Дурная кровь (СИ) - Тараторина Даха. Страница 11

— Трое даровали мне прозрение! Я был слеп и глух, недостаточно усердно молился, и высшие силы оделили своего слугу полугодом уединения! Они защитили меня от мирских соблазнов, я же в скудоумии своём потратил время на попытки объясниться с младшим служителем! А ведь мог бы посвятить его куда более важным вещам! Мог бы очищать дух с тем же усердием, с каким брат Санторий сейчас очищает котлы!

Брат Санторий, на котором тут же остановились три взгляда, лучезарно улыбнулся и с неисчерпаемой радостью скрежетнул щёткой по таре, хранящей ещё прекрасный аромат глинтвейна.

— Да благословенна будет Троица Богов, — процедил он сквозь зубы, — за то, что вы, брат Плессий, вернулись к нам. Уж теперь-то паства будет счастлива и снова к нам повалит!

Служитель сёрбнул водой в чаше и с прискорбием отметил:

— Удержать паству ничуть не легче, чем привлечь. Не вини себя, брат, за то, что не сумел поддержать огонь веры в их сердцах в моё отсутствие.

— Пока вы не напомнили, брат, я и не собирался, — Санни провёл щёткой по котлу с таким видом, точно хотел перерезать начальнику горло. — Но теперь уже вряд ли сумею избавиться от этой мысли.

— Ничего-ничего, мы отчистим храм от пыли и грязи, подновим алтарь, заделаем трещины в стенах…

— Мы? — подозрительно уточнил Санни.

— Я возьму на себя тяжёлую ношу: стану молиться и восхвалять твой труд, брат!

— А может лучше я помолюсь, а вы с извёсткой по коридорам побегаете?

Плессий усмехнулся, словно услышал хорошую шутку и погрозил пальцем подчинённому.

— Подадим пример селянам постом и жаркой молитвой, — экзальтированно перечислял старший служитель предстоящие радости сотрудничества с высшими силами, — станем отшельниками, пожертвуем неимущим все заработанные храмом деньги…

Санни тоскливо погладил упитанное пузико, прощаясь с ним.

— И на что ж нам тогда его ремонтировать, если все деньги пожертвуем?

— Боги не оставят нас, — смиренно хрустнул сухариком спасённый лютозверь.

Глаза Санни лезли всё выше на лоб, рискуя приблизиться к старательно замаскированным залысинам.

— Верд, друг мой, — ласково позвал он охотника, — слова господина Плессия вдохновили меня прочитать пред ликами богов Житие первых послушников. Не составишь компанию?

Охотник рассудил, что от него не убудет, воздержись он от скудной трапезы.

— Ну пошли.

— А как же завтрак? — искренне озаботился Плессий. — Разве я могу оставить голодными присланных Богами путников?

Верд постучал по столешнице куском хлеба, скривил в ухмылке край рта и бросил сухарь обратно в общую миску.

— Попоститься вдруг захотелось.

— А вы точно-точно не знаете, кто вас проклял? А удобно с такими зубищами ходить? А где вы днём прятались? А людей кушать хотелось? — возбуждённо тараторила позади Талла, и беглецы прибавили ходу, пока Плессий не рванул «читать духовные книги» вместе с ними.

— Не забудь снять паутину в алтаре, — успел напутствовать послушника служитель, но Санни только приложил ладонь к уху: «ась? Не слышу, брат!»

До алтаря они так и не дошли. Пониженный до послушника бывший служитель храма Трёх Богов свернул раньше, увлекая за собой приятеля, и юркнул в низкую дверцу.

— Помощ-щ-щ-щнички, — прошипел он, вручая Верду огромную холщовую суму. — Спасли от лютозверя, называется! Да лучше б я с нелюдем под одной крышей жил, чем с этим святошей!

— Так ты и жил, — резонно возразил приятель, подставляя торбу под вяленое мясо, мешочки с крупами и овощи.

— И лютозверем он всяко был приятнее! Плессий из меня всю душу вынет, понимаешь! — Санни метнулся к Верду и попытался встряхнуть его, схватив за грудки, дабы донести всю серьёзность положения. Но наёмник не шелохнулся, сколько бы усилий служитель не прилагал. — Алтарь — отмой, пыль — сотри, снег перед входом — раскидай! А сам он, видите ли, молитвы читает! И, главное, прихожане к нему, святоше эдакому, валом валят! А от меня с той же скоростью в разные стороны!

