Дочь княжеская. Книга 1 (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна. Страница 48

Княжна Браниславна сама ко мне подошла, что я по ауре только признала её, изменилась она на внешность сильно. Больше не было той потерянной девочки, что мы из Алой Цитадели вытащили. Выросла, повзрослела. Крепкая стала, ладная, и взгляд суровый, но происхождение не скроешь: по-прежнему тонка в кости и лицо светлое, а пальцы длинные, тонкие, что ими не огнебой надо бы у пояса придерживать, а кисточкой остренькой цветы вишни рисовать на холсте белом. Может, она и рисовала так когда-то при живой ещё матери….

— Ты — Ветрова Фиалка? — спросила она напрямик.

— Я, ваша светлость, — отвечала я почтительно.

— В пекло весь этот великосветский политес, — яростно выразилась она, что в ней вообще ярости нерастраченной клокотало много. — Я — Хрийзтема, ты — Фиалка. Всё.

Я удивилась, и любопытно мне стало, что она не держит меня за ужас, ходящий в ночи. А она уже разворачивала карту.

— Завтра мы ударим на Лесовины. И оттуда пойдём уже вниз к побережью… Сможешь со своими незаметно пройти вот сюда и атаковать по моему сигналу, а после портал обустроить?

Я взяла карту, смотрела. Да, живому так далеко в тыл к врагу не забраться. Задачка для неумерших, что некому больше поднять её, а красивый план получился, а и битва потом вышла славная, что за нами Лесовины остались и малой кровью то обошлось.

И так пошли мы дальше, хорошо пошли, что Лесовины, Лазурная, Береговое, Криница, Дивномыс, Зоряница и многое другое по пути к Алой Цитадели, — то всё нашим стало снова. И мы верили в победу, что шли вперёд без задержки, а не знали ещё чёрных дней, а и ждали нас впереди Тихая Гавань и Звенящие Ручьи…

В Звенящих Ручьях дело было так.

Долина там небольшая, зажата между гор и два выхода из неё всего, через ущелья. Но это врата к побережью, к морю, к Тихой Гавани и Сосновой Бухте, что не могли мы оставить Ручьи без внимания. И вот первое ущелье за нами стало, а второе желтоволосые перекрыли и, верные злобе своей, выставили детей пленных там, в клетках, всего детей числом двадцать, что старше зим шестидвеши ни одного не было. И все подходы к ним содержали в себе ловушки страшные, на то расчёт желтоволосых был, что освобождать малышей станем и время потеряем, успеет враг тогда силы стянуть от побережья, и Ручьи ловушкой станут тогда.

Так княжна Хрийзтема не колебалась даже, что удивительной воли человек была. Что такое двадцать жизней перед возможностью нанести удар и захватить выход к морю? А оттуда развивать наступление на Сосновую Бухту и Алую Цитадель, гореть ей в пекле навечно, Опору желтоволосых рушить надобно, чтобы не стало у них связи с родными им мирами, чтобы отрезать их напрочь от всякой помощи. Цель достойная, и по цели же средства. Этих детей уже не спасти, что не в Цитадели жизнь свою они завершат, и не будет муки им лишней, а живые по ним обряд справят, а и помнить будут, что желтоволосым за них причитается. Права была княжна Браниславна, но не все то понимали, не все…

Сихар Тепчог разум обронила, что признала среди тех двадцати своего брата младшего, а голос его узнала, а и считала погибшим последние годы, что теперь вдруг вот так встретились. Княжна слушать её не стала вовсе, один раз довод свой привела, дальше молчала. А я сказала, что мы, Девятеро, смогли бы и ловушки обойти и детей по Грани вывести, по силам задача нам, справимся, что Сихар ко мне бросилась, в ногах лежала и просила брата спасти.

— Одного брата твоего или всех? — спросила её Браниславна, да с насмешкою, что мне за Сихар обидно стало.

И я так сказала, что всех уведём, а княжна сказала, чтобы даже не думали. Не задержит она удара ни на мгновение, а нам, Девятерым, должно то делать, что заранее оговорено, иначе войдут желтоволосые в долину и станет всем нам ловушка вместо выхода к морю, а потеряем много, а и каждый боец на счету, что не так много их, как кажется, нельзя бросаться их жизнями.

