что там платье привезли.

- Еще пару минут, - пробубнила Юлька, продолжая орудовать на По?лином лице с видом малолетки, отдирающей лапки у кузнечика.

- Заканчивай, время! – прогромыхала Рыба-молот, оказавшись рядом. Окинула взглядом Полину и хмыкнула: - Прямо «Весна» Боттичелли.

- До мирового шедевра мне далеко, - улыбнулась Полина и глянула на Славку. – Платье где?

- Алена в кабинку занесла.

- Справа от входа, - пояснил Мирош. Сегодня, видимо, был образ «да я вообще мировой парень». – Если мои вещи помешают, сдвинь.

Что Полина и сделала, получив разрешение солнцеликого, чтобы не рассматривать, не вспоминать, как в точно таком же беспорядке, как сейчас в раздевалке, его вещи валялись в ее квартире. В их квартире. Брошенные, едва он исчез навсегда. Брошенные так же, как и она сама…

Не велика потеря, не велика ценность.

[1] Gyongyhaju lany (с венг.?—?«Девушка с жемчужными волосами») — песня венгерского коллектива Omega, записанная в 1969 году и выпущенная в альбоме «10 000 lepes». Песня была очень популярна в некоторых странах Восточного блока, таких как Польша, Чехословакия и Болгария. На песню «Gyongyhaju lany» были сделаны многочисленные кавер-версии, преимущественно в Польше (польск. «Dziewczyna o perlowych wlosach») и Чехии (чеш. «Divka s perlami ve vlasech»). Также кавер-версия была записана Франком Шобелем (нем. «Schreib es mir in den Sand»), а рок-группа Scorpions использовала музыку из «Gyongyhaju lany» в своей «White Dove».

Переодевшись, Поля взглянула на себя в зеркало, не сдержав улыбки. На этот раз, в отличие от макияжа, ей подсунули броское платье из шелковой нежно-зеленой ткани, по которой были разбросаны яркие разноцветные маки, с широкой юбкой и широкими рукавами, скользящими по рукам от малейшего движения.

Ее отражение в зеркале нравилось даже ей самой. Что уж говорить об окружающих. Стоило выйти на площадку, как режиссер – именитый киевский клипмейкер, операторы – главный и на бэкстейдже, несколько помощников из числа мужиков посворачивали шеи.

И никогда еще Мирош не был так близок к убийству, как в ту минуту. Убийству всех этих уродов, пускающих на нее слюни. Убийству массовому и жестокому. Ему казалось, что у него не одна голова, а три, как у того дракона. Первая – сейчас произносит какой-то текст, пытаясь не сбиться с разговора с Таранич. Вторая – прижата к земле вместе со всем телом, пружинисто готовящемся к прыжку на любого, кто заговорит с Полиной. Третья – та, в которой сохранены крупицы разума, пытающаяся помнить, почему ему даже на шаг нельзя к ней приблизиться.

Но все это ровно до того момента, пока Мирош не оборачивается и не позволяет себе разглядеть. Что-то перемыкается в нем. И из всех чувств остается только одно. То, которое он испытывал, когда увидел ее впервые на перроне киевского вокзала. Абсолютный, совершенный, почти детский восторг. И желание коснуться ее волос на зимнем ветру.

В павильоне ветра не было, только искусственно созданный вентилятором, который сейчас не включали.

Его снова обдало Шанелью, едва Полина приблизилась, и он, лихорадочно соображая, что будет выглядеть естественным, а что нет, все же позволил себе произнести:

- Круто…

- А до этого было не круто?

- До этого было менее… киногенично.

- Спасибо, - усмехнулась Полина. – Теперь я знаю твои предпочтения. Лёлька так всегда и говорила.

- Ну да, Павлинова – эксперт, - легко пожал он плечами. И не знал, слышала ли она, поскольку одновременно с ним режиссер скомандовал возвращаться на площадку.

Сегодня планировали закончить. Два дня понадобилось, чтобы отснять максимально полно, насколько это возможно, винтажную часть клипа в выбранных локациях и в западном, и в восточном Берлине. Вчера только отправили домой актеров, исполнявших главные роли в «исторических» эпизодах. Что-то вроде истории любви времен установления Берлинской стены. Раскадровка была банальной до зубовного скрежета, вызывала исключительное желание расцарапать морду той сволочи, которая задумала концепцию сюжета, состоящего из двух сюжетных линий. То, что было шестьдесят лет назад – со своей лавстори. И, вроде как, современность.

Соответствия песне и не требовалось, Марина настояла. И сейчас они изображали на камеру сцену в ночном кабаре – странно, почему не в пивнушке – в которой Мирош посредством глотки и микрофона «рассказывал» историю несчастных влюбленных в том же самом зале в середине двадцатого века. Полина «отыгрывала» на рояле.

Иногда их усаживали вместе за столик и снимали за чашками чая. Заставляли «печально» и «с тоской» смотреть друг на друга и переснимали по десять раз их ладони на столешнице, замершие в миллиметре друг от друга.

Видимо, это все для усугубления эффекта безысходности. О безысходности Ванька к своим двадцати шести знал все на свете. И к тому же, ненавидел сниматься – принимал как необходимость, но не без жертв со своей стороны. А попросту заявленной артистичности по заказу, не на сцене, считал себя напрочь лишенным. Гриневич, режиссер, который день обзывал его лентяем.

Впрочем, сейчас все шло довольно гладко, жаловаться было не на что.

Стоило на площадке появиться Полине, как дело заспорилось и пошло гораздо быстрее. Уж ее-то камера любила, даже несмотря на отсутствие опыта, хоть немного равного его. И требование Гриневича «дать ему пронзительный» взгляд большого затруднения у нее не вызывало. Потом он становился чуть смущенным и улыбающимся, когда команду «тосковать» отставляли. То же самое начало происходить и с Мирошем.

Они увлеклись. Он увлекся. Она увлеклась.

Иван еще помнил то, что они гармонировали когда-то во всем. В музыке, в жизни, в постели. Они были созвучны, они принадлежали одной тональности, даже цвет их душ совпадал.

Сейчас гармония находилась вот в эти мгновения, когда можно хоть ненадолго забыть, кто он и кто она. И просто позволить себе снова работать вместе. Периодически задевая друг друга и чуточку дурачась – несмело, с робостью, которой в нем не было много лет.

Он слишком соскучился по ней за эти дни, когда их графики не совпадали. А увидел – и снова пропал.

Заглохли они в самом конце.

На строчках:

Это город чужих пристанищ,

Одиноких слепых скитальцев.

Я твои обожаю пальцы,

Что в ладони моей остались.

- Так! Ну чего непонятного? – пояснял Гриневич, снуя между ними и камерой. – Допел. Почувствовал руку на плече. Обернулся – она. Два крупных плана. Все понятно? Искрить должно.

- Так искрить или тоской веять? – рассмеялся Мирош, ловя себя на мысли, что подмигивает Польке.

- А ты попробуй совмести!

- Да мы уже третий раз пробуем.

- Искрить тоской или тоскливо искрить, - беззлобно проворчала Полька и спросила у Ивана: - Это мы опять тратим спонсорские капиталы, да?

- Я скоро почувствую себя неплатежеспособным, чтобы с ними со всеми рассчитаться за собственную бездарность, - улыбаясь так, что от глаз поползли тонкие лучи морщинок, развел он руками. За все эти недели впервые – как раньше. Жмурясь, будто улыбка идет из-под ресниц.