Уход на второй круг (СИ) - Светлая Марина. Страница 64
Ее нет.
Глеб невесело рассмеялся. Прижал ко лбу стакан с водой. Когда успел набрать этот стакан — не помнил. Память не держала деталей, выхватывала отдельные фрагменты. Узкая спина в дверном проеме. Голые ступни на полу. Звук отъезжающего Инфинити.
К ночи она так и не вернулась. Ночью не вернулась тоже.
Не вернулась и на следующий день. И на третий. Рейс. Чертов рейс, поделивший мир на две части. В одной была она, в другой — он. Именно сейчас. Все три дня он торчал в квартире, вглядываясь во двор, прислушиваясь к звукам в подъезде. Первые сутки не писал и не звонил. Ей нужно прийти в себя. Ей нужно понять, как жить дальше. Ей нужно решить, как будет лучше для нее. Не отрывать себя от него, а увериться: приросла.
Повторял, надеясь и тут же разбивая в осколки любые надежды одним вопросом: приросла ли? Ведь так никогда и не сказала. Ее взгляд вспышкой из памяти. «Я не могу».
А он цепным псом сидел — сторожил. Иногда поднимался наверх, зная, что закрыто. Что не приехала. И приехала бы — не позволила бы переступить порог.
На вторые сутки, когда Ксения уже точно улетела из Киева, не выдержал. Написал сообщение в Вайбере: «Ты долетела?» Оно было прочитано. Но осталось без ответа.
Третьи застали его со стаканом воды, прижатым ко лбу. И с вырывающимся из груди смешком. Вломиться в квартиру еще не значит войти в жизнь. Особенно, если квартира пустая. Особенно, если в жизни почти все — допустимые потери. Ну вот не стал он ее спасательным кругом! Нахрена круг той, которая прекрасно плавает?
«У тебя морская болезнь бывает?»
«Нет, а надо?»
В этом она вся. Сломя голову на рифы. Ему только показалось однажды, что она в своей броне предпочитает мелководье. Чтобы не было соблазна погружаться. Теперь выходило иначе. Отрезала. Его — отрезала.
Потом была пятница и собеседование. И как апофеоз всеобщего бреда его вердикт.
Стажировка.
Головой понимал: все правильно, в его случае надеяться угодить сразу в штат было бы нелепо. Но все же представить себя стажером было забавно само по себе.
«Не дури! — ворчал Осмоловский, позвонивший к вечеру и заставший Глеба за рулем. — Пару месяцев помаринуют и возьмут, ты же знаешь».
Он знал. Знал прекрасно, отдавал себе отчет в том, что по-другому и быть не могло. И думал совсем не о том, что менялось сейчас в жизни. Думал о Ксении. Она мариновать не станет. Она просто уйдет. Вопрос в том, как это сделает, и есть ли у него шанс перехватить, предупредить маневр. Затем и торчал битый час на парковке аэропорта «Киев». Ждал. Снова ждал, будто, и правда, самого себя посадил на цепь. Бесполезно. Ни ее Инфинити, ни ее самой. Самолет сел давно. Разбор полета должен был закончиться.
«Все нормально, Александр Анатольич», — отвечал Глеб в трубку, мысленно возмущаясь: ни черта не нормально!
«Ага, по твоему тону слышно! С какого числа приступишь?»
«С первого».
«Ну, удачи тебе, Парамонов».
«Удача тут ни при чем, и вам это отлично известно».
Без рекомендации Осмоловского ему и на имеющийся результат рассчитывать не следовало. Он по-прежнему был никем. Никем, получившим шанс. Вопрос только, какой из шансов сейчас был важнее. Получить чертову работу в чертовой профессии. Или застать Ксеньку дома. Ну, в конце концов, куда ей ехать? Не к родителям же!
Спустя еще час, продравшись сквозь столичные пробки и собственное бессилие ускорить время, он добрался, наконец, до дома на улице Телиги, в котором купил квартиру только в конце прошлого лета. Вылетел из машины, оглядываясь по двору. Подлетел к крыльцу. Там, на крыльце, его и застала подкатившая к голове горячая волна понимания: ее Инфинити нет и здесь. А значит, вычеркивала, отрывала, стирала всякий след.
— Что ж ты творишь, Ксенька? — медленно ворочая губами, прошептал Глеб. И нифига он не готов к тому, что происходило. Узкая спина в дверном проеме была только еще началом. Теперь наваливалась пустота. Тяжелая, давящая, вынимающая все нервы и натягивающая их в страшно звучащие струны пустота. Что вообще может красиво звучать в пустоте?
