Мир в моих руках (СИ) - Свительская Елена Юрьевна. Страница 64

Инквизитор расхохотался. Смеясь, произнёс:

— Такая большая девчонка, а всё ещё веришь в сказки!

— Но ты же помог мне! — возмутилась пленница, — Значит, ты не такой, как они!

— Ты мне кое-что обещала, потому я и выполнил твою глупую просьбу.

Они долго смотрели друг другу в глаза: инквизитор — спокойно, девушка — твёрдо. Затем молодой мужчина вставил факел в специальное кольцо на стене, подошёл к пленнице, грубо притянул её к себе.

— Знаешь, мнение ведьм меня совершённо не интересует! А ты обещала заплатить.

— Но ты добрый! — возмутилась девушка.

Они ещё дольше сражались взглядами. После чего парень оттолкнул пленницу от себя, сплюнул, проворчал:

— Дура! — и вышёл, громко хлопнув дверью.

И сердито защёлкал засовами.

— А всё-таки ты добрый… — тихо сказала девушка, смотря на пляшущее по стене пламя от позабытого факела, — Тяжело же тебе живётся!

Из-за двери донёсся резкий и надрывный, какой-то нервный хохот инквизитора.

Он подошёл к прутьям, потянулся к замку свободной рукой. Согнулся от приступа кашля. Что-то в глубине темницы шевельнулось, выползло на свет его факела и редких факелов в коридоре тюрьмы. Девушка. Молодая. Спутанные волосы. Грязное лицо, на щеке спекшаяся кровь.

— Радуйся, ведьма! — криво усмехнулся инквизитор, — Костёр немного обождёт. Вчера мы с главой пытали еретика в реке. Пока окунали его в холодную воду, сами простудились. А он, мерзавец, захлебнулся ледяной водой. Глава слёг. Лежит, бредит. Без его приказа я не имею права поджигать костёр. Разве что только дрова для тебя собрать. Так что твой костёр обождёт ещё несколько дней.

— Ты хоть о себе подумал? — тихо спросила пленница, — Выпил бы теплых трав. Наверно, этот кашель сильно горло дерёт?..

Молодой мужчина вздрогнул.

— Ты бы лучше о себе подумала, дура! Тебя всё равно сожгут, рано или поздно.

— Мне… просто жаль тебя, — она грустно улыбнулась. — Когда мне было семь или восемь лет я упала в ледяную воду. И так же меня мучил кашель. Это больно.

— Ты… — факел задрожал в его руке, — Ты смеешь жалеть меня?!

— Но ты тоже человек, — теперь ведьма нахмурилась, — Почему я не могу пожалеть тебя?..

— Но… я же тебя не жалел! Так зачем же ты?.. Ты рехнулась в этом подземелье?!

— Может, я рехнулась, — она снова улыбнулась, — Нет ничего позорного в том, чтобы рехнуться, — девушка обхватила прутья рукой, теперь её лицо было близко к нему, — Может, ты сам бы рехнулся в этой темноте и сырости, лёжа на холодном полу? Так чего же постыдного в том, чтобы сойти с ума?..

Инквизитор шарахнулся в сторону, оступился… Факел улетел в сторону, а он поскользнулся на чьей-то крови. Тут недавно кого-то, истекающего кровью, провели. Ведьма следила за ним, обхватив прутья своей темницы руками.

— Сильно болит? Тебе бы ткань с колодезной водой приложить. Хотя, впрочем, в этот холод подойдёт и вода из реки…

— А ты… что ты ко мне прицепилась? — проворчал молодой инквизитор, поднимаясь, потирая расшибленную руку, — Околдовать меня хочешь? О, за что же правую руку?.. Как я теперь буду собирать дрова и поджигать костёр?..

— Может, Бог этого не хочет? Раз он ударил тебя по правой руке?

— Откуда ведьме знать волю Бога?.. Думаешь, я тебе поверю? Проклятая искусительница! — тут мужчину опять скрутило от жуткого кашля.

— Как бы ты ни ругался на меня, я помню, как ты тогда стоял на мосту и смотрел на воду. Я тогда подумала, что ты хочешь утопиться. Значит, твоё дело совсем тебе не по душе…

— Заткнись, змея! — заорал инквизитор.

— Я-то заткнусь и скоро. Но сердце твоё, быть может, и не заткнётся вовсе, — она отвернулась к нему спиной, — Сердце твоё или очерствеет однажды, или не умолкнет вовсе.

Он подошёл к ней, протянув руку между прутьев, схватил её за волосы, рванул на себя.

— Ты бы о себе позаботилась, дура! Своих она, видите ли, спасала! Героиня! Советовать мне вздумала?! Ничего, смейся. Смейся! Пламя сотрёт твою улыбку. Пламя никого не щадит.

