Агенство БАМС (СИ) - Блэк Тати. Страница 24

А когда Петр Иванович поцеловал ее, из головы Оболенской на эти краткие, но сладостные мгновения и вовсе напрочь вылетело все, что мучило ее так недавно, словно снова подступил загадочный туман, но царил он теперь исключительно в ее голове.

Но вот Шульц развернулся и помчался прочь, а Настасья на ставших ватными ногах рухнула на скамью, на кою ей указал господин лейб-квор. Но когда разум ее чуть прояснился, она тотчас же стремительно поднялась, осознав разом две вещи. Первое: она позволила Шульцу, за которым должна была неотступно следовать, исчезнуть из ее поля зрения. Второе: она позволила Шульцу, который сделал ей предложение и опасался за свою жизнь, кинуться на поиски убивца, как нетрудно теперь было понять, одному. С какой стороны ни посмотри, а Настасья Павловна, сраженная одним лишь поцелуем, проявила себя дурно и как агент короны, и как будущая жена, коей, впрочем, все еще не собиралась становиться, но тем не менее… Топнув от досады ногою, Оболенская помедлила лишь пару мгновений, прежде, чем кинуться в том же направлении, в котором ранее скрылся господин лейб-квор.

Оказавшись на лестнице, Настасья Павловна остановилась, призадумавшись на секунду о том, куда мог двинуться Шульц. По всему выходило, что на верхней палубе покуситель — а значит, и Петр Иванович — мог бы скрыться вряд ли — среди небольшого количества народу затеряться гораздо труднее; то ли дело палуба нижняя, где, как была наслышана Оболенская, обитали наименее состоятельные пассажиры, зато в количестве наибольшем из всех трех палуб. А потому, совершенно не задумываясь о том, с чем может столкнуться среди подобной публики, Настасья Павловна стала быстро спускаться вниз.

Но дойти до нижней ступеньки Оболенской было не суждено. Во всяком случае, самостоятельно. Чья-то рука в перчатке сначала зажала ей рот и затолкала в него кляп, а затем уже обе руки подхватили ее и, точно мешок с картофелем, закинули на широкое плечо, откуда вид Настасье Павловне открывался на деревянные ступеньки да плотно обтянутую бриджами часть тела, смотреть на кою было совершенно неприлично, но приходилось.

Впрочем, претерпевать столь занимательное, хоть и непотребное зрелище Оболенской долго не довелось — ее похититель быстро спустился по лестнице вниз и вскоре уже втолкнул ее в узкую комнату, больше похожую на чулан, где не имелось ни единого оконца и единственным источником света служил газовый фонарь, а воздух был до тошноты спертым и отдавал чем-то кислым.

Будучи едва поставленной на ноги, Настасья Павловна с отвращением вынула изо рта кляп и быстро обернулась к стоявшему позади нее мужчине. Увиденное странным образом ее успокоило, хотя стоило бы наоборот встревожиться, потому что синие глаза графа Альберта Ковалевского в неверном свете фонаря блестели как-то недобро.

— Я вот интересуюсь, Настасья Павловна, — заговорил первым граф, — ронять мне на ногу ложку с горячим супом и разливать передо мною вино — это такой знак особого расположения с вашей стороны?

— Я вот интересуюсь, милейший господин Ковалевский, — сухо ответила Оболенская, — устраивать маскарад и похищать женщину, засовывая ей в рот Бог знает что — это такой знак особого расположения с вашей стороны?

— В общем-то говоря, да, — спокойно признался поляк.

Настасья Павловна воззрилась на него с некоторым недоумением:

— И как же прикажете это понимать?

— А что же тут понимать, Настасья Павловна? Разве я уже не сказал вам достаточно в наши прошлые встречи?

— Достаточно для того, чтобы оскорбить?

— Достаточно для того, чтобы обозначить свой к вам интерес! — Ковалевский сложил руки на груди, пронизывая Оболенскую пристальным взглядом. — И что же прикажете делать, коли иначе к вам никак не подступиться, потому что вы постоянно находитесь рядом с этим агентом бедового сыска?

— Безымянного, — непроизвольно поправила Настасья Павловна.

— Да какая разница? — пожал плечами Альберт Ковалевский.

— Постойте, — пробормотала Оболенская, пораженная внезапной мыслью, — вы что же, хотите сказать, что пробрались на дирижабль для того, чтобы быть подле меня?

— А для чего же еще?

Настасья помедлила с ответом, припомнив золотистый порошок на его руках, но как спросить об этом, не вызывая подозрений в случае, если граф лгал — не знала, а потому просто сказала:

— Отчего же вы не заняли каюту на верхней палубе, соответственно своему положению?

