Уход на второй круг (СИ) - Светлая Марина. Страница 42

— Нет, это не я из себя корчу, — звучал, между тем, раздраженный голос Парамонова. — Я просто живу и ни к кому не лезу, но, когда лезут ко мне, почему-то всем разом становится неловко. Мне эти ваши языки в задницах нахрена? Я не настаиваю и никогда не настаивал… — Он перевел дыхание и видимым усилием воли подавил собственную злость. Видно было только, что вцепился в перила балкона, продолжая слушать. До тех пор, пока не выдал устало: — Черт с тобой, что там у нее?..

И замолчал, иногда угукая и переспрашивая. Длилось это однобокое молчание недолго. И снова взорвалось его негодованием:

— И которые сутки ребенок мучится?.. Сколько? Пять? Она рехнулась?.. А какого черта было ждать подтверждения, если ее с такими симптомами из областной к вам приперли? Это не корь. Ах, думала, ротавирус?.. Ребенку одиннадцать лет, Сережа, зона риска! Температура от герпеса — версия шикарная… особенно при таком букете. Вера вообще давно втык не получала? Почему УЗИ не сделали? На основании чего?.. Зашибись! Симптомы?.. То есть исключить острый живот вам — не симптомы. А герпес — симптомы? Ты на секундочку прикинь — перитонит, и молитесь, чтоб по всей брюшной полости спаек не было, потому что хрен вы ее откачаете, умники. А всего-то и нужно было… Не ору! Это ты орешь!.. Сейчас с ней что?.. — он снова замолчал выслушивая, потер переносицу, скользнул ладонью по отросшим волосам, чуть ероша их. Потом отчеканил: — Ясно. Ладно, с этим ясно… Я тебе и так скажу, что, если аппендикс, считай с того света возвращать. Зеленая же уже, да? Мне тебя учить быстро руку от живота отнимать у мелкого? Или Веру? Так не интерны уже, вроде. И УЗИ прямо сейчас… Если вопросы будут, звони и результаты обследования на почту мне сбрось. Но, я думаю, сейчас все прояснится… Остолоп, ты у меня в ассистентах два года ходил, ни черта не научился!.. Вообще-то, я тоже не детский врач! Но звоните вы мне! Она рядом?.. Да? Ну передай ей мой пламенный. Хрен я к вам своего ребенка на стол положу, Сережа! Пока!

С этими словами он отключился. И так и замер на месте. Стоя у перил и глядя на двор. Двор по-прежнему казался чуть-чуть чужим. Из-за другого ракурса.

Мало что понимая из набора слов, раздававшихся по комнате, и не уверенная, что даже верно их расслышала, Ксения как могла тихо вернулась обратно в кухню. Пыталась свыкнуться со странной мыслью, мелькнувшей среди прочих, что и в ее жизнь Глеб привнес долю «постоянства», заключающегося в трех словах: «что это было». С трудом верилось в эффективность медицинской реформы, когда на обычной скорой раскатывает обычный врач из… А, кстати, откуда? Где у него были ассистенты, куда привозят из областной?

Иерархия медицинских заведений в представлении Басаргиной выглядела китайской грамотой. И все же разобраться, что же это такое было, становилось особенно важным. Не из любопытства, а потому что, оказывается, ей действительно нужно знать больше, чем ничего, о человеке, который… рядом.

Глеб явил себя еще минут через пять — докуривал. Уселся на диванчик, положил рядом телефон и негромко попросил:

— Можно мне пароль от твоего вай-фая? Придется в почту зайти.

— У тебя есть дети? — спросила она невпопад, рассматривая его, как нечто диковинное.

— Какие дети? — непонимающе уставился он на нее.

— Обыкновенные! Ты говорил… Я слышала.

— А-а-а-а, — по его лицу расползлась улыбка. Рассеянная, уставшая, вялая. — Не, это так… гипотетические дети… для операционной конкретных живодеров.

— А почему они звонят тебе?

— Да это коллега бывший… из Института неотложки — посоветоваться… им в детство девочку привезли с симптомами от герпеса до кишечной инфекции. Они никак не определятся. Сейчас точно по закону подлости окажется аппендицит. А пять суток потеряны. Перитонит. Плохо, короче.

На лице Ксении отразилось явно удивление, которое она и не пыталась скрыть, озвучив его:

— И какого черта ты делаешь на скорой?

— Работаю, — пожал плечами Парамонов.

— Это такой карьерный рост?