А зла я была уже довольно, и пробило меня на жалость, и о детях думала тех, что их крики слышны для слуха нашего были, живые не слышали, а мы слышали, и каждый голос разобрать могли. И так спросила я княжну Браниславну прямо:

— Кто упырь из нас двоих, я или ты?

А она сощурилась в ответ и предостерегла:

— Не смей.

Насквозь меня видела, вот бывает же, хотя самой-то зим ненамного больше минуло, чем мне на момент метаморфоза.

Долго рассказывать, и жжёт огнём, а надо, без того не сложится общее о том, что далее шло.

Не вняли мы слову Сирень-Каменногорской, пошли и детей вытащили, всех вытащили, ни один не погиб, а трудно то было, а и силы затратили много. И случилось то, чего Браниславна боялась: вошёл враг в долину Звенящих Ручьёв, что ловушкой она для нас стала, и откатило нас за второе ущелье, обратно в горы, да ещё и Зоряницу как есть потеряли. А ответ держать перед княжной мне пришлось, что я среди Девяти старшая по силе была, и решение за всех сама принимала всегда.

— Наказать бы тебя, но думаю, тебе довольно и так, — сказала мне Браниславна тогда. — Не глупа, сама видишь, какова цена промедления и отсутствия вашего в строю. И ответь, — себе ответь, не мне! — оно того стоило?

— Эти двадцать уже не умрут, я по совести поступила, — упрямо отвечала я, и взгляд подняла, смотрела в лицо ей, да недолго, за Браниславной правда была, что возразить было мало чем, и слова мои прозвучали жалко на самом деле.

— В Алой Цитадели каждый день гаснут детские жизни, — сказала княжна спокойно. — Не двадцать, а трижды по двадцать, сотни, тысячи жизней гаснут, без права на последующее рождение. Двадцать семь бойцов, двадцать семь боевых магов нашли покой в долине Звенящих Ручьёв, не говоря уже о потерях среди простых воинов. И к морю мы не вышли, и Зоряницу потеряли, и сколько ещё дней нам идти теперь до Опоры желтоволосых. Найди мир со своей совестью, неумершая, если он возможен теперь…

Так я ушла, и долго сидела на камнях, под солнцем, а не могло солнце холод из меня вынуть, хотя пекло знатно. Хотелось пойти к желтоволосым и упиться их кровью, как Златка делала в дни своего безумия, а нельзя было, что они умели теперь от нас защищаться, научились за столько-то зим.

Нашла меня Сихар тогда, благодарила, руки целовать порывалась, что смотреть на неё противно стало, лучше б ей не родиться вовсе. Так я поднялась, уйти хотела. А она следом кинулась, и кричала мне в спину, чтобы я подождала, чтобы с ней говорила, что она должна мне вдвойне и непременно долг отдаст, и ещё что-то такое же, я не вслушивалась. А и не выдержала я, обернулась и оскалилась на неё с шипением, что на живых это безотказно действует, не лезут больше в душу после того. Сихар отступилась в ужасе, а мне остро, до судороги, захотелось в горло ей впиться да порвать насмерть. Такое это громадное желание было, с болью и выворотом души, как с Тахмиром моим тогда, в дни метаморфоза моего. Как и тогда, трудом большим удержалась.

Только боец, на крики вышедший, тому не поверил, а решил, что я готова броситься. Не знала я, как у нас с ним получится, что силён он был, и артефакт при нём помимо раслина был мощный, стихией Огня заряженный, с таким не справишься легко, как ни старайся. Мне же после боя покой требовался и силы оставалось всего ничего. Но возник рядом со мной доктор сТруви, по Грани прошёл, а как прошёл, того я не уследила, хотя должна была. И драки не случилось.

— Ты ли Сихар из рода поморских сТепи? — спросил доктор сТруви у подруги моей бывшей.

Она сказала, что да. И тогда Канч сТруви так сказал ей, и сурово сказал:

— Прошу и требую не подходить больше к младшей моей, Фиалке Ветровой, и не заговаривать с нею совсем, а всего лучше задуматься над тем, как и когда надлежит вернуть ей долг ваш в полном объёме.

— А то что? — задиристо спросил воин, и я узнала его: Црнай из островных моревичей, что командир был защитников Перевала Семи Ветров. И готов он был драться с доктором сТруви из-за Сихар, сам себя в боевой раж вогнал, а и непонятно было, чем это закончится. Он явно считал себя сильнее нас обоих, вместе взятых.