Бансу(Быль. Журнальный вариант) - Бояшов Илья Владимирович. Страница 1

Илья Бояшов

БАНСУ

Есть многое на свете, друг Горацио,

Что и не снилось нашим мудрецам.

У. Шекспир. Гамлет
(пер. М. П. Вронченко)

I

Жили-были в годы войны два летчика — штурман Алешка Демьянов и пилот Вася Чиваркин. И служили парни не где-нибудь, а в 1-й перегоночной авиадивизии: оба в составе одного экипажа доставляли из Америки в СССР добротные американские «бостоны». Двадцативосьмилетний Чиваркин имел за спиной службу на Крайнем Севере. Демьянов, будучи на три года помладше пилота, считался способным штурманом и успел повоевать на белофинской. Понятное дело, летуны рвались на фронт, но каждому раз за разом отказывали: для перемещения драгоценной техники требовались спецы, а с опытом и у того и у другого все было в порядке.

Небо над Юконом в 1943 году постоянно жужжало: трасса «Алсиб» была весьма оживленной, и перевозили по этой воздушной трассе в Якутск (и далее) оборудование для радиостанций, мединструменты для госпиталей, лекарства, оружие, сало, тушенку, яйца, иголки, бумагу, слюду, резину — короче, все, чем тогда делилась с затянувшей ремень на последнюю дырочку Россией богатая и вальяжная Америка. И делилась, надо заметить, не просто так, а за щедрое русское золото, которое отправлялось в страну демократии обратными рейсами. В СССР ценили и швейные машинки фирмы «Зингер», и шоколад, и обыкновенные гвозди, но ленд-лизовские самолеты все-таки стояли в особом ряду. Принимали их отечественные летчики, в том числе Демьянов с Чиваркиным, «из американских рук» в Фэрбанксе, городе в самом центре суровой Аляски, где, как и в Сибири, особо не забалуешь. Этот Богом забытый городок был избран для подобных операций из-за своей удаленности от побережья. Делать «местом передачи» не менее захолустный, расположившийся возле океана Ном союзники не решились, так как к местным берегам подбирались ловкие и наглые самураи (часть Аляски японцы тогда уже оккупировали).

Двухмоторный «Бостон А-20» — птичка послушная, проблем с ним особых не возникало. В управлении бомбардировщик по простоте мог дать фору более сложным отечественным «пешкам»; легко взлетал и легко садился; в случае чего спокойно шел на одном двигателе, виражи закладывал непринужденно, да такие, что закачаешься; моторы работали надежно, запускались с полоборота, ресурс «райтов» превышал ресурс отечественных двигателей вдвое, а то и втрое. Подобному качеству советские летчики радовались, но, с другой стороны, конечно же, за собственную промышленность огорчались и, сравнивая с американской, частенько ее поругивали. Сидеть в кабинах «А-20 G» (прозвище самолета — «Жучок») — одно удовольствие: обзор отличный, кресла мягкие, спать в таких, а не летать, да еще и с бронезащитой. А чего стоила система кабинного отопления! Конечно, были и недостатки, но касались они, в основном, использования «бостона» в бою и для мирных перегонов значения не имели.

Так дело и шло: прилетали Демьянов с Чиваркиным за очередным «Жучком» на американский аэродром; останавливались в местной казарме, где выделено было русским пилотам несколько двухкоечных комнат; питались «от пуза» в летной столовой; лопали качественный шоколад, курили «Кэмел» и ждали, когда дотошные отечественные инженеры облазят, обсмотрят и обнюхают очередной доставляемый к далекому фронту самолет. А затем надевали парашютные сумки, забирались в новенький «бостон» — и, как говорят американцы, «Гуд лак, Раша»!

Времени у них для отдыха в этом самом заграничном Фэрбанксе в случае плохой погоды или задержки с приемкой было предостаточно; матрасы в казарме упругие, без «пролежней», наволочки всегда свежие, душ есть, на столе обязательно графин с водой, на окнах противомоскитные сетки. Спалось здесь хорошо, елось за двоих. Однако, несмотря на слаженность как профессионалов, между пилотом и штурманом не все было гладко: сказывались и усталость от напряженной работы, и разница характеров. Чиваркин — природный молчун, его за глаза даже прозвали Вася-могила. Демьянов — любитель не только поговорить, но, что опаснее, и пофилософствовать, причем философствования его были далеко не безобидны.

