Похождения хитрого Соленопсиса(Рассказы) - Кузнецов Олег Александрович. Страница 28
И вдруг черная тень плавно и быстро скользнула перед самым его рыльцем. Затем где-то поблизости зловеще проскрежетали, ударяясь друг о друга, голые ветки кустарника.
До этой минуты кабаненок, признавая себя чьим-то пленником, все-таки сохранял немного спокойствия, потому что врага не видел и, наверное, не чуя посторонних запахов, не совсем верил в его существование. Теперь враг себя выдал. Надо было спасаться. А как? Пока он знал только один способ, подаренный ему природой, — затаивание. Он и затаился, и ему в его положении для этого понадобилось совсем немного усилий.
Однако эффект получился хороший. Полосатый, среди иссеченной линиями тальниковых теней прошлогодней листвы, бедный застрявший сделался совершенно незаметным.
Да только очень уж глазастым оказался налетевший с неба враг! Это была матерая ворона, замызганная, растрепанная, жалкая с виду, но обладавшая таким громадным жизненным опытом, какому можно только позавидовать. Летая везде, где ей вздумается, причем летая не очень высоко и не очень быстро, она повидала города и деревни, дома различной архитектуры, разные промышленные объекты, включая даже и засекреченные. Ей был знаком быт людей, образ поведения животных, техника, наука, искусство… А что тут такого? Впрочем, несмотря на большой запас знаний, характер у этой птицы был все-таки обычный, вороний: немного склочности и нахальства, трусость в сочетании с бесшабашным авантюризмом, безалаберность, неаккуратность и, конечно, много любопытства, часто совершенно бессмысленного. В общем, всем известный странный характер, с изгибами.
В это утро ворона, направляясь в окрестности одного села, в район своего обычного гнездовья, почти беспосадочно отмахала километров сорок, была очень голодна и потому с усиленным вниманием посматривала вниз. Пролетая невдалеке от старого болота, она с какой-то выгодной точки увидела сразу и логово и веприцу с кабанятами. Семейка на прогулке ее не заинтересовала, но оставленное без присмотра жилье потянуло с властной силой: нельзя ли там чего-нибудь поклевать? Птица свернула и неожиданно разглядела бившегося в плену явно полуживого кабаненка. Только на миг мелькнул он в поле ее зрения, но и этого ей хватило, чтобы многое понять, составить план действий и даже приступить к его выполнению. Она не стала садиться на высокую березу, сознавая, что оттуда наблюдать бесполезно — ничего не увидишь, — а сразу же плюхнулась на низкий кустарник. Дичь и охотник оказались в каких-нибудь пяти-семи метрах друг от друга.
Раскачиваясь на кусте, вытягивая шею, ворона пялилась на замеченное место черным пронзительным глазом, но — вот грех! — перед нею все были ветки да ветки, да жухлая трава с листвой, да косые тени, да яркие солнечные пятна. Она, конечно, не поддалась сомнению: бьющийся в последних судорогах кабаненок слишком ярко отпечатался перед ее внутренним взором. Да тут он! Оттолкнувшись от упругой опоры, ворона неловко, как-то мешковато переметнулась на другой куст и сильно приблизилась к предмету своего поиска.
Теперь она его увидела — и целехонького! Пожалуй, он выглядел даже слишком целым, слишком крепким, чтобы можно было его немедленно есть. Но признаков жизни он уже не проявлял никаких, в этом она сразу же убедилась.
И все-таки что-то сдерживало птицу, какое-то невнятное чувство неуверенности. Довольно долго она, казалось чудом держась на тонкой веточке, просидела ссутулившись, как бы припоминая не без печали события молодости или роскошь прежних пиров, а на самом деле пристально следя за находкой. Потом, сделав еще скачок, грузно навалилась на тонкое деревце — одно из тех двух, которые защемили кабаненка.
Она собиралась еще некоторое время, с близкого расстояния, поизучать доставшийся ей ценный дар леса, но деревце оказалось слишком хлипким: под тяжестью птицы оно со скрипом согнулось в противоположную от пленника сторону. Сила, сжимавшая бока бедолаги, поубавилась, он рванулся, почувствовал себя свободным и засеменил вперед, словно понимая, что раз затаивание не удалось, спастись можно только бегством.