Глеб рванул на второй этаж. Остановился перед дверью. Несколько секунд смотрел прямо перед собой. А потом вынул телефон, на сей раз намереваясь ей звонить. Но и здесь мимо. Что-то сбойнуло в этой чертовой реальности. Ксении удавалось себя стереть, будто бы нажимала по очереди на каждый файл, в котором содержалось ее имя, и шарашила на клавиатуре SHIFT+DELETE. Обходилась даже без корзины. Нахрен со всех дисков без возможности восстановления.
«Абонент знаходиться поза зоною досяжності. Будь-ласка, зателефонуйте пізніше».
Какая малость! Проблема лишь в том, что «пізніше» в их случае невозможно. И они оба это знали. Не простила. Постановила, что виноват, и не простила. Вот только смелости сказать в лицо: «Парамонов, ты — тварь, убившая моего мужа», — у нее не было. Потому что, озвучив эту мысль, вынудила бы его оправдываться, объяснять. Не дай бог еще усомнится! А сомнений Ксения Басаргина не выносила.
И, тем не менее, он звонил. Звонил по дороге на станцию. Звонил ночь напролет каждый раз, когда можно было выдыхать между работой. В дороге, в кресле, на диване, в столовой, когда «мама обедать звала». Звонил перед тем, как идти писать заявление на расчет. И звонил потом. Этого номера больше не существовало. Не существовало Ксении по этому номеру. Понимал, что она сменила сим-карту. И все же звонил, надеясь на какое-то чудо. Но чудес не бывает.
30 июня он отработал последнюю смену на станции при Городской клинической больнице скорой помощи № 16. В тот же день почти решился заявиться к Басаргиным-старшим, чтобы узнать, где прячется их дочь. И тогда же, тридцатого, сделал новое открытие. Для чего нужны братья.
Братья нужны, чтобы помогать наводить порядок в жизни, перевозя шмотье с места на место. Чтобы вместе нажимать на SHIFT+DELETE, удаляя навсегда никому не нужные файлы. Чтобы делать вместе этот чертов последний шаг.
Во дворе дома стояла грузовая машина.
На крыльце — Денис.
Курил. Смотрел на него, подходившего к подъезду, в упор. Это как последние минуты до занавеса. Она вычеркнула. Есть ли надежда вычеркнуть у него.
— Я смотрю, тут живенько, — мрачно проговорил Глеб, оказавшись на крыльце.
— А у тебя реальный талант. Все поганить, — так же мрачно проговорил Басаргин.
Парамонов дернул уголком губ. Нервно, зло.
— Ок. Допустим. Ты бы на моем месте промолчал?
— Да похрену. Твое место — твои проблемы. Но ты же их умудряешься на других навешивать. Себе легче делаешь? Ладно я… Ее зачем? Она же его снова похоронила, ты не понимаешь?
— А ты? Ты не понимаешь, что она бы все равно узнала? Вопрос времени, — Глеб отвернулся от Дэна и посмотрел на машину. Несколько секунд вглядывался в ее светлые дверцы. Чувствовал накатывающую ярость. И, когда сдерживаться сил не осталось, выпалил: — Ну, пусть я виноват! Вы меня осудили, пусть! Ты прав, мое место, мои проблемы! Я тогда оправдывался, а сейчас не буду, и уж точно не перед тобой. Мне надо с ней поговорить, понимаешь?
— Она не хочет, — пожал плечами Денис.
— Я хочу, мне надо!
— Это мне точно похрену.
— Куда она уехала? К тебе? К родителям? Она как тогда была или еще хуже? — прорвалось. Он не хотел, чтобы прорывалось, но оно прорвалось. Нечто близкое к панике. Нечто не пережитое много лет назад навалилось сейчас. В двадцать лет он понять не успел, что потерял. Сейчас все было словно в замедленной съемке. Он ее терял.
— Тогда? — Денис ухмыльнулся. — Тогда у нее был я. Теперь она и меня не подпускает. Сама тащит…
— Она хоронит не его, а себя и меня.
— Чего ты хочешь? У тебя был шанс, ты его просрал.
— Я сказал ей правду. Можешь за это мне еще раз по морде съездить. В тюрьму же за такое не сажают.
Басаргин устало потер лоб, отбросил потухший окурок.
— К чертям собачьим твою правду, если я даже не знаю, где она теперь.
— Как не знаешь? — вскинулся Глеб, то ли не веря, то ли не осознавая. — Ты же за ее вещами тут?