Тайны темной осени (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна. Страница 32

— Сожрали, — понимающе кивнула я, но Похоронов не ответил.

Просто сидел напротив. Просто смотрел на меня. И от его взгляда холодело в затылке и по спине прокатывало жуткой колючей волной.

— Тот мужик на Республиканской…

— Вы же теперь не помните свой род вообще. У вас только самые близкие в памяти — мать, сёстры/братья, а вот с двоюродными родичами — в памяти уже проблема. Fatal Error. А если брать родство подальше?

— Он что, мой родственник был? — поразилась я.

— В какой-то мере.

— А тот жених на Васильевском…

— И он.

— А ты…

— МУРО, — хмыкнул Похоронов. — Магический Уголовный Розыск. Не совсем прямо полиция, но что-то вроде того. Такие твари — по нашей части.

— Я не об этом, — сказала я. — Ты говорил про Дверь, и что через ту дверь сочится в наш мир потустороннее, и оно не всегда бывает злым, подлежащим уничтожению. Ты ведь и сам оттуда, не так ли? Из-за Двери. Кто ты?

— Перевозчик, — нехотя признался он. — Но я уже очень давно… исполняю не одну лишь свою изначальную функцию. Ваш мир, — усмехнулся Похоронов, — оказался, огромен, любопытен и странен… Но, знаешь… — он задумался, глядя мимо меня в окно. — Иногда… мне жаль, что я уже не могу вернуться и забыть обо всём, что узнал, увидел и испытал. Я изменился. Мой дом у быстрых рек кажется мне тюрьмой, когда я остаюсь там надолго. И мне иногда бывает жаль прежнего, утраченного навсегда, покоя… Но я понимаю, что поздно, что вернуть обратно всё, как было, нельзя.

Он говорил спокойно, с усмешкой, с беспощадной самокритикой, призванной прикрыть внезапно проступившую сквозь магическую броню уязвимость. Так взрослый жалеет об ушедшем детстве, но вернуться в него уже не способен. На меня словно повеяло сухим чёрным ветром со скалистых берегов чёрной реки. Где бы ни находилось это место, какую ностальгию оно бы ни вызывало, а власти над Похороновым у него уже оставалось мало. Но он тосковал… так знакомо, так понятно. Я бы тоже хотела вернуть детство, наверное. Когда был жив дед. Когда жили ещё тётя Алла и Арсений. И никакие твари-из-за-Двери не маячили на безоблачном горизонте нашей размеренной жизни.

Я протянула руку, осторожно коснулась ладонью его запястья. В любой момент готова была отдёрнуть: как он ещё отреагирует… Вдруг ему неприятно станет. Пальцы ощутили холод, но холод не мёртвого, а живого. Пусть живущего другой жизнью, пусть не такого, как я или любой другой человек, но ничего общего с проклятой куклой из моих снов и реальности здесь не было. Похоронов накрыл на мгновение мою руку своей, затем мягко освободился. В его ярком взгляде я прочитала неловкое, чуть смущённое спасибо. Похоронов не произнёс его вслух, но каким-то странным образом оно прозвучало.

Я почти догадалась, кто он такой. Почти. Имя так и не всплыло из памяти. Но и без имени всё было ясно. Предельно понятно и просто.

И я радовалась, что Похоронов теперь со мною рядом. Если он рядом, то значит, что всё будет хорошо.

Всё.

Будет.

Хорошо.

Надо только доехать до Сочи.

День, так сказать, простоять да ночь продержаться…

ГЛАВА 7

Я ошибалась, думая, что поезд продолжит своё путешествие дальше. Нас дотянули до Воронежа, первого крупного города по пути, а там загнали в тупик и начали шерстить, с головы, с хвоста и с середины: обычная человеческая полиция и коллеги Похоронова. Мне снова велено было сидеть и не отсвечивать, по телефону не звонить, за нетбук не хвататься, и:

— Руки себе сама откуси, как только карандаш схватишь, — угрюмо посоветовал Похоронов, и по тону его голоса я поняла, что он не шутил.