Как видно, такой оборот дела не оказался для вороны полной неожиданностью. Она хоть и взметнулась вверх с видом явно растерянным, но от крика воздержалась. Косо поднявшись на высокую березу, она села там и несколько раз брезгливо потерла клювом о бересту, как бы очищая его от налипших кусочков мяса. Пожалуй, это была совершенно ненужная операция.
А кабаненок, не подозревая, от какой беды избавился, ибо самой большой бедой считал свое отлучение от материнского соска, кое-как достиг полянки и затрусил по густым следам, оставленным многочисленной родней. Терпкие, сырые запахи весеннего леса теснили его справа и слева, создавая невидимый коридор с податливыми, но, казалось, неприступными стенками, за которыми начинался другой мир, чужой. Только раз кабаненок нечаянно сунулся в этот мир рыльцем и почувствовал, как его охватило незнакомым страшноватым холодком.
Так, по следам выводка, он добрался до соснового бора и, лишь ступив на золотисто-бронзовую хвою, услышал, и совсем не издалека, чудные звуки материнского голоса. Обрадованный, он припустил что было мочи и вскоре увидел всех своих, с комфортом расположившихся среди уходящих ввысь стройных стволов. Матушка лежала на боку; полосатые чада гроздью теснились у ее брюха.
Красноречивая картина прибавила энергии больному страннику. Взвизгнув от нетерпения, он устремился на преодоление последних метров и, наверное, мог уже различить свое личное, пока никем не занятое место возле доброй матушки, когда она, решительно стряхнув прилипшую к ней гроздь, вскочила на ноги и, коротко приказав кабанятам следовать за нею, с целеустремленностью занятого существа, у которого расписана каждая минута, углубилась в торжественный простор соснового бора.
Оказывается, здесь происходило не просто кормление, а урок кормлении в лесу, как раз закончившийся; теперь, согласно распорядку, следовала легкая пробежка, видимо необходимая, чтобы утрясти полученные знания.
Да что же это такое делается?! Да не может быть!
Увы, ткнувшись в примятую телом матери еще теплую хвойную подстилку, бедняга нашел вопиющие улики: две или три капельки молока! Здесь действительно ели! Кабаненок почувствовал невыносимый голод.
И он поднял крик. И здешнее зверье и птицы, уже знакомые с его голосом, сразу же заметили, что напев песенки изменился: если до этого они слышали явные ноты каприза, может быть даже некоторое любование своим горем, то теперь в поросячьей руладе было неподдельное отчаяние, да просто прощание с жизнью! И дрозды, и белки, и все остальные испуганно замерли, хотя звук по сравнению с давешним оказался гораздо тише, с хрипотцой, прерывистый и не такой звонкий.
Разлетевшаяся во всю прыть веприца встала как вкопанная. Кабанята, не разобрав, в чем дело, промчались дальше и, вдруг обнаружив свою беззащитность, в растерянности рассеялись. Мать позвала их и, развернувшись, поспешила назад.
И вот несчастного певца, понемножку теряющего голос, окружили братья и сестры. Они сочувственно трогали его пятачками, тревожно суетились, желая, видно, помочь, но не зная, как это сделать.
Одна только добрая матушка не разделяла общего настроения. Стоя чуть в стороне, она подозрительно наблюдала за хнычущим сыном, и он ей очень не нравился. Все дети как дети, а этот…
Она, к сожалению, не знала, что перед ней много перенесший страдалец, она считала, что он попросту ослушник, отставший нарочно, и может сорвать важное мероприятие по изучению весеннего леса.
Наказать бы его, вот что…
Сосредоточенно помедлив, будто изобретала способ наказания, веприца как-то странно фыркнула, почти выговорив непонятное, но напугавшее всех слово: «Ду-ду!» Кабанята резво отскочили; провинившийся остался один и сразу же замолк, хотя вид у него был прежний: унылый и упрямый. Ну, коли так… Веприца, не совсем, впрочем, удовлетворенная, сменила гнев на милость, чуть ли не проворковав что-то успокоительное. Кабанята мигом обступили ее, и семейство дружно припустилось к неведомой цели.