— Завидно?

Санни с вызовом выпятил живот:

— А если и так?! Солдат из меня не получился, думал, хоть в храме своё место найду. А он меня гоняет, как служку какого! Плессий человек хороший, но, Боги свидетели, я обрадовался, когда его не стало! Правда, думал, что он не помер, как все решили, а в город сбежал. Есть у него там одна бабёнка… Ну да и шварг бы с ним! Сбежал и сбежал! Но нахрена ж ты мне его вернул?!

— Так, Санни, — Верд вырвал из цепких пухлых пальчиков окорок, которым служитель уже примерился утереть горючие слёзы. Не удержался, надкусил, и бережно сунул в мешок к остальным продуктам. — Ты просил избавить тебя от лютозверя. Разве я что не так сделал? Ну хочешь, убью твоего святошу, прикопаем на храмовом кладбище, никто и не спросит! И даже надбавки за вредность не попрошу! Тюкну его по головушке из одной только любви к тебе!

Верд никогда не был шутником. Возможно, дело в том, что шрам через пол-лица искажал любую гримасу, что отбивало у собеседников желание смеяться. А может дело в тяжеленном мече у пояса или в дурной славе, что окружала охотника. Но Санни юмора тоже не понял. Он отшатнулся, осеняя себя защитным знаком Ножа:

— Побойся богов, Верд! Плессий — добрый человек. Скотина вот только порядочная… А служитель он хороший, искренний, за дело радеющий…

— В отличие от тебя? — подсказал приятель.

— Шёл бы ты… — начал Санни, но, признав частичную правду, закончил иначе, чем собирался: — ко мне в комнату. Там под кроватью кошель с деньгами. И двигаем отсюда, двигаем! А то, не ровен час, и правда заслушаемся этого проповедника и станем с восторгом драить щели между половицами.

— Твой Плессий настолько хорош?

Санни тяжело вздохнул:

— Заслушаешься. Мне таким никогда не стать. Так что, может, оно и к лучшему, если храм за ним останется.

— Заслушаешься… — задумчиво повторил Верд и утробно рассмеялся.

— Что?

— Да они ж там с дурной вдвоём остались, — пояснил он. — а уж что-то, слушать она не умеет совершенно…

Упаковав пожитки, мужчины боязливо сунулись на кухню, чтобы забрать Таллу. Картина, которую они застали, навеки отпечаталась в воспоминаниях Сантория и впоследствии поднимала ему настроение даже самым хмурым днём.

Плессий сидел под столом, отгородившись от колдуньи чугунной сковородкой, и тихонько поскуливал. А вёрткая упрямая девка обегала его то с одной, то с другой стороны, и снова и снова с восторгом чмокала то в загривок, то в щёку, то в плечо — куда доставала.

— Ну не прячьтесь, господин Плессий! Это же самое интересное, что случалось в вами в жизни! Никто никогда такого не видел! Нам же нужно понять, как это работает! Ну куда же вы уползаете, господин Плессий?!

С каждым поцелуем бедный служитель трансформировался из лютозверя в человека и обратно. Причём, каким-то магическим образом, звериная морда выглядела ещё более несчастной, чем человеческое лицо. Монстр на четвереньках выбежал из-под стола и в попытке спастись дёрнулся к приоткрытой двери, но колдунья настигла его, вцепившись руками и ногами, и снова чмокнула в мохнатую щёку.

— Заберите эту дурную отсюда, — взмолился временно очеловеченный Плессий и закончил уже вновь изменившимися челюстями, но вполне разборчиво: — Пы-ы-ы-ы-ы-р-р-р-ржа-а-а-алста!

Нет, летом солнце так не слепит. Не выдавливает слёзы, от которых тут же смерзаются ресницы, а моргать становится едва ли не тяжелее, чем шевелить пальцами, озябшими от мороза и неподвижности.

Лошади мерно поскрипывали снегом под копытами, наездники покачивались в сёдлах, подрёмывая, парок из ноздрей всей процессии, что животных, что людей, закручивался маленькими вихрями и тут же оседал, чтобы вскоре превратиться в ледяные бусины на шерсти и одежде.

— Будешь ёрзать — косу отрежу, — пригрозил охотник, привычно фиксируя колдунью тяжёлой рукой.

— Волосы — не ноги, отрастут!

— Если это поможет, я тебе и ноги отрежу.