Игра мистера Рипли - Хайсмит Патриция. Страница 24

Да, жизнь снова прекрасна, они снова одни, и стоит им только захотеть, они и за ужином будут сидеть босиком. Свобода!

Том думал о Треванни. На Ривза ему вообще-то наплевать. Тот всегда на всем экономит либо успевает вывернуться в самую последнюю минуту, когда ситуация становится слишком опасной.

Но Треванни… тут есть какая-то тайна. Том стал размышлять, как бы ему поближе сойтись с Треванни. Ситуация сложная, потому что ему было известно, что Треванни он не нравится. Но ничего другого, кроме того, чтобы попросить Треванни вставить картину в раму, Том придумать не смог.

Во вторник он отправился в Фонтенбло и сначала зашел в художественный магазин Готье, чтобы купить подрамники. Том подумал, что Готье может сообщить какие-нибудь новости о Треванни, рассказать что-нибудь о его поездке в Гамбург, ведь Треванни явно консультировался с врачом. Том сделал покупки у Готье, но тот так и не вспомнил про Треванни. Уже уходя, Том спросил:

– А как поживает наш друг – мсье Треванни?

– Ah oui [59]. На прошлой неделе он ездил в Гамбург, показаться специалисту.

Готье уставился на Тома своим стеклянным глазом, тогда как его настоящий глаз поблескивал и казался немного печальным.

– Насколько я знаю, новости не очень хорошие. Может быть, даже похуже, чем то, что говорят ему здешние врачи. Но духом он не падает. Вы ведь знаете этих англичан, они никогда не обнаруживают своих истинных чувств.

– Жаль, что ему хуже, – заметил Том.

– Да, что поделаешь, – так он мне сам сказал. Но он держится.

Том сложил подрамники в машину и достал портфель, лежавший на заднем сиденье. Он взял с собой акварель, чтобы Треванни вставил ее в рамку. Возможно, разговор с ним сегодня и не получится, думал Том, но у него будет еще одна возможность увидеться с Треванни, так как ему придется заехать за своей картиной еще раз. Том добрался пешком до улицы Саблон и вошел в магазин. Треванни разговаривал с какой-то женщиной, прикладывая деревянный образец к верхнему краю офорта. Он взглянул на Тома, и Том понял, что тот его узнал.

– Возможно, она и кажется тяжеловесной, но с белым паспарту… – говорил Треванни. У него было довольно хорошее произношение.

Том пригляделся к Треванни, нет ли в нем перемен – быть может, появились признаки тревоги, – но ничего не заметил. Наконец, дошла очередь до Тома.

– Bonjour. Доброе утро, – улыбаясь, произнес Том. – Том Рипли, если помните. Я был у вас в гостях… в феврале, кажется? На дне рождения вашей жены.

– Ах да.

Том не заметил в лице Треванни каких-либо изменений с того вечера в феврале, когда тот сказал: «Как же, как же, я о вас слышал».

Том раскрыл портфель.

– У меня есть акварель. Это работа моей жены. Я бы хотел вставить ее в узкую темно-коричневую рамку, паспарту – скажем, не шире двух с половиной дюймов снизу.

Треванни переключил свое внимание на акварель, которая лежала на разделявшем их изрезанном прилавке.

Картина была выдержана в основном в зеленых и фиолетовых тонах – так виделся Элоизе уголок Бель-Омбр на фоне зимнего соснового леса. Неплохая, по мнению Тома, работа, а главное, Элоиза знает, когда остановиться. Она и не подозревала, что Том сохранил картину, и он надеялся, что для нее будет приятным сюрпризом увидеть ее в раме.

– Может быть, что-то вроде этого, – сказал Треванни, доставая один из образцов дерева с полки, где они валялись в беспорядке. Он положил его на картину, как бы помечая то место, где должно быть паспарту.

– Да, по-моему, красиво.

– Паспарту белое или тонированное? Это подойдет?

Том сделал свой выбор. Треванни аккуратно записал в тетрадку печатными буквами фамилию Тома и адрес. Том назвал ему и номер своего телефона.

О чем бы еще поговорить? Отчужденность Треванни ощущалась почти физически. Том предвидел, что Треванни откажется, но терять ему было нечего, поэтому он предложил:

– Может, заглянете как-нибудь с женой к нам, выпьем чего-нибудь? Вильперс недалеко отсюда. И мальчика с собой возьмите.

