Поскольку я живу (СИ) - Светлая et Jk. Страница 50

Марина озадаченно смотрела на него. Кажется, начало доходить. Гриневич же пока не понял. Потому почти по-деловому продолжил:

- Думаю, да. Этого хватит. Твои крупные планы отсняли. Еще парочку Штофель. И расходимся.

- Я расхожусь сейчас, - мрачно сообщил Мирош. И рванул к выходу. Не оглядываясь. Потому что знал – оглянется и пропадет. Там будут больные глаза Полины. И он сдохнет, если увидит эти глаза.

Она провожала его шальным взглядом, оцепенев посреди площадки. Думать могла одну-единственную мысль. Он бросил ее. Снова бросил. Если бы только можно было проснуться, вынырнуть из этого кошмара. Но она не спит, все происходящее – не сон, а самая настоящая реальность. Жестокая и равнодушная.

Хотела знать «как»? Теперь она знает. Легко, проще простого! На виду у всех, не заботясь о том, что они подумают и что она при этом чувствует.

Нет, Полина не умерла от горя в ту же минуту, когда он оттолкнул ее от себя, и лицо довольно быстро приняло привычное ей отчужденное выражение. Она даже смогла сделать все, о чем ее просили для чертовых крупных планов, и доработать этот проклятый день до конца. У «Меты» все должно быть идеально, они не размениваются по пустякам. А у нее контракт, и ей придется соответствовать.

Но если бы ее спросили, как она очутилась в углу небольшого ресторанчика с рюмкой местного шнапса перед собой – она бы не знала, что ответить. И судя по тяжести головы, это была далеко не первая рюмка. Иногда Полина принималась разглядывать небольшую компанию, сидевшую через стол от нее. Они определенно были здесь завсегдатаями. О чем-то весело перебрасывались с девочкой-барменшей, поспевавшей смеяться их шуткам, приносить им пиво и мясо и поглядывать на Полину, которая подзывала ее к себе и просила повторить. Та кивала в ответ, отчего дружно подпрыгивали штук десять сережек в ее ухе. А Полька бесцеремонно рассматривала ее руку, почти полностью забитую цветным китайским драконом.

Задавалась вопросом, какой рисунок прячется под длинными рукавами рубашек Мироша. И мрачно похохатывала, отправляя в себя еще один глоток алкоголя.

Результатом ее возлияний стала прогулка босиком по берлинским улицам и добытый за пять минут до закрытия супермаркета трофей – бутылка водки отечественного производства. С этим богатством она и переступила порог собственного номера с самым честным намерением лечь спать. Ну, только еще несколько глотков – на сон грядущий. Звонко щелкнула сорванная пробка. Стакан искать не стала, отпила прямо из горлышка, пошатнулась и ясно осознала явившуюся среди алкогольного тумана истину – совсем рядом от нее, всего через две не самых толстых стены в мире (поди, не Берлинская), находится тот, кто хранит ответы на все ее чертовы вопросы. А она собственным унижением заслужила знать правду! И либо он ей скажет чертову правду, либо она размозжит ему голову этой чертовой украинской водкой.

Впрочем, остатков разума хватило на то, чтобы оставить бутылку в номере, но решимости это отнюдь не убавило. Она выскочила за дверь, и в несколько на удивление ровных шагов оказалась перед его номером, в который и постучала – негромко и исключительно вежливо.

Прошло совсем немного времени, прежде чем ей отворили. Будто Сезам открылся. На пороге Сезама стоял Мирош, одновременно со скрипящими петлями произносивший:

- Was wollen Sie?[1] – и застывший в ту же секунду.

Бледный. Белый. В белой рубашке, расстегнутой до пояса и темных джинсах, в которых снимался днем – будто бы только недавно пришел. Лохматый, взъерошенный. И… пустой. Глаза пустые, взгляд пустой. Как тогда, когда она увидела его впервые после пяти лет разлуки. Прекращалась ли эта разлука?

Теперь он неподвижно стоял, держась за косяк. И тихо, едва слышно шепнул:

- Ты? – будто бы это вырвалось вместе с воздухом, когда выдыхал.

- Я, - с ухмылкой сказала Полина. – А кого надо?

[1] Что вы хотели?

Иван некоторое время молчал, пока до него доходило осознание, что это она перед ним. От сердца к голове. Отслаивал от себя секунда за секундой эмоции. А они, черти, не отслаивались. Они душили его так сильно, что он едва мог контролировать себя. И чтобы молчать, вцепился что было мочи в дерево под пальцами.