Когда появился он в Фэрбанксе в первый раз, то, помня наставления людей из соответствующих органов, еще озирался и помалкивал, тем более чутких ушей оказалось и здесь немало: трудилась на аэродроме целая советская колония из военспецов-приемщиков и товарищей, которые особо себя не афишировали, но цепко держали аэродром и окрестности в поле зрения. Однако за первым последовал еще один перелет и еще — а когда счет пошел на двадцатый вояж и сотрудницы столовой — две маленькие коренастые эскимоски, похожие друг на друга иссиня-черными волосами и северной раскосостью глаз, и негритянка с грудями-дынями и русским именем Нина — стали приветствовать его, как своего, Демьянов осмелел и даже стал подмигивать кое-кому из попадающегося по дороге персонала, а вскоре и вовсе активно заговорил «на пальцах» с американскими техниками. Короче — жизнь демократической Америки ему откровенно нравилась. Как правило, на все попытки штурмана завести разговор о политике Чиваркин отмалчивался; если отвечал, то односложно, взвешивая каждое свое слово, подобно увесистому камню, а Демьянова, словно нарочно, как только оказывались они в американской казарме, кто-кто за язык принимался дергать: с каждым разом речи его становились все развязнее. Дошло до того, что Чиваркин однажды буркнул:

— Ты, трепло, случайно не из буржуев сам будешь?

Демьянов сразу покраснел и стал клясться, что он происхождением из самой что ни на есть псковской рабоче-крестьянской семьи, пострадавшей от кулаков-мироедов, и по этой причине был принят в местный аэроклуб в возрасте еще четырнадцати лет.

На какое-то время словоохотливый Алешка сдулся. А потом опять осмелел.

Выйдет, бывало, на аэродромную полосу, вдохнет полной грудью да и скажет (если, конечно, поблизости своих нет и рядом только один Вася):

— Хорош здесь воздух! Пьешь как воду…

Чиваркин спрашивает:

— Чем тебе, Лешка, в России воздух хуже?

А тот отвечает с обезоруживающей откровенностью:

— Не такой он, Вася! Ей-ей, не такой…

Чиваркин пробурчит про себя «ну-ну» и дальше молчит.

Правда, однажды товарища предупредил:

— Попадешься ты со своим языком… Я — одно дело. В случае чего, я тебя не слышал и глупости твоей не понял. А ляпнешь что-нибудь у нас: прощай карьера советского штурмана.

А с того как с гуся вода.

Эти Алешкины выходки не только воздуха касались. Достанет сигаретную пачку, распакует, воткнет сигарету в уголок рта, чиркнет зажигалкой, на которой с одной стороны изображен белый орлан, а с другой полуголая девица, и как нарочно:

— Хорошие у американцев сигареты. Я после них наш табак курить не могу — дерет горло, как наждаком.

Здесь Чиваркину крыть нечем. Действительно, у американцев сигареты хорошие. А Демьянов как ни в чем не бывало затягивается с наслаждением и продолжает:

— Что буду делать без них — ума не приложу!

Вася скажет:

— Заткни свой рот! Тебе и прилагать нечего за неимением этого самого ума.

А Демьянов необидчивый:

— Брось ты дуться! Я же правду говорю. У нас коммунистическая партия требует говорить правду? Требует! Требует быть искренним? Требует… Вот я, к примеру, как комсомолец, и ты, к примеру, как коммунист…

Разговоры о Васиной принадлежности к партии его всегда выводили из себя — дело это казалось ему интимным и касалось только его самого: поэтому, стоило только болтуну-штурману коснуться партийного вопроса, он разговор обрывал.

Что же касается штурмана — не было в словах Демьянова никакой издевки над товарищем. Совершенно не хотел он его провоцировать и подначивать — получалось все у Алешки искренне — и восхищение «Кэмелом», и безопасными бритвами Magazine Repeating Razor, и досада на кондовые отечественные папиросы: вот за такую-то простодушную откровенность Вася на него больше всего и злился.