Откуда у меня взялись такие способности? Он сказал, они были всегда, просто я отвергала их, потому что они меня страшили. Поэтому бросила художественную школу и пошла на физмат. Увлеклась техникой, программированием, наукой. Это позволяло исключить последние крохи мистики из сознания. Но оно же и убивало. Медленно. Верно. Ежедневно. Именно оттуда брала ноги моя эмоциональная скупость, запоздалая реакция, махровое, беспробудное одиночество, курсировавшее по маршруту дом-работа-дом. Да и дом… крохотная квартирка-студия, в которой не примешь друзей и не создашь полноценную семью; она годится для закоренелого холостяка, но для женщины, даже для женщины с сорока кошками, — тесновата. Несмотря на прекрасный вид на Неву, Собор и город.

Я не помнила. Не помнила, чтобы рисовала что-то такое, что потом сбывалось, хоть убей меня веником и выкинь на свалку. Похоронов объяснил, что это и есть психозащита. Отрицать факты, подвергая их сомнению. Он что-то знал обо мне, а что именно, рассказывать не спешил. Потом. Не сейчас. Сейчас надо решить проблему с куклой и проблему с её основой.

Основой он называл человека, впустившего в себя потустороннюю тварь. Человек этот, как всегда в таких случаях, хотел получить силу, способности, власть. Что-то он, безусловно, получил. Но не понял, что его тоже начали есть. А когда понял, стало слишком поздно. Перерождение зашло слишком далеко. И этот нехороший тип где-то здесь, в поезде. Он не может покинуть состав, потому что здесь я. А я покидать свое купе не собираюсь.

Потому хотя бы, что оно находится под защитой Похоронова, а она мощнее злобного желания человекотвари меня сожрать, пусть даже и при помощи куклы.

Как всё сложно-то, дабл… да, именно, она. Ять.

Но сидеть взаперти без гаджетов — так себе занятие. И с туалетом что-то надо было делать. Я вышла…

Ничего не случилось. Ни куклы, ни маньяка, — ничего. Коридор был отмыт до хрустального блеска, купе, где случилась трагедия, — судя по запахам и плотно закрытой двери, из-под которой ничего не подтекало, — тоже. За окнами сгущались осенние сумерки, из тамбуров несло стылым холодом, — снаружи стоял не июль. Деревья за высоким забором с колючей проволокой по верху роняли на пути растопыренные, жёлтые с красным, кленовые листья.

Я вернулась, взяла плед и снова вышла. Немного странно было не чувствовать движения под полом, смотреть на неподвижный пейзаж. Ещё страннее было не думать. Потому что стоило только начать задумываться, и в голову начинало лезть всякое. Куклы эти проклятые. Тётя Алла. Умерший на руках в клинике кот. Полное купе расчленёнки…

Мороз по коже. Ведь на её месте должна была быть я. А точнее, меня не достали бы, потому что со мной рядом был Похоронов. Если бы я не попутала номера купе… Острой режущей кромкой стального лезвия в сердце: девушка с собачкой, оставшаяся незнакомой и безымянной, погибла из-за меня…

Взяла стакан, решила разжиться кипятком. У вагона-СВ были мощные аккумуляторы, они постоянно заряжались во время движения, и их потом хватало надолго: поезд мог стоять в тупике хоть до завтрашнего утра. А до завтрашнего утра нас держать навряд ли уж будут.

Проводница обнаружилась в своём купе. Сидела над стаканом, я сначала подумала, над пустым, потом увидела рядом ополовиненную бутыль водки, аж на литр, не меньше. «Царская оригинальная» значилось на серой, с красной полосой, этикетке. Вверху этикетки красовался невнятный портрет царя.

— Пили сюда, — проводница кивнула на место напротив, глаза у неё были прозрачные и совсем трезвые. — Садись…

Я села. С чего у неё такая доброжелательность прорезалась.

— Келена, — назвалась я, собирая глаза к носу. — Кэл. А ты Римма, я знаю.

Ещё бы ты не знаешь! В билет и паспорт кто смотрел.

— Вон там стаканы, — там, это справа, большой откидывающийся столик, на нём рядами стаканы в жестяных подстаканниках. — Бери. Лей…

— Не буду я пить, наверное… — со вздохом сказала я, подумала и добавила: — Кэл.

— Ну, мне налей, — согласилась она.

— Да и тебе бы не пить, — осторожно сказала я.

Несмотря на прицельный взгляд и внятную речь, Кэл всё-таки нализалась до остекленения, просто ещё не отрубилась. Чтобы отрубиться, ей нужна была ещё доза, а в одно рыло принимать недостающую дозу ей не хотелось. Извечная проблема пьяных: как бы найти чужие свободные уши, излить в них свою боль, а потом успокоиться и отбыть в мир без сновидений…