Похождения хитрого Соленопсиса(Рассказы) - Кузнецов Олег Александрович. Страница 27

Было в его крике что-то противоестественное, не лесное — почти безумное! В удивлении замолкли певчие птицы, и многие из них — чтоб от греха подальше, — вспорхнув, пересели на другие ветки. Мелкий зверь такой, как полёвка, убрался в нору, а такой, как белка, взметнулся по стволу и невольно оказался на высоте, принадлежавшей дроздам. Те, разумеется, возмутились. Невзирая на поросячью руладу, а возможно, и подхлестнутые ею, они вдруг появились из крон и стали яростно кидаться на белку, стараясь побольней ударить ее кончиками крыльев.

Только лис сохранял отменное равнодушие. Он смотрел вдаль, словно хотел показать, что маленькие семейные сценки его ничуть не интересуют.

Наконец мать догадалась предложить пострадавшему молока. И тогда крик сразу же прервался — на высоком взлете — и даже оставил впечатление незаконченности. И тотчас восстановился порядок: беспечно полились голоса птиц; белка, образумясь, спустилась на ту незначительную высоту, где ей разрешалось находиться, и, растрепанная, осела на толстом суку; дрозды исчезли; а полёвки, наоборот, повылазили из нор и принялись с шорохом переворачивать сухие листья, разыскивая под ними приготовленные к жизненному прозрению семена леса.

Лишь для хищника не получилось никакого облегчения. Лежа, веприца не переставала косить на него глазом, и с такой выразительностью, что ему, видно, в конце концов сделалось совсем не по себе. Он попытался выйти из поля зрения своей неприятельницы, просеменив немного вперед, — очень рискованно, потому что берестяной ствол под ним потончал и держаться на белой, холодной его гладкости стало еще труднее.

Судя по всему, близилась развязка: треск растоптанных ребер, предсмертный хрип, в клочья разодранное и, возможно, с потрохами съеденное тело, а потом — кровью окрашенная весенняя вода… Что ж, в кои-то веки копытному зверю удается поквитаться с хищным!

Но тут уши грозной мстительницы принялись выделывать явно безотносительные к тягостному происшествию кренделя и петли. На первый взгляд бессмысленные, никому не понятные, эти загогулины на самом деле были наиточнейшей записью событий, развивавшихся в это время в гнезде.

Вначале там закопошились. Потом закопошились сильнее и довольно быстро растащили в разные стороны клочья ценной ветоши. Потом одиннадцать полосатых почти враз открыли себя пронзительному солнцу, птицам, деревьям. (Веприца нервно пошевелилась). А они, всего лишь на миг озадаченные обилием окружающей жизни, вдруг осмелели и затопали кто куда! Так, как если бы слух был ее зрением, веприца с точностью различила, что два кабаненка приблизились к самому краю глубокого бочага и, нагнув головы, смотрятся в голубое зеркало его поверхности; а еще один рисковый бредет уже где-то за логовом, прямо к вязкому болоту! Она резво вскочила, почти отшвырнув самозабвенно наслаждавшегося страдальца. (Он возмущенно визгнул). Кинув взгляд в сторону лиса, краткий и категоричный, словно повеление оставаться на месте, с шумом устремилась к логову. Унылый кабаненок побежал за ней.

Оставшись в одиночестве, лис стал внимательно смотреть вниз, намереваясь воспользоваться самым коротким да и, несомненно, единственным путем отступления. Но его ожидало разочарование: страшной веприцы нет, а прыгнуть, оказывается, все равно нельзя: высоковато. Неприятное открытие настолько поразило хищника, что он даже умудрился сесть и свесил хвост, причем сделал это машинально — сознательно на такое движение он бы не решился.

На диво сосредоточенный, он сидел и сидел, казалось мучительно размышляя над странным вопросом бытия. Действительно, почему нежный кабаненок, совершив известное падение, остался цел и невредим, а ему, мудрому и сильному, это же самое расстояние неподвластно?

Вскоре, однако, он устал с непривычки и свалился. Свалился! Трудно по-иному назвать то, что с ним произошло. Было там и паническое цепляние за ствол, и беспорядочный, лишенный всякой красоты полет, и треск опять пострадавшего бересклета, и довольно гулкий удар тела о землю.