— Там уже не было мест, — ответил граф и, наклонившись к ней ближе, добавил:

— Кроме того, так было бы менее интересно за вами наблюдать. Хотя вы, как я понимаю, все равно меня узнали.

— Не сразу, — ответила Настасья Павловна уклончиво. — Но позвольте узнать, для чего же вы меня сюда приволокли?

— Что за выражения, Настасья, — поморщился граф. — Общение с сыскными не идет вам на пользу.

— Социальное чванство тоже не красит, — парировала Оболенская. — Кроме того, ваш поступок иным словом я назвать не могу, — добавила она, холодно посмотрев на Ковалевского. — И вы не ответили на мой вопрос.

— О, тут все просто: я рассудил, что ежели вы не желаете стать моею любовницею, то отчего бы мне на вас не жениться?

Настасья Павловна посмотрела на него ошарашенно, а затем расхохоталась, не сумев удержаться. Два предложения за день — это, пожалуй, было слишком, прямо как в дурной комедии. Да еще одно краше другого.

— Не понимаю причин вашего веселья, — сухо произнес граф.

— Извините, — Оболенская утерла выступившие на глазах то ли от смеха, то ли от едкого воздуха слезы. — А вы предпочитаете чтобы я сразу сказала вам «нет» или позже? — спросила она с некоторым любопытством.

— Я не намерен принимать отказ, — все тем же тоном заявил Ковалевский.

— Но вы же, как человек благородный, предоставите мне возможность подумать? — вопросительно вздернула бровь Настасья Павловна.

— Что ж, подумайте, отчего же нет, — великодушно разрешил граф.

— И я могу сейчас спокойно выйти в эту дверь?

— Конечно.

Большего Оболенской и не требовалось — она тотчас же кинулась прочь, опасаясь, что если промедлит хоть немного — Ковалевский ее остановит вопреки тому, что только что сказал. Но этого поляк делать не стал. В спину Настасьи Павловны донеслись лишь его слова:

— Но имейте в виду — я найду вас, когда того пожелаю.

Слова эти еще звучали у Оболенской в ушах, когда она бежала по нижней палубе к лестнице, дабы вернуться к тому месту, где оставил ее Петр Иванович и где, как надеялась всей душою Настасья Павловна, он ждал ее теперь целый и невредимый. Но, похоже, в этот день все шло решительно наперекосяк, потому что едва Настасья приблизилась к лестнице, как заметила знакомый силуэт, облаченный в серый фрак, и, гонимая дурными подозрениями, последовала за человеком, напоминавшим со спины дражайшего дядюшку Аниса Виссарионовича. Задаваясь на ходу вопросами о том, почему Фучик не сказал им с Петром Ивановичем о том, что тоже будет находиться на «Александре Благословенном», Оболенская припустила вслед за серым фраком, который с подозрительной скоростью спускался вниз, к самому трюму.

Все также подчиняясь больше инстинкту, нежели разуму, Настасья Павловна юркнула в трюм следом за то ли Анисом Виссарионовичем, то ли за кем-то очень на него похожим, и стала свидетельницей странного зрелища, которое, как размышляла она секундой позже, быть может, ей просто померещилось, но в сей момент, в полутьме, привиделось Оболенской, будто мужчина нырнул прямо в висящее на стене огромное зеркало и исчез без следа.

Несколько мгновений Настасья Павловна стояла растерянная, слушая стук собственного сердца, бешено колотящегося о ребра от быстрого бега и охватившей все ее существо тревоги; затем она все же подошла к странному зеркалу и вгляделась в него, но это совершенно не дало ей никаких подсказок о том, куда исчез человек в сером фраке. Во всем происходящем, похоже, присутствовала некая мистика. Может быть, этот нечестивец владел какими-то магическими знаниями, что позволяли ему скрываться, не оставляя следов, вот уж не в первый раз? И не за ним ли гнался Петр Иванович, когда повлек ее за собою, а затем оставил на средней палубе, чтобы отправиться на поиски одному? Вопросов было, как всегда, много, а ответов по обыкновению — ни одного. Задумавшись над всей этой безрадостной ситуацией, Оболенская оперлась плечом о зеркало и в следующий же миг, покачнувшись и совершив оборот на девяносто градусов, влетела в совершенно иное помещение, осознав на ходу, что никакой магии в исчезновении убивца не было — только лишь дешевый фокус. И, как уже было заведено по какому-то нелепому сценарию, оказалась Настасья в этот момент аккурат перед Петром Ивановичем Шульцем, немало удивленным ее появлением, за тем лишь отклонением от традиций, что на сей раз ей удалось на него не упасть.