Мир в моих руках (СИ) - Свительская Елена Юрьевна. Страница 36

Я сожгу себя! Лишь бы хоть когда…

Задумчиво повторил:

Я во сне с тобой, я шучу, молчу и тебе пою…

И для нас одних на века звёзды и рассветы!

Молча посидим? Нет, поговорим! Я тебя молю!

И сорвался на крик:

Но окончен сон: я опять один! Где ты? Где ты?!

Неожиданно прервался — кот испуганно следил за хозяином — и расхохотался. Долго смеялся, отчаянно, громко, а потом заплакал.

Зверь не выдержал, грудью ринулся на ненавистную воду, сжался как пружина, распрямился, взлетел на камни, выступавшие над берегом и волнами. И полетел по камням, не смотря вниз, на воду между ними, к растерянному и дорогому ему человеку… Добрался, не сорвавшись, запрыгнул на колени к хозяину, жалобно мяукнул, отвлекая от тягостных мыслей…

Странно, я будто бы видела их двоих… Старейшину белых и того чудного кота… Я их уже видела… Я их точно уже видела! Но где? Когда? Во сне? Наяву?

— Потерпи! — тихо попросил отец, — Ты со временем к этому привыкнешь. Иногда это даже интересно: знать о случившемся вдали от тебя. Но иногда это будет больно: чья-то чужая боль будет ощущаться как твоя собственная. Станет казаться, что тебя уже нет. Будто тело или сердце уже не твои. Это пройдёт. Все хранители проходят через это. У кого-то, правда, слабее, у кого-то — на грани… Просто ты начинаешь ощущать, где не хватает Равновесия. Когда ты приведёшь в порядок изначальные силы в том месте или человеке, ты успокоишься…

Плача, качнула головой.

— Папа, мне страшно! Я схожу с ума!

Он вдруг замер, как-то молча заглянул мне в глаза.

— Мне страшно! — всхлипнула, потянулась к нему.

Старейшина меня легонько обнял, я обхватила его шею руками. Стало хорошо и уютно. Словно мы и не расставались никогда. Словно он всегда был тут, рядом со мной.

— Обычно события, происходящие с их близкими, зацепляют людей больше всего. Радостные и грустные. Или те, которые они сами увидели. Но когда люди слышат о случившемся где-то, с чужими людьми, то кого-то это цепляет, кого-то — слабо, кому-то и вовсе всё равно. Вот только стать хранителем — это сродниться со всем миром. Чужих не осталось. Чужих просто нет. Все свои. Ты со всеми связана невидимыми нитями. Поэтому отныне их боль ты можешь воспринимать как свою. Но их радость и спокойствие — станут и твоей радостью, твоим спокойствием. С одной стороны, такое единение с миром безумно пугает, но с другой — ты получаешь силу умиротворять всё вокруг…

Отец говорил, говорил… Часть его слов я слышала, часть пролетала мимо моего сознания…

— Ну вот смотри: есть люди с хорошим нюхом. Есть обычные. Есть те, у кого заложен нос. У тебя бывал когда-нибудь заложен нос?

Тихо пробурчала:

— Бывал.

— Вот, а теперь твой нос очистился от соплей. И ты почувствовала разные запахи. Много запахов. Ещё ярче, чем прежде…

Он говорил, говорил… Я понимала: его слова — правда. Но не то. Мне не это хотелось узнать…

Я не для этого пришла…

А для чего ты пришла ко мне?

Голову опять скрутило болью. Очнулась у кромки воды. Гаад одной рукой обнимал меня, а другой осторожно стряхивал воду мне на лицо.

— Может, тебя в постель отнести? — заботливо предложил он.

— Нет. Вдруг я опять не вернусь? — сердито мотнула головой, — Пойдём лучше купаться!

— Только на глубину не лезь, — строго сказал Гаад.

Старейшина чёрных хранителей вдруг напомнил мне маму. Возмутилась:

— Я умею плавать! Ну, ладно, сначала побуду на берегу, — скинула обувь и вместе с одеждой шлёпнулась в воду, обдав его брызгами.

Мы обливали друг друга водой на мелководье, делали заплыв вдоль берега. Чуть погодя даже сплавали на другой берег. Чуть припекало солнышко. Вода блестела от ряби, которую нагнал слабый ветерок. Мне стало так хорошо-хорошо! Едва не проболталась о маме… Вспомнив про мою обиду, подплыла к берегу, загребла мокрый песок в руку… И швырнула в него мокрой лепёшкой. Едва не засветила Карсту в глаз: рыжий вдруг сунулся прикрывать своего предводителя…

— Ты! — возмутился повар, отплёвываясь от песка, — Не смей покушаться на моего Старейшину!