— Но мне жаль тебя…

Мужчина дёрнул так, что она вскрикнула, перехватила волосы у головы, обернулась. Глаза её в тусклом свете сверкали. Он её видел нечётко. Но он слышал её голос. Её голос проваливался куда-то ему в сердце… Её слова резали его душу…

— Пламя костров, что ты запалил, попало и в твоё сердце, — голос осуждённой звучал глухо. — Оно сжигает тебя изнутри. Адское пламя с тобой во сне и наяву. Куда бы ты ни пошёл, оно горит внутри тебя и сжигает твоё сердце. Именно из-за этого ты так злишься на меня. Злишься, что я увидела пламя в твоей душе. Злишься, потому что я говорю тебе правду. И, знаешь, мне жаль тебя. Кажется, что никто кроме меня не видел твою душу. Никто кроме меня не просил тебя поберечь себя. У тебя никого нет. У меня есть семья, но ты один. И мне жаль тебя. Ты всегда один… Здесь ты тоже чужой… Они терпят тебя, потому что ты выполняешь их приказы… делаешь за кого-то грязную работу… но ты по-прежнему один. Может, ты поэтому стал таким жестоким и злым. Может, ты поэтому такой чёрствый. У меня была семья, но у тебя нет никого… Меня сожгут, а ты снова будешь один. У меня была семья, а у тебя никого не было…

Мужчина снова рванул её за волосы. Снова. Снова, чтобы она кричала. Чтобы она громче кричала. Но как бы громко она ни кричала от боли, пытаясь вырваться, он не чувствовал покоя. Да, она была права. Пламя сжигало его изнутри. Пламя сжигало его душу. Какая-то искра первого увиденного им костра запала ему в душу и прожгла её. Капля с первого костра, который он запалил сам, тоже попала ему в душу, раскрыв внутри настоящую бездну… бездну ада… Куда бы он потом ни шёл, пламя и чьи-то крики преследовали его… Во сне и наяву ему мерещилось пламя, слышались крики осуждённых… Он действительно хотел утопиться тогда, стоя на мосту… Но… как она поняла? Как она это всё прочла в его глазах?..

Вдруг он выпустил её волосы. Что есть силы оттолкнул её — девушка со вскриком упала на пол своей темницы — и молча ушёл. Она, сжавшись, плакала на холодном полу. Откуда-то из коридора, из темноты, до неё долетел его надрывный кашель.

Было темно… тусклый свет угасающего факела дрожал где-то из-за поворота… Скользили лёгкие, иногда шаркающие шаги… Кто-то, кутающийся в чёрный плащ, то шёл ровно, то вдруг облокачивался о грязную стену, закрывая рот рукой, сотрясаясь в приступах кашля. Впрочем, в подземелье почти никого уже не осталось, а те, что остались — или равнодушно спали, скрючившись на мокром холодном полу — двоим повезло оказаться в одном закутке вместе и они теперь спали, прижимаясь спинами друг к другу — или как эта худая девушка, провались куда-то в пространство между реальностью и бредом.

Молодой инквизитор наконец-то прошёл свой путь через полутьму, такой длинный и холодный, что показался ему вечностью. Впрочем, на мгновение ему показалось, что земля уже разверзлась под ним — и теперь он уже идёт через ад… через ад… Он дошёл до толстых прутьев, не сразу усмотрел в полумраке скрючившуюся на полу фигуру и рассыпанные пряди волос, полуспутанные. Достал из кармана ключ, тихо распахнул замок. Зажал рот, сотрясаясь от очередного приступа кашля, потом сел возле неё. Рука на мгновение замерла, потом легла ей на грудь. Чужое сердце билось глухо и неровно. Он, вздрогнув, положил ладонь на её лоб. Лоб горел. Она даже не очнулась, когда он её тряс. И безвольной куклой обмякла в его руках. Тяжело вздохнув, молодой мужчина тихо сказал:

— Боже, и что же я делаю?!

Потом поднял её на руки, вынес в коридор, опустил на пол. Закрыл рот, не выпуская кашель наружу. Закрыл замок. Если что, пусть думают, что она сама ушла сквозь стену или провалилась под землю через толстый каменный пол. Если её после этого поймают, участь её будет ещё более ужасной. А впрочем… если бы не эта пытка еретика и ледяной ливень, который лил и лил, не слегло бы столько народа. Вот, даже тюрьму осталось охранять всего четверо. И те, обессилев, сползли на пол и погрузились то ли в сон, то ли в объятия причудливых видений. И если её поймают, то вину за это тоже свалят на неё. Но её в любом случае ожидаёт костёр.