— Бывает и такой, — криво усмехнулся он, начиная мрачнеть, хотя куда уж было мрачнеть-то. — Допустим, мое призвание фельдшерство?

— Ты еще про водопроводчика расскажи! — фыркнула Ксения.

— Что плохого в моей работе?

— А что в ней хорошего? Я не понимаю, о чем ты говорил, но я слышала — как. Чушь собачья твое фельдшерство.

— В медицине нет того, что называется чушью, если это сопряжено с жизнями людей.

— Да ладно! — махнула рукой Ксения. — Можно подумать, ты в своем Институте плохо управлялся с этими жизнями, если тебе звонят за советами. Кстати, пароль от вай-фая — мой телефон.

— Ну вот плохо управлялся! — взорвался Глеб, вглядываясь в ее лицо ядовито-синими глазами. Почти индиго. — Ты же не знаешь, почему поперли. Именно поперли, а не ушел!

— Они правы? — не отводила она взгляда. — Или проще было согласиться?

— Проще. Проще, потому что я не знал, смогу ли… снова оперировать. У меня пациент на столе умер. У меня под ножом. Он мне до сих пор снится. Может быть, это была просто не моя работа.

— Жалеть себя — твоя работа, — нахмурилась Ксения и отвернулась.

— Не всем в небе летать.

— Бухать надо меньше! — не осталась она в долгу.

Он побледнел. Губы вытянулись в подобие улыбки. Гадкой и неприятной. Иногда он умел улыбаться и так. Встал из-за стола, подошел ближе к Ксении. И почти на ухо ей проговорил:

— А это, радость моя, тебя не касается. Не твоя территория.

— Да Боже упаси! — отмахнулась она, отстраняясь. — Только и про призвание быть суфлером втирать мне не надо. Видела я твою квартиру, и машина у тебя — не Дэу.

— Не по Сеньке шапка, да?

— Черта с два ты Сенька, — Ксения повернулась и посмотрела прямо ему в лицо. — Неужели совсем не хочется вернуться?

— Здесь мне положено хотеть тебя. Остальное позволь при себе оставить, раз уж… раз уж у нас все так.

— Оставляй, — пожала она плечами. — Катайся на скорой, спасай репутацию живодеров и страдай от несправедливости бытия.

— Я — не страдаю, — выпалил он. — Я просто живу. Ты же тоже просто живешь. Ты карьеру делаешь, я бухаю. Все правильно.

— Из нас двоих мужик, вроде, ты, — рассмеялась Басаргина.

— А какая тебе разница, если интересующий функционал устраивает?

— Никакой, если тебя устраивает, что тебя имеют.

Парамонов вскинулся на нее и замер в состоянии полнейшего замешательства. На несколько секунд, пока обрывалось что-то внутри. Так просто все расставить по своим местам. И потом только понял, что смеется. Смешно не было, а смех был. Мрачный, злой, обдающий ее льдом. Но короткий. Быстро сошедший на нет, как резкий порыв ветра.

— Ну, раз ты меня уже поимела, то я пошел, — наконец, проговорил Глеб. — Дам поиметь себя живодерам.

— Не забудь утешиться потом… — пробурчала Ксения.

— Сейчас в ларек сбегаю за пол-литрой и утешусь. Спасибо за ужин! — выкрикнул он, убираясь с кухни. Следующим громким звуком, который она услышала, был звук хлопнувшей за ним двери.

* * *

Он ворвался к себе в квартиру с тем же звуком — звуком хлопающей двери. Шандарахнул что было силы. И от порога ломанулся к бару. Коньяк, пролившийся в глотку одним глотком, резко обжег внутренности и привел в чувства. Второй глоток убрал застилающую весь мир пелену перед глазами. Третьего не было. Третий увлек бы в беспросвет. А это не то… не то, ради чего стоило его делать. Несколько секунд он смотрел прямо перед собой — на стену с черно-белым коллажем, на котором на фрагменты был разбит портрет Тарантино, состоящий из кадров его фильмов.

Потом выдохнул и прошептал:

— Б — Бешенство.

Или «б*я», но это уже другой вопрос.

Поставил недопитый стакан на стойку.

Следующие два часа ему удалось поспать. Но лучше бы и не спал. В полумраке комнаты, в сгущающихся мартовских сумерках, он видел прошлое. Оно кружило вокруг не прожитой жизнью — его и того парня. Его губами повторяло раз за разом: «… он даже курить просил, шутил с врачами». Его губами, но не его голосом.