Тайны темной осени (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна. Страница 30

Поезд снова повернул, солнце ушло из окна, остался его след — облитые негреющей осенней рыжиной поля, столбы, идущая вдоль железнодорожного полотна дорога с машинами на ней, кусты и низкорослые деревца между дорогой и рельсами, крутой бок насыпи, мелькнувшая мимо узкая речка с выгнутыми арками моста над нею…

Вскоре я поняла, что, хоть Похоронов и запретил мне покидать купе — ради моей же безопасности, как он сам выразился, — покинуть купе всё-таки придётся. Не настолько наш номер оказался люкс, чтобы в нём был ещё индивидуальный биотуалет. Хочешь или не хочешь, но придётся выйти и протащиться через коридор в хвост вагона.

Я дёрнула с крючка полотенце, достала из сетки на стене дорожный набор — мыло, салфетки, красиво упакованные листы бумаги. Осторожно откатила дверь…

Никто не бросался на меня. Не вставала на встречу безглазая кукла с заштопанным толстыми грязными нитками ртом. Не было и никакого мёртвого кота, даже следов его не наблюдалось. В окно смотрел восьмилетний мальчуган, встав коленями на откинутое сиденье. Его отец разговаривал с кем-то по телефону…

Обычная, мирная дорожная жизнь обычного СВ-вагона. Похоронов мне, наверное, приснился. Бывает. При мигрени, приступ которой я пережила ночью, вполне могут быть галлюцинации и дурные сны!

В тамбуре внезапно углядела хозяйку вагона. Та стояла у самой двери и невозмутмио курила с полным осознанием собственной безнаказанности. Да, закон о запрете курения в поездах дальнего следования мудрые наши рукой водители выпустили. В поездах, на вокзалах, в аэропортах. Но, прямо скажем, народ чихать хотел. Вот как эта… эта гарпия! Пожаловаться на неё, что ли. Из мести.

Я спрятала гнусную мысль в уголок сознания. Пусть пока отлежится там. Если гарпия снова меня достанет… Хотя уже достала, подселив в купе Похоронова! Так достала, — лучше не придумать. Сволочь!

Проводница почуяла мой пристальный ненавидящий взгляд, радостно улыбнулась и помахала ручкой. Стерва. Я нырнула в дверь, снова оказавшись вне зоны эмоциональной стабильности.

Никогда раньше меня не раздирало такими эмоциями, да ещё так долго! Я устала так остро реагировать, не по мне оказалась шапка. Да, начала немного лучше понимать других — если они вот так всю жизнь живут, бедолаги, то что им ещё остаётся? Но сама мечтала поскорее прекратить беситься. А это станет возможным только тогда, когда сойду с этого проклятого поезда в Сочи. И пусть они тут все сами в своём соку варятся. Проводница, Похоронов, кукла эта, о которой он говорил.

Я умыла руки, сделала воду погорячее и ещё подержала в ней немного руки. Кончики пальцев заледенели до физической боли, казалось, сейчас просто отвалятся. Из-за поднявшейся влаги зеркало запотело. «А вот шиш тебе», — мрачно подумала я. — «Я помню окно в коридоре. Ничего не буду рисовать!»

Рисовать можно силой мысли, отдались эхом в моей памяти мои же собственные слова. Силой воображения…

По конденсату прошла первая чистая полоса. Но я не трогала его пальцем, клянусь! Я руки вообще за спиной держала, от греха. Оно само!

«Само» начало складываться в плоскую рожицу — точка-точка, запятая; точки-глаза перечёркивались косыми стежками, веки, — я знала это! — зашили на живую и без наркоза, кривой иглой, толстой нитью… и капельки, стекавшие от пальца невидимого рисовальщика вниз начали понемногу темнеть, наливаясь красным.

Я вылетела в коридор, словно меня под зад пнули увесистым сапогом. Вцепилась в поручень, чтобы успокоиться, начала считать вагоны волокущегося навстречу грузового, — наш состав тоже замедлил ход, и, казалось, кишка из грязных, в ржавых потёках, цистерн никогда не закончится.

— Всё в порядке? — осведомилась проводница, вставая рядом. — Жалоб нет?

Я наконец-то прочитала бейджик на её груди. Мрачнова Келена Таумантовна. Хорошее имечко. Впрочем, девушка при ближайшем рассмотрении действительно не выглядела русской. Тёмные волосы, тёмные глаза, длинный, слегка крючковатый нос — прямо шнобель, откровенно говоря! — смуглая кожа. Наверное, откуда-то из южных регионов нашей великой и могучей девушка. Или из азиатской степи. Разрез глаз, впрочем, больше похож на европейский… Полукровка, скорее всего.

