Да, Босс! (СИ) - Блэк Тати. Страница 32

— Давай…

Его голос был хриплым, когда Адам положил пальцы Евы на её лоно и слегка нажал. Она прикрыла глаза, чувствуя, какой мокрой стала для него одного. И когда он надавил сильнее, заставляя её войти в себя влажными пальцами, поймал ртом вскрик, сорвавшийся с её губ.

Он трахал Еву её же рукой, крепко сжимая запястье, двигаясь сначала медленно, но ускоряясь с каждым движением, пока она не почувствовала, что совсем скоро кончит. Адаму совсем не нужно было удерживать её бёдра широко раскрытыми, она сама разводила ноги, пока не открылась ему полностью.

— Пожалуйста, — выдохнула Ева, царапая второй рукой его плечо. И сама не знала, о чём просила — чтобы он дал ей кончить так, или начал трахать сам, позволяя ей узнать, каково это — сжимать его член собой и получать удовольствие, которого никогда не испытывала раньше.

От всего, что говорила и делала Ева, он возбуждался безумно.

От того, как робко и неуверенно она сжимала член под тканью брюк, в которых стало невыносимо тесно.

От того, что никто и никогда ещё не трахал ее в рот. И от одного только представления того, как сделает это, Левандовский готов был кончить прямо здесь.

И даже от того, что она ревновала к его бывшим секретаршам.

Кровь стучала в ушах, требуя одного — поскорее оказаться где-нибудь, где он сможет научить Еву всему тому разврату, который она ещё не пробовала. Схватив ее за руку, Адам быстрым шагом, почти что бегом, направился туда, где их ждала снятая на несколько дней квартира на втором этаже исторического здания.

Пока они добирались до места, он готов был проклинать все — несчастные двести метров, которые нужно было пройти до дома; дверь, которую нужно было открыть; лестницу, по которой нужно было подняться. Хотя он с большим удовольствием усадил бы Еву на перила этой самой лестницы, развел ее ноги и оказался внутри. В ней.

Было какое-то особенно пьянящее удовольствие в том, чтобы сейчас сдаться на милость владевших им эмоций и ни о чем не думать. Ведь все было так просто: он хотел Еву, а она — хотела его. И невозможно сейчас было даже поверить в то, что когда-то собирался избегать секса с ней во что бы то ни стало. Все это — его подозрения, ее провокации и дурацкие сдерживающие запреты — осталось где-то далеко. Так далеко, что Адаму сейчас казалось, что было даже и не с ним вовсе.

Едва ли не впервые в жизни Левандовский не задумывался о том, что будет дальше, не просчитывал все наперед. Потому что все его мысли сосредоточились только на одном — на Еве. На том, как мучительно хотел ее сейчас. Хотел так жадно, что четко понимал — она не скоро от него отделается. Они, наверное, не выйдут из этого дома, пока он не перепробует с ней все. Пока не научит тому, чего она ещё не делала до него. И не будет делать ни с кем другим впредь.

Он алчущим взглядом смотрел на то, как она раздевается, возбуждаясь до предела — хотя казалось, что сильнее просто некуда — от того, что делала это для него одного.

А потом он начал трахать Еву ее же рукой, продлевая собственную агонию. От того, как она входила в себя пальцами, готовясь принять его, он испытывал нечто, сродни помешательству. Но это безумие было таким мучительно-сладким, что хотелось, чтобы продолжалось оно как можно дольше. И только когда Адам понял, что Ева готова кончить, тут же убрал ее руки, заведя их ей за голову.

— Не так сразу, — пробормотал Левандовский, склоняясь над ней и снова начиная трахать ее языком в рот, в то же время потираясь членом, все ещё скрытым за чуть шершавой тканью брюк, о влажные складки лона. Ощутив при этом, что и сам находится у опасной черты, Адам перевернулся на спину, заставляя Еву оказаться сверху.

— Расстегни брюки, — кратко и отрывисто выдохнул Левандовский и с силой стиснул зубы, чтобы не кончить от лёгкого прикосновения рук Евы к его ширинке, когда она обнажала стоявший для нее одной член.

— Трогай меня, — приказал он хрипло и прерывисто задышал, когда рука Евы сжала его — поначалу несмело, затем — начиная двигаться увереннее. Когда ее язык легонько коснулся головки, из груди Левандовского вырвался звук сродни рычанию.

— Не в этот раз, — нашел он в себе силы усмехнуться, отстраняя ее руку и скомандовал: — Иди сюда.