– Спасибо, но у меня нет машины, – ответил Треванни, вежливо улыбаясь. – Да мы, к сожалению, мало где бываем.

– Машина – не проблема. Я заеду за вами. И разумеется, мы можем вместе поужинать.

Слова так и сыпались из Тома. Переминаясь с ноги на ногу, Треванни засунул руки в карманы длинного джемпера. Судя по всему, он колебался. Том чувствовал, что заинтересовал Треванни.

– У меня жена стеснительная, – сказал Треванни, в первый раз улыбнувшись. – Да и по-английски не очень хорошо говорит.

– Моя тоже. Она ведь тоже француженка, как вы знаете. Впрочем… если мой дом для вас так далеко, как насчет того, чтобы, не откладывая, выпить пастиса [60]? Вы ведь скоро закрываетесь?

Треванни действительно собирался закрыть магазин. Был уже первый час.

Они направились к бару-ресторану на углу улиц Франс и Сен-Мерри. По пути Треванни зашел в булочную и купил хлеба. В баре он заказал пива, Том последовал его примеру и положил на стойку десятифранковую банкноту.

– Как вы оказались во Франции? – спросил он.

Треванни рассказал об антикварном магазине, который он открыл во Франции вместе с приятелем-англичанином.

– А вы? – спросил Треванни.

– Жене здесь нравится. Да и мне тоже. Даже не представляю, что где-то живется лучше. Захочу – могу путешествовать. У меня много свободного времени – лучше сказать, досуга. Я работаю в саду, рисую. Правда, рисую я как дилетант, но мне это занятие нравится. Иногда, когда возникает желание, отправляюсь в Лондон на пару недель.

Так, по-своему бесхитростно и безобидно, он выложил карты на стол. Хотя Треванни мог бы и поинтересоваться, откуда на все это берутся деньги. Том полагал, что Треванни, быть может, и слышал историю про Дикки Гринлифа и, как и большинство других людей, забыл, в чем было дело, за исключением нескольких запомнившихся деталей, таких, например, как «таинственное исчезновение» Дикки Гринлифа, хотя впоследствии самоубийство Дикки было признано как факт. Возможно, Треванни знал, что Том получал кое-какой доход с того, что Дикки Гринлиф оставил ему в завещании (подделанном Томом), потому что об этом писали газеты. А в прошлом году было дело, связанное с Дерваттом, не столько даже с Дерваттом, если судить по французским газетам, сколько со странным исчезновением Томаса Мёрчисона, американца, гостившего в доме Тома.

– Звучит красиво, – сухо заметил Треванни и вытер пену с верхней губы.

Том чувствовал, что Треванни хочет его о чем-то спросить. О чем? Интересно, думал Том, испытывает ли Треванни, несмотря на всю свою английскую холодность, угрызения совести и не собирается ли рассказать жене или пойти в полицию и сделать признание? Том был уверен, что Треванни не говорил своей жене о содеянном, да и не скажет. Всего пять дней назад он нажал на курок и убил человека. Разумеется, Ривз просветил Треванни насчет злокозненной мафии, убедил его, рассказав, сколько добра Треванни или любой другой на его месте принесет, устранив хотя бы одного из мафиози. Потом Том подумал об удушении жертвы. Нет, представить себе, чтобы Треванни кого-то задушил, невозможно. А какие чувства испытывает сам Треванни по поводу совершенного им убийства? Да и было ли у него время почувствовать что-нибудь? Может, и нет. Треванни закурил «Житан». У него были большие руки. Он из тех, кто носит старую одежду, неглаженные брюки и тем не менее выглядит как джентльмен. Кроме того, в нем была какая-то строгая красота, о чем он, похоже, и сам не подозревал.

– Вы случайно не знакомы с американцем, – спросил Треванни, преспокойно глядя на Тома голубыми глазами, – которого зовут Ривз Мино?

– Нет, – ответил Том. – Живет здесь в Фонтенбло?

– Нет. Но, кажется, много ездит.

– Нет.

Том отхлебнул пива.

– Мне, пожалуй, пора. Жена ждет.

Они вышли на улицу. Идти им предстояло в разные стороны.