— Там у вас, — я ткнула за спину, в дверь туалета, — грязь. Потрудитесь прибраться.

— Всё? — усмехнулась она, показывая чёрный зуб.

К стоматологу бы ей, к хорошему. Или уже не улыбаться вовсе, не пугать состоятельных пассажиров (другие билеты в СВ не покупают, такие, как я, кому понадобилось срочно, вотпрямщаз, ехать, а варианта подешевле не нашлось, — всё же большая редкость).

— Всё, — отрезала я.

— Благодарю, — хмыкнула она, — за наводку на недостатки. Сейчас займусь!

Займись, займись, мысленно позлорадствовала я. Что скажешь, когда увидишь на запотевшем зеркале кровь?

Скорей бы Сочи! Скорей бы уже доехать и сойти! Завтра в девять утра буду на месте. Как говорится, день простоять да ночь продержаться. Неужели не получится?!

Люди иной раз за одну минуту умереть могут, и скорая не успевает что-либо сделать, банально — приехать не успевает, не то, чтобы начать реанимационные мероприятия. А мне предстояло провести в странном и страшном вагоне остаток дня и всю ночь…

Я поёжилась, отлепилась от поручня и пошла к себе.

У соседнего купе, я ещё обратила внимание на номер его — тяжёлая латунная четвёрка на уровне глаз, из-под двери подтекало что-то… Вода? Нет, тёмное… Вино или кока-кола. Но я внезапно ощутила себя персонажем своего собственного рисунка. И не сказать, чтобы мне понравилось.

В щель приоткрытой двери видна была полка с ворохом сваленных в полном беспорядке вещей. Никакой руки не было, естественно. А тёмная жидкость уже подползла к красной дорожке и начала впитываться в неё. Наверное, надо было дождаться Похоронова. Наверное.

Но я подошла ближе и спросила в дверь:

— Эй! У вас разлилось что-то…

Тишина. Только на грани слуха показалось, что вроде бы прошуршало внутри что-то. Прошуршало и спряталось, может быть, в гардеробную нишу. Ниша как раз была с этой стороны коридора. Я почти чувствовала нечто, там затаившееся. Не передать! Но это было тягучее и одновременно острое чувство с адреналиновым запахом.

— Эй, у вас всё в порядке?

Тишина. Полустон-полувскрик, тут же задушенный… ладонью? Влажный шуршащий звук, будто кто-то что-то протащил по полу и бросил.

— Эй! — я не выдержала и толкнула дверь.

Меня ударило открывшейся картиной словно кулаком в лицо. Всё — в крови, стены щедро забрызганы кровью, кровь повсюду, на постели, на столике, на полу, даже на потолке — брызги. На широкой спальной полке — голова с вырванными глазами — человека, и голова, сплющенная чем-то тяжёлым с боком — собаки, маленького той-терьера, вспоротый человеческий корпус — отдельно, в рану воткнуты собачьи лапки, оторванная кисть — на столе, раздробленные ноги на полу…

Я шатнулась назад, слыша чей-то непрекращающийся визг, на одной ноте, и вдруг поняла, что это визжу я сама, но замолчать удалось не скоро, а когда удалось — то меня стошнило, прямо на лужу крови под ногами, успевшую натечь в коридор. Стошнило и повело в сторону, вниз, на красную ковровую дорожку и там я, наверное, отключилась на какое-то время, пришла в себя почти сразу, но — на полу, совсем рядом с… с… с кровавым пятном… Поползла назад, ничего уже не соображая от ужаса, на что-то наткнулась, замерла. Меня трясло, губы прыгали, сознание снова собралось в подкоп, пересидеть самое страшное.

— Твою мать, — сказал надо мной усталый раздражённый голос проводницы. — Трупяк с расчленёнкой. В моём вагоне.

Ну, она железная! А я похвастаться такой выдержкой не сумела. Я не сумела даже встать, — меня поднял невесть откуда возникший Похоронов. Взял на руки, отнёс в наше купе и уложил на полку. Я открыла один глаз и посмотрела на него. Лучше бы не смотрела!

Он был страшен! На сумрачном, тёмном каком-то лице, ярко горели глаза. Они, положим, и так у него были не тусклые, но сейчас их словно подожгло изнутри яростным гневом.