Уход на второй круг (СИ) - Светлая Марина. Страница 78

— Не уходи.

Глеб вздрогнул и поднял голову. Забегал глазами по ее маленькой фигурке, ищуще — заглянул в лицо. И то, что прочел в нем, заставило его медленно опуститься на колени перед ее кроватью. Сил в ногах не стало. Наверняка она слышала, как резко и больно забилось в нем сердце. Он судорожно втянул в себя воздух, наполняясь им до жжения в груди, и уткнулся лбом ей в плечо, жмурясь и сжимая пальцы, переплетенные с ее. Руки не отпускал. И она тоже не отпускала его руку.

* * *

P. S. Несколько недель спустя…

Нарядно блестящие металлические шарики на столе радостно отсчитывали удары сердца до финального рывка. Топ-топ. Топ-топ. Вполне себе метроном. Стрелки настенных часов в это время показывали без четверти двенадцать. Все шестеренки крутились, не находя возможности остановиться ни на миг. И хорошо. И правильно. Пусть себе идут.

Пальцы — длинные, чуть узловатые — нетерпеливо постучали по столешнице, как будто та была музыкальным инструментом. Замерли.

— Так, ну уже точно все! — прозвучало в ординаторской.

— Да иди уже! — раздалось в ответ. — Приперся в выходной, раздражаешь всех бездельем!

— Зависть — грех! — хохотнул Парамонов, подхватился из-за стола, снял с вешалки куртку и полетел, обходя все возможные препятствия в виде коллег и пациентов со всей свойственной ему маневренностью. Еще не тому научишься, когда в рабочее и нерабочее время мотаешься к больной, к которой относишься со всей возможной предвзятостью.

Ее он, кстати, не видел уже два дня.

Два чертовых дня!

Которые, в целом, были и к лучшему — Ксения считала, что он отсыпается после операций. Он же мотался между Киевом и Стретовкой, завершая все необходимые приготовления к выписке. Но уже не на пределе человеческих возможностей, а действительно отоспавшись.

В палате ее не оказалось. Зато на кровати было расправлено пальто, и рядом на полу стояла собранная сумка. Парамонов легко подхватил поклажу, покрутил головой в поисках вероятных забытых вещей, но ничего не найдя, отсалютовал «сокамерницам» и спросил:

— Басаргина за выпиской поковыляла?

— Да вроде, — кивнула самая солидная из присутствующих дам.

— Спасибо!

Еще спустя три с половиной минуты высокую фигуру Глеба Львовича Парамонова можно было наблюдать под кабинетом коллеги, при его попустительстве считавшегося Ксенькиным лечащим врачом.

— Привет! — после долгого ожидания раздалось в коридоре, когда Ксения вышла, наконец, в коридор. Через плечо у нее висела незакрытая сумка, из которой торчали несколько листков разной величины.

Парамонов осмотрел ее от гипса на ноге до макушки с пучком волос. И улыбнулся.

— Свобода?

— Можно и так сказать.

— От своих отмахалась? Нас толпа с шариками и цветами на улице не ждет? Или все же лучше уходить через черный ход?

— Не ждет, — Ксения отрицательно мотнула головой. — Но в гости собираются.

— Это святое, — Парамонов поставил ее дорожную сумку на сиденье, отобрал дамскую и водрузил сверху, встряхнул, расправляя, пальто и накинул ей на плечи. А потом наклонился к ее уху и негромко проговорил: — Подождут до следующей недели. Сегодняшний день наш.

— До следующей недели они не дотерпят, не надейся.

— Украду и увезу.

Ксения удивленно с долей раздражения посмотрела на него.

— Станешь вести кочевой образ жизни?

— Странствующий лекарь. В этом что-то есть, — Парамонов снова подхватил сумку. — В поликлинику я тебя завтра уже транспортирую, идет? Писульки твоего пилюлькина на досуге изучу еще.

— У тебя завтра тоже выходной?

— Плановых операций нет, взял отгул. Пошли?

Она кивнула и поплелась по коридору, вышагивая неровный ритм здоровой ногой и костылями. Парамонов, приноровившись, неспешно шел рядом. Он и правда приноровился. Еще когда они только начали вставать — вместе. Свои первые шаги она делала, зная, что он ее поймает, что не даст ей упасть снова. Нога постепенно заживала. Все на ней заживало. И они — заживали оба. Не так быстро, как раны, но все же прежнее пограничное состояние теперь казалось пройденным. Рубеж они проскочили.