Приподняв бедра Евы, он насадил ее на себя — быстро, резко, до упора. От того, как жадно она обхватила его собой — влажная, тесная и горячая — Адама снова бросило в нестерпимый жар, но, сделав глубокий вдох, словно в последний раз, он сказал:

— Давай… покажи мне, как тебе нравится.

Ева начала двигаться — так мучительно медленно, что воздуха перестало хватать вовсе. Адам следил за тем, как она поднимается и вновь опускается на бешено пульсирующий член и сжимал пальцами ее бедра так сильно, что потом наверняка появятся синяки. И это ему нравилось тоже — мысль, что он оставит на ней свои отпечатки.

Ева двигалась на нем, прикрыв глаза, а он смотрел на ее лицо, и чувствовал, что находится уже на грани. Когда она застонала, в очередной раз насаживаясь на него и облизнула губы, остатки его контроля разлетелись в пух и прах. Заставив ее замереть, не давая сделать больше ни одного движения, он посмотрел ей прямо в глаза и, потянув за волосы, опрокинул на себя. Слизал с ее губ влагу и начал трахать Еву сам — теперь уже так, как нравилось ему — быстро, резко, почти грубо.

Он яростно вонзался в нее, бешено работая бедрами, а ртом ловя каждый стон, срывавшийся с ее губ, и, когда она наконец вскрикнула, кончая, перевернул ее на спину, и, войдя в последний раз, кончил тоже. Так, как ему хотелось — в нее.

А потом лежал некоторое время и, слушая, как она прерывисто дышит, ясно осознавал, что все, что происходило с ними сейчас и особенно то, что рядом с ним была именно она — самое правильное, что только может быть на свете.

Он разбудил ее утром около десяти. Впервые в своей жизни — не потому, что нужно было куда-то бежать, а потому, что хотел получить то, чего не имел ещё никто до него.

Левандовский оказался сверху и начал с поцелуев в шею, постепенно спускаясь ниже. Ева прерывисто вздохнула — наверно, не до конца понимая, сон это или реальность. Адам проложил влажную дорожку по ее телу от шеи до самого лобка, ненадолго остановившись на груди, чтобы поласкать соски. Он прошелся языком вдоль всего лона и подразнил кончиком вход во влагалище. Ева застонала, а Левандовский осторожно потерся щетиной о ее промежность и хриплым от сна и возбуждения голосом, приказал:

— Поласкай свою грудь.

Ее руки покорно потянулись к соскам и, удовлетворенно хмыкнув, он толкнулся в нее языком. Адам проникал внутрь медленно, дразняще ощупывая шершавой поверхностью языка стенки лона. Ева дрогнула и попыталась стиснуть колени, но он развел ее ноги ещё шире, и, погружаясь глубже, потер пальцем клитор, следя взглядом за тем, как она инстинктивно сминает пальцами грудь и тянет соски. Левандовский тут же вошёл языком на всю глубину и Ева застонала, выгибаясь. Его палец кружил вокруг клитора — то легонько дразня, то требовательно надавливая. Язык входил и выходил поначалу медленно, затем, выбивая из Евы стоны — все быстрее. Ему нравилось смотреть, как самозабвенно она ему отдается, как то прикусывает, то облизывает губы — все неистовее по мере того, как росло ее возбуждение. Он чувствовал на языке ее вкус и от этого сам возбуждался до полного безумия.

Когда Ева содрогнулась в оргазме, посылая по телу новую волну возбуждения от того, как сжимала собой его язык, Адам вышел из нее, лег на спину и потянул на себя.

— Твоя очередь, — выдохнул он, сходя с ума от одного только предвкушения того, как окажется у нее во рту.

Ева не думала, что сможет заснуть в эту ночь. Не потому, что ей этого не позволит Адам, нет. Скорее — просто не желала расставаться с той сказкой, в которую попала. Она видела, чувствовала, что желанна. И уверенность, рождённая внутри этим ощущением, придавала ей смелости делать всё то, чем они занимались с Адамом.

Раньше она даже не подозревала, насколько чувственно может откликаться на все желания и потребности мужчины. Потому что того самого мужчины, с которым она бы переступила грань, что сейчас самой Еве казалась иллюзорной, тоже не было. Но Адам каждым своим касанием, поцелуем и движением внутри неё уничтожал стеснение, живущее в ней раньше, и высвобождал то неистовое, что теперь пожаром испепеляло её тело и душу.