— Мы просто играем! Остынь! — отозвался мой отец.

Мы ещё долго плавали. Я успокоилась. Казалось, будто вода смыла все видения и тревоги. И я снова стала собой. Той, которую знала. Обычной девочкой по имени Надя… Которая наконец-то нашла своего отца…

А потом мы пошли к нему домой — покушаться на чистые полотенца. Папа дал мне свою рубаху и вышел из комнаты. Я переоделась. Его рубашка была мне как платье. Встряхнула головой, разбрызгивая капли с не вытертых волос. Мне было хорошо. Словно я опять дома. Правда, дом этот принадлежит чёрному Старейшине, о котором в этом мире много всяких жутких вещей говорят. Но мне хорошо… Даже при том, что мой мир другой, неизвестно в какой дали расположен. Стоп. Я — ребёнок двоих миров. И с этим ничего не поделаешь. Разве что к психиатрам сходить, пообщаться, когда домой к маме попаду. Но почему-то к врачам совершенно не тянет. Во всей этой случившейся белиберде, слегка понятной, с обилием нелогичных вещей, есть нечто привлекательное. И мне оно нравится. Мне хорошо тут, около отца… Иногда я ощущаю спокойствие… такое глубокое, какого никогда не ощущала в моём мире… в мамином мире… Там была нежность… А у отца было спокойствие. То спокойствие, которого мне так не хватало. То спокойствие, которое я так отчаянно искала на протяжении моей короткой ещё жизни… То спокойствие, которое так нужно мне… Я его нашла! Я нашла отца!

Потом был ужин. Карст напёк ароматных пирожков с вареньем из местных ягод. Иногда знакомых мне, иногда — чужих.

Вдруг на подоконник присел незнакомый мне чернокрылый. Хоть и выглядел как обычный человек, но у меня внутри появилась мысль: он из компании Гаада.

— На пограничной земле сидит уже несколько часов Старейшина белых хранителей, — мрачно доложил незнакомец, — Он «просит аудиенции у Старейшины чернокрылых», — мужчина, солидный, плотный, вдруг ловко перемахнул через подоконник, спокойно цапнул со стола пирожок, откусил, неспешно прожевал, после чего мрачно добавил: — Они там что, по-человечески говорить не умеют?

— Выбирай ещё, — Гаад пододвинул к нему большое блюдо с пирожками. — А хочешь — присоединяйся. Только Блага к нам сперва позови.

— Его? Сюда? — гость аж поперхнулся.

Он уставился на своего предводителя так, словно тот предложил ему привести в дом главное зло всех времён и народов. Или мешок навоза.

— А что, мне опять оставаться без ужина из-за всяких этих «важных» дел? — кривая усмешка скользнула по лицу Гаада, — Позови его.

— А он потом к нам с оружием в руках полезет?! Ну уж нет! Хватит с меня этой змеи и её происков!

— Не волнуйся, без моего согласия он сюда второй раз не пройдёт. Я — хозяин этой страны.

— Точно не пройдёт? — ради этого вопроса мужчина даже обождал с дальнейшим поглощением пирожка, а тот явно его манил.

— Будь уверен!

Хранитель растворился вместе с пирожком. Вдруг снова появился, цапнул второй:

— Я с этим, — многозначительный взгляд, — За одним столом есть не буду! — и опять исчез.

Тайаелл как-то вдруг сник и помрачнел. Как нашкодивший ребёнок, чей родитель вот-вот вернётся домой. И грянет Великая разборка всех времён и народов…

— Тай, а Тай! — потянула его за рукав.

— Ась? — отозвался краснокрылый.

Шёпотом спросила:

— А кто из хранителей главный?

— Старейшина, — проворчал тот.

— Гаад важнее или Благ?

Парень поморщился. Смутился под испытующим взглядом Гаада, но всё-таки ответил:

— У чёрных хранителей Старейшина Гаад. У белых — Благ.

— Ты забыл про краснокрылых, — усмехнулся мой отец: он расслышал наш разговор.

— А, точно! — Тайаелл хлопнул себя по лбу, — Совсем из головы вылетело! Привык, что были только служители Тьмы и Света… В общем, ещё есть краснокрылые — они же изначальные хранители. И у них свой Старейшина.