От осени можно было сойти с ума. Или от состояния счастья, робко закравшегося в каждый закоулок и тупичок, и теперь крепко державшего в своих маленьких ладонях целый город. Любимый город. Солнце светило, разукрашивая дома и деревья. Листва облетела, а темные стволы гордо тянулись вверх, придерживая небо, которому ни конца не было видно, ни края. И первые морозы по ночам сковывали асфальт тонкой коркой серебристого льда, таявшего днем. А во дворе Пироговки еще совсем недавно Парамонов сорвал с клумбы последнюю розу, одиноко притаившуюся среди кустов. Этот полураспустившийся цветок потом чудесным образом нашелся на подушке пациентки травматологического отделения Ксении Басаргиной, когда та проснулась. Да сам врач обнаружился на соседнем стуле — улыбающийся и жующий бутерброд перед началом рабочего дня: «Твоя мать заставила».

Из таких мелочей складывалась теперь жизнь. И эти мелочи тоже заживляли. Всё на свете заживляли.

Парамонов запихнул сумку на заднее сидение и помог Ксении сесть, забирая у нее костыли и отправляя их тоже назад. Потом устроился сам и спросил:

— Нога сильно ноет?

— Нет.

— Часик-полтора сидя выдержишь?

— Попробую, — без особой радости ответила Ксения, пристегиваясь.

— Я постараюсь, чтобы быстро, — улыбнулся он.

К тому располагали и погода, и настроение — напряженное, как в самом конце пути, когда остается последний шаг. Он вел осторожно, но, тем не менее, на высокой скорости. Словно бы увлекал их по серой чуть волглой после заморозка дороге в бесконечную синеву, иссекая ее резким зигзагом проложенного пути. Домой. До-мой. Туда, где был дом, а не коробка. Впрочем, одно он знал точно: где Ксения — там дом. Но оставались еще дорогие его сердцу места, в которых он по-прежнему черпал силы жить день за днем. Стретовский отшельник вернулся в мир. Теперь уже навсегда.

— Злиться не будешь? — спросил он, когда они выбрались из города.

— На тебя — нет.

— Я перевез твои вещи к себе. Мне Денис ключ дал.

— Я знаю, — сказала Ксения. Она сидела, прикрыв глаза, не двигаясь, и можно было подумать, что спит. — Он говорил.

Парамонов бросил быстрый взгляд на нее, кивнул и вернулся к созерцанию дороги. А потом пояснил:

— Просто я не спрашивал… Было два варианта. Либо я переезжаю в Жуляны, либо ты возвращаешься на место. Туда, где я тебя взял. Но… мне кажется, сразу ко мне — оно лучше.

Столько времени сэкономишь. Целый подъем на двадцать четыре ступеньки. И целую жизнь, которой он больше не хотел разбрасываться.

— Хорошо.

— Ну и договорились.

Иметь дело с покладистой женщиной — весьма приятно. Особенно когда знаешь, что нифига она в действительности не покладистая. Надо пользоваться, пока болеет.

Музыку не включал. Думал о том, что, если Ксения задремлет, будет лучше. Долгая дорога сразу после выписки с ее травмами — удовольствие средней паршивости. Но все же он уперто шел на поводу собственного эгоизма. Слишком долго ее не было, чтобы сейчас нашлось место великодушию. Она нужна ему. Ему нужно знать, что все по-настоящему. Ему нужно иметь возможность дышать. Но в определенной степени Глеб понимал: то же нужно и ей. Им обоим нужно. Теперь они не смогут как раньше, но, Господи, что они могут теперь?

Стретовка встречала их привычной возней людей на улицах. Они отчего-то копошились, куда-то спешили, даже не догадываясь, что совсем рядом, по соседству, в доме у озера через несколько минут поселится теплота, которой никто и не думает делиться.

Когда они выехали за поселок и оказались возле имения Парамоновых, солнце куда-то делось, и поднялся ветер. Потому Глеб спешно затаскивал вещи и помогал Ксении пройти во двор. А оттуда в дом — осторожно придерживая, боясь, что она упадет, не справившись с высоким крыльцом, и понимая, что не может ее не касаться. Втягивая носом ее запах и целуя мягкую прохладную щеку.