Разумеется, для веприцы это было победой, и она, услышав шум, помчалась, чтобы все увидеть собственными глазами. И она увидела кривую березу такой же, как и обычно, — без лиса, а бересклетовый куст — несколько изменившимся: на нем висели яркие клочки шерсти.

Жестокая воительница осталась недовольна результатами. Вернувшись к семейству все еще раздраженной да к тому же заметно удрученной какой-то новой заботой, она принялась слоняться вокруг логова, то и дело туда заворачивая и осматривая кабанят. Те, что-то предчувствуя, возбужденно и вопросительно тыкались ей в ноги мягкими пятачками.

А настроение мамаши объяснялось просто: после истории с лисом она уже не могла оставить малышей одних. Ну откуда ей было знать, что рыжий в эти минуты поспешал где-то далеко-далеко, причем не оглядывался, показывая полную утрату интереса к кабаньему выводку?!

Взять, что ли, кабанят с собой?.. Но на этот счет у веприцы были весьма строгие убеждения, по которым выходило, что первая прогулка с выводком невозможна до тех пор, пока кабанята окончательно не надоедят своей егозливостью. А они, кажется, еще не очень надоели, хотя егозят, пожалуй, прямо-таки невыносимо…

Компания полосатых успела истомиться и даже проголодаться, когда веприца приняла наконец решение и молча, с неожиданной величавостью, происходившей, видимо, от понимания серьезности момента, прошествовала к тропе, проложенной сквозь гущу кустарника.

Кабанята, уразумев, что мать удаляется, не отдав обычного приказа всем оставаться на месте, заметались, как цыплята в лукошке, и затем дружно хлынули вдогонку. Они обтекли ее плотным, трепещущим потоком, и семейство, безо всяких приключений проследовав кустарником, оказалось на открытой полянке. Здесь кабанята заволновались перед неизвестностью, заупирались, причем так сбились, что их почти невозможно стало стронуть с места.

И тогда веприца с невыразимой нежностью произнесла несколько звуков, не похожих на хрюканье и не горловых даже, а добытых откуда-то из глубины тела. Это уже был не приказ, скорее просьба: посмелей!.. И тотчас глазки-бусинки, не хотевшие видеть ничего, кроме ног матери, засверкали по сторонам — и на кочку, и на травинку, и на прошлогодний лист.

Так началась первая прогулка — наиважнейший жизненный урок. Увы, великолепная учительница не догадывалась, что одного ученика не хватает.

Он остался в логове — кабаненок, пострадавший от зубов лиса, от грубых сучьев бересклета, по правде сказать, немного закапризничавший и не захотевший подниматься, когда братья и сестры очумело засуетились.

Но лучше бы и ему встать. Они, обо всем забыв, затоптали его и оглушили острыми копытцами.

Он очнулся. И сразу же испуганно замер, с недоумением таращась на показавшееся незнакомым отверстие выхода. Но как раз за кустарником заметно обозначилось и пошевелилось большое бурое пятно. Нежнейшим голосом матери оно объявило, что все вокруг спокойно, что мир прекрасен.

Для кого как! Его-то покинули! Пораженный неожиданной несправедливостью, забыв о страхе и боли, кабаненок, торопливо семеня, выбежал из логова и устремился напрямую на голос. Это было ошибкой. Ему бы бежать по материнской тропинке, пусть вязкой, зато безопасной, а он влез в чащобу, в самые дебри. Вильнув туда и сюда, он вдруг почувствовал, что кем-то накрепко схвачен.

Это два растущих рядом деревца, пропустив рыльце, сжали бока — пустячный случай, но для такого малыша получилась серьезная неприятность, причем непонятная, ведь оглянуться кабаненок не мог. Опять, что ли, кто-то сцапал? Он закрыл глаза, открыл… И увидел: бурое пятно, только что успокоительно шевелившееся за кустами, исчезло!

Да, веприца затрусила к бору, и уже без прежней медлительности. Кабанята, в восторге от скорости, вприпрыжку, словно горсть гороху, покатились рядом.

Было самое время звонко воззвать о помощи, и, будь матушка рядом, страдалец так бы и поступил. Но ведь совсем другое — заявлять о своих несчастьях, если знаешь, что заступиться все равно некому. Кабаненок смолчал, замельтешил только оказавшимися почти на весу передними ногами и в результате застрял еще крепче.