Он, как пес, забился в конуру, едва сбежал со съемочной площадки. Примчался в номер. Заперся, отключил телефон. Бросил в себя таблетку снотворного, чтоб отрубиться. И запил глотком коньяка из бара в номере. Никогда ничего не пил в номерных барах. А тут не выдержал. Сто лет ничего сильнее цитрамона – и вдруг бензодиазепин.

Но это дало эффект. Довольно скоро он провалился в изнурительный, болезненный сон, который казался скорее забытьем и из которого не хотелось выныривать. Но выныривал регулярно, открывая глаза и утыкаясь в светлый матовый и такой хрупкий для людской головы потолок. Иван точно помнил, что над потолком – крыша. А он – порядочный карлсон. И это девятый этаж. Вместо крыльев человечьих – пропеллер, который поднимает человеков в небо лишь в сказках.

Стук в дверь застал его в одно из этих выныриваний. И он ненавидел мир, в котором кто-то позволяет себе стучать в дверь.

Полину он ненавидеть не мог. Даже сейчас. Проще было со всем этим миром сжигать себя – как и пять лет назад в квартире Гапона. Наконец, все так же глядя на нее, он разлепил свой рот, про?клятый сегодняшним поцелуем, и ответил:

- Знаешь, конкретно сегодня я ни в ком не нуждался.

- А я вот нуждаюсь. Пустишь?

Еще некоторое время он изучал ее лицо. Недолго. Совсем мало. Целую вечность.

Потом отцепил пальцы от двери и заставил себя сдвинуться с порога.

- Да ладно! – удивленно проговорила она, проходя мимо. – А я думала, ломаться начнешь, намеревалась пригрозить скандалом на весь этаж.

Он закрыл комнату, а потом повел носом в ее сторону. И не знал, показалось ему или нет.

Потом привалившись к двери, заставил себя проследить за ее передвижениями.

- Поль… по поводу сегодняшнего… - медленно произнес он, пытаясь придать интонациям хотя бы немного уверенности, но голосом он сегодня не владел так же, как и телом. – Я хотел быстрее закончить, они хотели, чтобы искрило. Прости… как-то… глупо вышло.

Полина резко обернулась и полоснула по нему злым взглядом.

- Глупо? – уточнила она медленно. Как – глупо. Вопрос – ответ. – Что же ты в этом нашел глупого?

Мудак, который ее бросил. Мудак, который ее бросил. Мудак – это лучше, чем брат. Он так решил. Давно, жизнь назад. А может и две – с учетом его клиники.

- Я решил, что с бывших не убудет. Не самое умное решение в моей жизни.

- Не убудет, - проговорила Полина негромко, протянула руку и мимолетно коснулась кожи на его груди.

Иван вздрогнул и отстранился. Взгляд от ее лица метнулся к ладони, застывшей в воздухе. И только сейчас самым краем глаз он заметил. Увидел. Она босая. Стоит перед ним – босая. И тянет к нему руку.

- Что с тобой? – спросил он, вперившись в ее маленькие ступни с аккуратными пальцами. На щиколотке – он помнил – одна из восьми родинок по всему телу. Крошечное выпуклое пятнышко, от которого он дурел.

- Ничего, - улыбнулась она и сделала к Ваньке шаг, уменьшив расстояние между ними. – А с тобой что?

От этого ее шага он не знал куда деться. Отступать? Да она в угол его загнала. В тупик, из которого выхода нет.

- Поль, ты пила? – пробормотал Иван.

- Прикинь! – рассмеялась Полина. – Нашла здесь нашу водку. Купуй українське. Припереться в Берлин, чтобы пить нашу водку! Вот что глупо, - и резко переменила настроение. – Я – жаба?

- Чего?!

- А ты – сказочный принц, - продолжала она гнуть свое, - которого заставляют с этой гадкой жабой целоваться. Изверги! Сильно страдал?

- Штофель, что ты несешь? – охренел он окончательно. Она пьяная – что само по себе выглядит зверски. Особенно когда он знает… знал, что она никогда не пила в том их прошлом, которое все еще тлело. Так не пила. Но только сейчас начало доходить другое. Еще более чудовищное. То, как выглядела его выходка на съемочной площадке для нее. То, как она выглядела. Как он…